Глава 7

Глава 7

Через Зоровце промчался автомобиль, вызвав восторг бегущей за ним ватаги ребятишек и беспокойство собак, которые все еще не могли привыкнуть к новой послевоенной жизни. Хотя со времени переворота уже немало автомашин пронеслось мимо их деревни, собаки все равно заливались лаем, как только слышали приближение машины, и еще долго мчались вслед за ней, когда ее уже и не видно было. В округе теперь появилось много новых господ. Исчезли их предки, столетиями господствовавшие здесь, - одни подались в Будапешт, другие - в Вену, и вместе с ними канули в Лету бароны и помещики. А проезжали здесь теперь новые правители и новые богачи, вынесенные на поверхность волной переворота, которая смыла все старое. Хотя деды большинства из них были простыми крестьянами, представителями бедного словацкого народа, их внуки в автомобилях смотрели на этот народ точно так же, как жившие здесь до них старые дворяне и помещики: надменно и с презрением.

Едва собаки в Зоровце успели успокоиться, а дети вернулись к своим играм, как снова примчалась автомашина и, к изумлению всех, остановилась около дома Ужеровых. И вот уже выскакивает из нее элегантный молодой господин, шофер подает ему красивый чемодан, машина снова заводится, сидящие в ней остальные господа кивком головы прощаются с вышедшим, и все они уже мчатся дальше по улице деревни.

Со двора слышен радостный возглас: "Степан, это ты?!" И семья приветствует долгожданного и все же неожиданно прибывшего гостя. Дора украдкой рассматривает его. Он настоящий господин: в макинтоше, в городском костюме и в лакированных туфлях, такие мог позволить себе лишь один господин учитель! Конечно, с ее Ильей брат сравниться не может, потому что нет никого красивее Ильи, недаром все ей завидуют.

Да, это был сюрприз! Гостя повели через свежевыбеленную кухню в дом. Сначала - к бабушке, затем - в его комнату. Степан весело рассказывал, что на станции у него, к счастью, нашелся попутчик, шофер, с которым он знаком еще по летной школе.

- Ох, сынок, я бы на твоем месте не садилась в такое чудовище, - говорит бабушка, - но, слава Богу, ты цел и невредим, и мы все рады, что ты дома.

- Так это, значит, твоя Дора? Прелестную жену ты выбрал себе, Илья, - добродушно посмеивается Степан, протягивая зардевшейся невестке руку. Илья знает, что его Дора красива, и все же он доволен, что брат похвалил ее.

Проходит едва полчаса, как в Зоровце уже каждый знает, что вернулся старший внук бабушки Ужеровой. Женщинам жаль, что у них так много дел, не то они ненадолго могли бы остановиться и всласть посудачить об этом событии. Старый дворовый пес Бундаш, по долгу службы достойно поприветствовавший гостя, степенно выходит на середину двора и оказывается скоро окруженным целой стаей четвероногих сотоварищей. Несколько свысока Бундаш объясняет им, что тот, кого они только что так бесцеремонно облаяли, когда он промчался по деревне в автомобиле, является его старым товарищем Степаном и он, Бундаш, хорошо помнит, как в свои молодые годы часто катал мальчишку на спине. Он это охотно делал, по- тому что нередко получал за эту услугу шкурки сала и толстые ломти хлеба. Посему этого господина, собаки, впредь в деревне облаивать не следует, а особенно это касается собачьей молодежи, еще пока не знакомой с хорошими манерами! После этого собаки степенно и с достоинством разошлись, так как знали и понимали больше, чем все люди в Зоровце, вместе взятые.

В воскресное утро Степан Ужеров вышел в сад. Он чувствовал себя как-то не в своей тарелке. Хотя он радовался тому, что застал родных бодрыми и здоровыми и что они его любят, но от деревенской жизни он отвык. Здесь было так тихо, как будто даже деревья молились; а ведь он сам перестал молиться давно, сразу после того как немного свыкся с казарменной жизнью. Тогда его послали на учебу. Кто бы там вспомнил о молитве? В газетах и книгах, которые он до этого читал, тоже не было ни слова о Боге. Зато в это воскресное утро ему казалось, что весь сад наполнен Им! Степан ускорил шаг, чтобы избавиться от этого неприятного незнакомого ощущения. Глупости, кто сегодня еще верит в такое? Он заметил, что уже перешел границу соседского сада, откуда тропинка вела к небольшому сосновому бору, который старый Янковский заложил вокруг своего родника. Мальчиком он часто бывал здесь, хотя старуху Янковскую все дети боялись. Сегодня, конечно, он ее уже не испугался бы, будь она жива; и ему захотелось напиться из ключа. Степан побежал вверх по тропинке и остановился. С тех пор как он видел саженцы в последний раз, посадки разрослись, сосенки стояли, как новогодние елки, украшенные свечами; другие деревца казались усыпанными маленькими розочками. И каждое деревце отличалось от другого. Не теплые ли солнечные лучи зажгли эти свечи и по целовали розочки? Замшелая скала, распластавшаяся внизу, как диван, оставалась все такой же, как прежде. Лишь родник, выбивающийся из скалы, был снабжен блестящей серебристой трубкой, через которую ключевая вода лилась в каменный водоем. В нем стоял наполненный цветастый кувшин. Отсюда вниз по саду вода текла тоненьким ручейком, который оброс незабудками и шиповником. Все здесь благоухало: деревья, цветы, вода. Но прелестнее всего казалась девушка, сидевшая на мшистом диване. На ней была словацкая национальная одежда: жилетка из темно-синего сукна, кофточка с красочно вышитыми рукавами и белый нарядный передник. Она представилась Степану частью этого весеннего мира, напомнила ему дивный распустившийся цветок. Особенно прекрасными показались парню ее глаза, задумчиво глядевшие в воду. Девушка не замечала, что происходило вокруг нее, а молодой человек не осмеливался нарушить ее покой, так как она сидела со сложенными руками, будто молилась. Солнце сплело венок из световых лучей вокруг ее головы, украшенной темно-русыми косами.

Прилетела невзрачная серенькая птичка, а так как вокруг все было тихо, она села на ветку шиповника, и из ее горлышка полилась долгая чарующая трель. "Соловей!" - невольно воскликнул парень. Давно он не слышал его пения. Девушка оглянулась. Нежный румянец появился на ее лице. Всего одно мгновенье две пары глаз смотрели друг на друга. Затем молодой человек поздоровался. В окружении темной зелени сосен девушка напоминала сказочную принцессу. Он невольно поклонился ей. Она, улыбаясь, ответила ему легким кивком головы. Затем нагнулась за кувшином, отлила немного воды из него и поставила его рядом с собой на сиденье. Молодой человек лихорадочно подыскивал слова, чтобы объяснить свое появление у колодца.

- Вы хотите напиться нашей воды? Хорошо, что я взяла с собой кувшин. Прошу, если угодно... - радушно сказала она.

Степан, поблагодарив, взял сосуд, и ему показалось, что еще никогда в жизни не пил он более вкусной воды. Остаток он вылил и, выполоскав кувшин и наполнив его снова, передал его ей.

- Прошу, - начал он несколько смущенно, так как не знал, как к ней обратиться. К крестьянским девушкам обращались на "ты".

Но она, хотя и носила национальную одежду и говорила с мягкой певучестью, своими манерами отнюдь не напоминала крестьянку. В то время и многие молодые дамы носили такие костюмы, поэтому он выбрал обращение на "вы".

- Вы спросили, хочу ли я напиться из вашего ключа? Но мы же на земле Янковского, а у него ведь никого нет. Или вы его родственница?

- Меня зовут Аннушка Скале. Родственницей дяди Матьяса я, собственно, не являюсь, - возразила она, немного смешавшись.

- Моя приемная мать была также и приемной матерью его покойной жены, и перед своей кончиной она послала меня к дяде, потому что он так одинок.

- А вы не боитесь его? - допытывался он, лишь бы она не ушла и он смог бы еще видеть и слышать ее.

- Никогда я его не боялась, а теперь и вовсе.

- А почему же теперь и вовсе? Она улыбнулась ему, как солнце, в лучах которого они стояли.

- Когда у человека рай в сердце, тогда он и пустыни не страшится, а жить в таком раю, как у нас здесь, - истинное блаженство. Не правда ли, этот мир прекрасен, и кажется, что все в нем молится Богу: цветы, сосны, вода, золотое солнце на синем небе - все! А иначе и быть не может! Сегодня праздник Троицы. Господь Иисус на небе занял Свой престол. Оттуда Он властвует и оттуда послал нам Своего Духа Святого... Однако мне надо идти, тетя Звара ждет воды, я и так долго здесь пробыла.

- Я понесу ваш кувшин, пойдемте вместе, - предложил Степан.

- Значит, вы здесь совсем недавно? - начал он снова разговор.

- Несколько недель. Но мне кажется, что я с рождения живу в Зоровце.

Аннушка, поблагодарив, взяла у него кувшин.

- Побегу я!

Он смотрел ей вслед, пока она не исчезла из виду. Когда она скрылась за деревьями, он тоже поспешил домой, но слова ее звучали в его ушах...

Бабушка Ужерова беспокоилась, пойдет ли ее внук в церковь, так как городские большей частью ничего уже не хотели знать о Боге. Поэтому вся семья обрадовалась, когда он сам захотел пойти в церковь и занял место на балконе среди старых товарищей. Им понравилось, что он не отделился от них. "Глянь-ка, Степка, - толкнул его один из них, Адам, - вон та - Аннушка Скале, подопечная Янковского, или как там его зовут. Жаль, что она живет у этого отшельника, поэтому нашему брату и не подступиться к ней. Он, вообще-то, человек хороший, как говорится, и мухи не обидит, и всем помогает, чем только может, но все-таки какой-то уж слишком странный, не от мира сего". Степан давно не слушал парня, но во время богослужения он, как бы случайно, часто смотрел на девушку и решил, что нет в Зоровце равной ей. Все остальные были хорошенькими крестьянскими девушками; она же была, как весна на дворе. Степан не знал, почему он так обрадовался, услышав, что Аннушка живет у "этого отшельника" и что парни поэтому не могли к ней подступиться.

К обеду у Ужеровых были гости - старики Миловы и еще несколько дальних родственников. Когда они ушли, домашние ожидали, что Степан наконец начнет говорить о своей невесте, однако он не упомянул о ней ни сегодня, ни на другой день. Тогда бабушка в понедельник, когда они остались с внуком вдвоем, достала из сундука фотографию и подала ее Степану.

- Чтобы не затерялась. Ты, наверное, хочешь держать ее при себе, - сказала она с любовью. Он покраснел.

- Что вы о ней скажете?

- Что сказать? Вообще-то, видная особа.

Он открыл конверт, взглянул на снимок, и вдруг, неизвестно почему, он внутренним взором увидел рядом с собою другую девушку - ту, около ключа, красивую, как воскресное утро, когда все молится.

И, сравнив этих двоих, он положил снимок обратно в конверт и спрятал его в карман.

- Вам в ней что-то не понравилось, бабушка? - спросил он, осторожно покосившись на бабушку.

- Сказать тебе правду, сынок? Мне не нравится, что у нее нечего надеть.

- Что вы, бабушка! На ней каждый день новое платье, - постарался он ее успокоить.

- Вот как? И все они такие?

- Почти. В городе такая мода.

- Девушка, ничего не скажешь, красивая. Но что она здесь, в деревне, станет делать? В такой одежде она на солнце обгорит.

Рукава ей, правда, в работе не будут мешать, потому что их нет, но перепрыгнуть через грядку в такой юбочке не получится! А здешние люди действительно подумают, что у нее нечего надеть. У нас ей придется одеваться по-иному. Но захочет ли она быть похожей на крестьянку?

Хорошо, что дядя Мартын позвал племянника посмотреть .

Степан не хотел пока думать о своих городских делах. Они от него не убегут! Но когда они с дядей вышли в сад, тот остановился под орехом.

- Ты с бабушкой говорил о своей избраннице?

- Да, дядя. А что вы о ней скажете? Нравится она вам?

- Я ее не знаю, сын мой; снимок мне ничего не говорит. Но действительно ли вы любите друг друга, как мы с Сусанной?

- Ну, девушка мне нравится. О такой любви, как у вас, я говорить не могу, она, наверное, потом придет, когда получше узнаем друг друга.

- А если не придет? Брак, мой мальчик, не военный парад, то есть он не только для видимости. Мы поженились, очень любя друг друга, и все же нам иногда приходилось ой как трудно! У меня - свои причуды, у Сусанки - свои. Но если двое любят друг друга, тогда им легче прощать и не обращать внимания на мелочи. Такой любви даже война помешать не может. А если двое вступают в брак, лишь надеясь со временем полюбить друг друга, они очень рискуют: а вдруг истинная любовь так и не придет к ним? У этой девушки есть родители? Они уже старые?

- Живы оба, и не старые вовсе. Я жил у них. Мне нравилось у них в семье. Они хорошо ладят между собой. Отец, правда, много пива пьет, а мать любит ходить в кино и в театр. Знаешь, они порядочные люди и прилежные труженики. Дочь выходит только с родителями. Я знаю, что они хотели бы для нее найти жениха побогаче, но Ида всегда настаивает на своем.

- И они бы ей позволили выйти замуж в деревню?

- Этого я не знаю, но ей и не обязательно жить в деревне.

Ведь я тоже не крестьянин. Механик может жить и в городе, и работу я смогу там найти.

- В Богемии? Не верю. Там у них хватает своих специалистов.

Но оставим это дело, сынок, поживи немножко дома. От любви ты не умираешь, это я вижу, зачем тебе так поспешно связывать себя обязательствами? Если эта девушка тебе предназначена, то она от тебя не уйдет. У тебя есть отчий дом, где тебя всегда примут и обогреют. Здесь, дома, твоего отцовского наследства вполне достаточно, чтобы тебе безбедно прожить, и, если купишь машину, можешь заработок откладывать, грош за грошом. Не следует жениться без денег, особенно в городе. Красивая женщина дорогого стоит! Но прежде поживем еще вместе, родным гнездом. Война на годы сократила нашу жизнь. И если ты из-за женщины оставишь нас и уйдешь жить в город, мы осиротеем, лишившись друг друга.

Похлопав племянника по плечу, дядя перевел разговор на другую тему: заговорил о военном времени и о летной школе, и вскоре между ними снова завязался оживленный разговор.

Три-четыре недели - время, кажется, недолгое, и все же немало произошло за этот период, злого и доброго! Со дня Вознесения в Зоровце случилось нечто такое, что люди забудут нескоро.

На Троицу пастор распрощался со своей общиной в Зоровце. Десять лет прослужил он здесь, а во время переворота немалую пользу принес людям добрыми советами и истинно дружеским отношением к ним. Но так как дети его подросли и хотели учиться, он подыскал себе место в городе. Общине в Зоровце он порекомендовал одного молодого человека, Августа Моргача, помогавшего ему во время праздников и только что принявшего сан священника. "Что нам долго искать, - решили прихожане, выслушав его проповедь во второй день праздника, - он пригож внешне, хороший оратор и певец, выберем его!" Сказано - сделано. В день Троицы провели голосование и выбрали его единогласно. Зоровчане были счастливы, что так скоро решили этот вопрос, - в других общинах иногда по полгода ждут пастора. Осенью у них появился и новый учитель, Людвиг Галь. Особенно молодежи он пришелся по душе - зимой учитель организовал национальное гимнастическое общество, и теперь по вечерам молодые люди собирались в школе. И воскресенья они ждали с особенным нетерпением, даже те, кто к музыке был почти равнодушен.

Вторым событием были выборы старосты деревни. Община избрала Милова, отца Доры. Он оказался подходящим человеком. На воен-ной службе командовал взводом и умел распоряжаться. Милов читал много газет и, по мнению сельчан, был мудрым человеком. Именно такой староста им и нужен был, так как на должность нотариуса прислали в Зоровце словака, который все еще смешивал словацкий язык с мадьярским (то есть венгерским) и, как считали в селе, вообще мало что смыслил в своем деле.

Для Аннушки эти недели прошли как приятный сон.

Последний день мая выдался ясным и солнечным. Легко шагая, девушка спешила по лугу, она несла обед хозяину и Зварам. Немного погодя Матьяс сидел на зеленой меже, а она - у его ног. Ветви отцветшей яблони склонялись к ним. Аннушка радовалась, что хозяин с таким аппетитом ел блюдо, которое, как тетушка Звара ей шепнула, он просто обожал. Так как она принесла ему довольно большую порцию, он предложил и ей поесть с ним, но она отказалась:

- Ешьте, ешьте, дядя, я дома уже поела, и Зварам я тоже достаточно принесла.

- Ну вот, - сказал Матьяс через некоторое время, отставив пустую чашку. - Было очень вкусно. Ты замечательно приготовила обед!

- Как я рада, что вы довольны! - воскликнула она. - Матушка тоже часто говорила, что это у меня получается хорошо.

- Она была права. Так сытно и вкусно, как ты меня кормишь, я уже давно не ел.

Лицо Матьяса стало задумчивым. Он вынул Новый Завет из кармана пиджака:

- Звары хотят еще поработать, а мы с тобою сейчас сделаем кое-что получше - прочитаем первый стих 103 Псалма: "Благослови, душа моя, Господа! Господи, Боже мой! Ты дивно велик, Ты облечен славою и величием".

Когда Аннушка через четверть часа возвращалась домой, сердце ее было наполнено счастьем. Она восхищалась мудростью Божьей, Его творением. В благоговейном раздумье она не заметила, как оказалась на погосте. И здесь росли цветы, пели птицы и жужжали пчелы. Вдруг Аннушка остановилась. Ах нет, земля не рай, если здесь слышны такие жалобные возгласы. "Отец мой родной!" - услышала Аннушка и мгновенно бросилась к женщине, распростертой на могиле, горько рыдающей и причитающей. Платье на ней было порвано, испачканные кровью рукава висели клочьями. Аннушка узнала женщину: это была жена соседа-сапожника.

- Тетушка Сенина, что с вами случилось? Женщина не подняла головы.

- Что со мной случилось? - сокрушалась она в отчаянии. - Я не слушалась отца. Как он был прав, когда предостерегал меня!

Все случилось так, как он мне предсказывал. Ах, мой дорогой, добрый отец, как хорошо вам в сырой земле, а -я, несчастная... ах, возьмите меня к себе!

- Прошу вас, тетушка, встаньте и идемте домой, - уговаривала Аннушка.

- Домой? Никогда в жизни! - женщина вскочила и стояла теперь перед Аннушкой простоволосая, растрепанная, со свисающим на лоб клочком окровавленных черных волос, грубой рукой вырванных вместе с кожей. Под вспухшими глазами уже появились зеленовато-синие пятна. Изодранное платье едва держалось на оголенных плечах, на руках вспухли кровавые полосы. Видно было, что истерзанная женщина вырвалась из рук своего мучителя.

- Видишь, как он меня изуродовал? И зачем я только убежала, когда он хотел меня убить! Лучше бы убил, и все было бы кончено!

- Ваш муж опять напился?

- Да! Он уже с вечера начал и всю ночь не давал нам покоя.

Я не захотела отдать ему последние гроши, и он разозлился. Напрасно я упрашивала его, говорила, что мы уже почти нищие. Он уверял, что перестанет пить, как только уплатит долги за кожу и в пивной, но я ему уже не верю. Он всегда обещал исправиться, когда ему что-то было нужно, но ни разу не сдержал своего слова. Когда он, окаянный, не мог найти в сундуке ценных бумаг, хотя они были у него под руками, он начал меня истязать: сорвал с меня одежду, таскал за волосы, пинал как собаку. Не верь, дитя мое, мужчинам! Раньше я за своего переплыла бы Ваг. Ведь я за него пошла против воли моих родителей, чем и свела отца в могилу. Я у них была единственной, и они берегли меня, как сокровище. А он что со мной сделал? Видишь, все мое тело истерзано, голова в ранах; и ты говоришь, чтобы я пошла домой?

- Нет, тетя, туда вам нельзя идти! Но и здесь вам оставаться тоже не годится. Если люди увидят вас в таком состоянии, это будет позором для вашего покойного отца. Идемте со мной; эта тропинка ведет к нашему саду. Люди сейчас в поле, и никто нас не увидит. Там я вас умою и переодену.

В отчаянной растерянности женщина посмотрела на могилы вокруг и вдруг, рванувшись, зашагала так быстро, что Аннушка едва поспевала за ней. Несчастной хотелось поскорее скрыться с людских глаз.

И женщины действительно никого не встретили. Аннушка собиралась сегодня стирать, и вода уже была нагрета. Она выкупала бедную женщину и перевязала рану. Никто ее, правда, этому не учил, но любовь - хороший учитель. Нежные руки девушки будто были созданы для врачевания! Помытая и перевязанная, женщина отказалась лечь в постель девушки, и поэтому Аннушка постелила ей на кушетке на кухне. Она надела на бедняжку старенькое платье Марийки, надеясь, что хозяин не осудит ее за это. Заботливо она укутала больную в свой теплый платок, а та подчинялась ей, как во сне. Молочный суп, который Аннушка потом принесла, она съела с жадностью.

Как хорошо было бедному истерзанному телу в мягкой теплой постели! Успокоившись, женщина так крепко заснула, что и не слышала, как Аннушка убирала на кухне. В нерешительности девушка остановилась у чана с грязной водой. Выносить из него воду ведрами она не хотела, чтобы не разбудить женщину, а одной ей тяжелый чан было не поднять. "Господи", - вздохнула она. И вдруг в окне показалось веселое лицо Ильи Ужерова. "Дядя дома?" - спросил он.

Она дала ему знак войти и вести себя тихо. Удивляясь, он вошел, и Аннушка коротко рассказала ему о происшедшем. Потом она попросила его помочь вынести чан с водой.

- Для тебя это слишком тяжело, - сказал Илья и убежал. Вскоре он вернулся с дядей Мартыном, и они вдвоем вынесли чан с водой и вымыли его у колодца. Там только Аннушка подробно рассказала им, что случилось с соседкой. Она показала им платье и волосы бедной женщины. Мужчины возмутились.

- Проклятое пьянство! Как хорошо было бы без него на свете! - вздохнул Мартын Уже-ров.

Благодарность Аннушки они не приняли.

- Не благодари, - сказал Илья, взяв ее за руку, - что мы сделали для соседки в сравнении с тобой? Ты нас только позови, когда нужна будет помощь. Мы с радостью придем, нам приятно видеть, как ты служишь людям.

Когда Аннушка наконец села пообедать, она вспомнила, что соседка ей рассказала во время одевания. Муж ее, наверное, порубил сундук и разодрал одежду, потому что он побежал за топором, когда она убегала. Он, скорее всего, нашел и деньги, и теперь у нее, наверное, уже ничего нет. Аннушка так близко приняла к сердцу беду соседки, что начала размышлять, как бы ей оказать посильную помощь. Вчера ей нужно было пойти к Сенину спросить, не подобьет ли он пару сапог для хозяина. А если пойти сегодня? Ведь на нее сосед не злится даже пьяный. Хотя у нее были благие намерения, Аннушка все же опасалась этого изверга. Но тут она подумала, что женщине действительно нечего надеть, и любовь к ближнему победила страх в ее сердце. Некоторое время спустя она переступила порог дома Сениных. Ужас охватил девушку, когда она вошла в заднюю комнату, где Сенин обычно работал. Аннушка с детства боялась пьяных. В комнате не было ни души, поэ тому она осмелилась открыть притворенную дверь в переднюю комнату.

На пороге она испуганно остановилась. На разрытой постели громко храпел сосед. Он, наверное, не проснулся бы, даже если бы рядом с ним стреляли. "Он не знает, что сделал, - подумала она, - и как ужасно он выглядит - как дикое животное!" Она со страхом оглянулась. Сундук был открыт, вещи из него выброшены и разбросаны по полу, измятые, но целые. С сильно стучащим сердцем она подкралась все же к сундуку, расстелила лежавший на полу платок и завязала в него одежду - столько, сколько вместилось. При этом что-то выпало из вещей и покатилось в сторону кровати. Аннушка потихоньку закрыла сундук, повернула ключ и взяла его с собой. Нагнувшись за узлом, она заметила тот предмет, который выпал из вещей. Это был маленький узелок, завязанный в носовой платок. Она догадалась, что в нем было, и, бросившись к нему, крепко его схватила. В это время храпящий еще и громко захрюкал. У Аннушки ноги затряслись от страха: а вдруг он откроет глаза и увидит ее с узлом? Что он подумает? Как она попала в его дом, зачем ей этот узел? Девушка невольно закрыла глаза и задержала дыхание. Но крепко спавший на кровати пьяница пробормотал лишь ругательство и снова захрапел. Аннушка не знала, как ей уйти со своим узлом, а бежать с таким грузом было вообще невозможно. Она знала лишь, что кое-какие вещи спасла-таки для соседки. Когда девушка вышла на кухню, она положила узел на стул, чтобы самой немного отдышаться. Она вся дрожала. Смелости у нее было явно маловато, лишь сочувствие к несчастной придавало ей решимость. Как только дело было сделано и она оказалась дома, силы ее оставили. Она положила руки на стол, склонила на них голову и заплакала.

- Аннушка, что с тобою случилось? - услышала она вдруг озабоченный голос Матьяса.

- Ах, это вы, дядя? Вы здесь? Слава Богу! - вздохнула она облегченно.

- Меня Илья послал. Но что это у тебя за узел и почему ты плачешь?

- Я уже не плачу! - улыбнулась она сквозь слезы. - Зайдемте в комнату, чтобы не разбудить соседку.

Они зашли в переднюю. Там Аннушка все рассказала Матьясу.

- Мне стыдно, что я такая трусиха. Хорошо, что он спал; а если бы он проснулся?! Он, наверное, избил бы меня, как тетю... - сказала она, дрожа всем телом.

- Господь тебя сохранил, - ответил Мать-яс, глубоко вздохнув и погладив девушку по голове. Он с ужасом представил себе, что кто-то мог бы схватить ее за эти прекрасные шелковистые волосы.

- Значит, ты спасла не только одежду, но и ценные бумаги соседки?

- Думаю, что это так.

Девушка достала узелок и подала его хозяину. Он раскрыл его и проверил содержимое.

- Небольшое богатство у нее, бедной! - определил он, свернув все в пакетик и положив его в шкаф к своим бумагам. - Пора, наверное, готовить обед, - сказал он немного погодя. - Но, чтобы не потревожить нашу гостью, сходи-ка к Ужеровым и попроси бабушку сварить что-нибудь для нас. А я сейчас пойду, посмотрю за соседом. О его жене ты с Божьей помощью позаботилась, но что с его бедной матерью?! Может быть, он и ее обидел? Подожду только, пока ты придешь от Ужеровых.

Аннушка скоро вернулась. Бабушка не только согласилась приготовить для них обед, но и обещала прислать для соседки чашку куриного супу, который она как раз варила для Степана. Аннушка застала Матьяса уже не одного. В передней на скамье сидела бабушка Сенина и плакала! Она поведала, где пряталась до сих пор; рыдая, призналась, что она видела, как сбежала сноха от ее разбушевавшегося сына. Когда в доме все утихло, она все же не осмеливалась пойти посмотреть, что там делается. Потом Сенина видела, как пришла Аннушка и как она ушла с узлом. Старушка восхитилась ее смелостью. Увидев Аннушку, она поняла, где прячется ее сноха.

Подождав еще немного, она наконец осмелилась оставить свое укрытие и поспешила сюда. Трудно утешать мать, которая сама испортила сыночка своим отношением к нему: сделав из него кумира, она во всем потакала ему, скрывая ото всех его проступки. Но теперь она уже не пыталась оправдать его, и горькое чувство вины повергало ее в отчаяние. Янковский прочитал ей из книги пророка Исайи и объяснил, что даже если грехи ее и сына будут как багряное, Кровь Иисуса может убелить их, как снег, и простить их. Аннушка предложила бабушке кофе, который Ужеровы передали для больной, зная, что кофе подкрепит бедняжку, которая от горя ничего не могла есть.

Потом Янковский отправился к своему соседу. Когда он вошел в комнату, Егор Сенин уже сидел, потягиваясь, на краю кровати. Волосы его безобразно свисали, он зевал, урча и подвывая. Лицо его было бледным и опухшим, глаза словно остекленели, но он уже протрезвел.

Янковский поздоровался:

- Вы что, сосед, только встаете ?

- Да - а... - заикаясь, оправдывался сапожник, - я вчера поздно лег. Что вам от меня нужно?

- Вы можете мне подбить подошвы к этим сапогам?

- Пожалуйста, хоть сегодня.

- Хорошо. Они мне завтра нужны. Подошвы у меня дома.

- Вот соберусь и приду за ними.

- Придите, пожалуйста, поскорее, мне нужно идти на луг.

Янковский ушел, А Сенин сел за стол и задумался. Проснувшись, он подал голос, но никто не откликнулся. Осмотревшись в комнате, он понял, что из женщин здесь еще никого не было. "Я был пьян, и они убежали; но они придут!" Он умылся, причесался и пошел в кладовку. Там у них было еще немного квашеной капусты. Он напился рассолу, чтобы угасить внутренний жар, и поспешил к соседу.

Во дворе он встретил Янковского с сапогами в руках.

- Может быть, вам лучше не заходить?

- Это почему же? - удивился сапожник.

- Присядем на это бревно, я вам скажу, почему.

Они сели, и Янковский начал рассказывать, как Аннушка на кладбище нашла некую женщину, как она ее приютила и что эта женщина теперь у них на кухне лежит и спит. Янковскому не нужно было называть имени этой жен-щины, Сенин понял, о ком шла речь, так как вдруг вспомнил все, что произошло ночью и утром.

- Я посмотрю на нее и узнаю, так ли все, как вы рассказываете, - воскликнул он, рассердившись и вскочив с места.

- Хорошо, но не забывайте, что входите в мой дом, где вы никому не можете причинить зла!

Непривычно строгий тон испугал мужика. Он тихо вошел на кухню как раз в тот момент, когда Аннушка меняла повязку на голове его несчастной жертвы. Он увидел изуродованное, опухшее лицо, услышал болезненные стоны жены и, как все пьяницы, тотчас начал оправдывать себя. Он, дескать, был пьян, не знал, что делал, а она раздражала его своим недовольством и упреками. И почему же она раньше не ушла, ведь смогла же она потом убежать? Но Янковский завел его в комнату и закрыл дверь.

- Напрасны ваши отговорки, - сказал он строгим голосом. - Вы вели себя хуже зверя. Ваша жена вся избита, на ее голове несколько ран, клоки волос вырваны с кожей. Знайте же, что Ужеровы оставили корыто с окровавленной водой, а Илья, не желая быть причастным к возможной смерти вашей жены, сразу же поехал за врачом.

Так что скоро врач должен быть здесь. Уж он-то ваши извинения не примет. Слишком много свидетелей, чтобы скрыть это дело. А если у вашей жены приключится горячка и она умрет? Перед Богом вы уже ее убийца, а можете им стать и перед людьми. Безумный мир приписывает действиям пьяного смягчающие обстоятельства, но перед престолом Божьим вы не сможете оправдаться, ибо для Него - это грех, о котором написано: "Пьяницы... Царства Божьего не наследуют" (1Кор. 6:10). И за что, собственно, вы так избили свою жену? За то, что она не отдавала вам последний грош, который вы хотели пропить! Мало вам, что вы свою мать сделали нищей? Да вы и сами закончите свою жизнь оборванцем и бродягой, которого после того, как он пропьет последние деньги, шинкарь выбрасывает на улицу. Если бы ваша жена готова была предстать пред Богом, то для нее лучше было бы умереть от жестоких побоев. Ее бы хоть по-человечески похоронили, прежде чем она по вашей вине станет нищей и ее похоронят на средства общины. Однако я этого не желаю, потому что сейчас вы - ее убийца.

Сенин, сидевший до сих пор подперев руками голову, вскочил:

- Не говорите, что она умрет и что я ее убил, иначе я сейчас пойду и покончу с собой!

- Ничего вы не сделаете, - ответил Янковский спокойно, загородив ему дорогу. - Попросите свою мать, чтобы она с вами пошла домой и привела хижину в порядок, смыла бы кровавые следы вашего поступка, которые обвиняют вас. Когда приедет доктор, мы вас позовем, и вы ему скажете всю правду. Мы на вас не заявим, и ваша мать, конечно, тоже, а жена будет молчать - из-за страха перед палачом, из-за боли и стыда. Если ее раны не смертельны, Бог вас пощадит еще раз.

Когда мужчины вернулись на кухню, Сенин действительно попросил свою мать пойти с ним домой. После обеда пришел врач и сказал, что состояние бедной женщины очень опасно. Он обрадовался, узнав, что Янковский согласен оставить ее у себя, особенно когда Аннушка показала ему комнату, где хотели положить больную. С Сениным врач очень строго разговаривал. Он подтвердил слова Янковского и добавил: "Хорошо, если ваша жена останется в живых благодаря Аннушке". Врач предложил в случае ухудшения состояния немедленно доставить больную к нему, чтобы установить, нет ли у нее внутренних повреждений.

Для Аннушки доктор нашел помощницу - невестку учителя - профессиональную сидел-ку из службы социального обеспечения. Та очень хвалила Аннушку, называла ее прирожденной сиделкой и жалела, что, закончив гражданскую школу, она не смогла продолжить обучение. Аннушка многому смогла научиться у своей помощницы. Правда, трудно сказать, кому из них двоих совместная работа принесла больше пользы.

Аннушка не скрыла от девушки, как счастлива она со Христом. Сиделка была легкомысленным, но добрым человеком. Она лишь посмеивалась над отсталостью крестьянской девушки. И все же рассуждения Аннушки не оставили ее равнодушной. Из любопытства она по вечерам участвовала в домашнем служении. Этот Иисус, к Которому они здесь обращались, был для нее чем-то совершенно новым, особенно ее поразила мысль, высказанная Янковским, что Иисус, хотя и невидимо, живет с ними и слышит все их просьбы. Сиделка ценила Янковского как незаурядного человека, который духом и разумом своим значительно превзошел свое окружение. В его доме действительно старались жить так, как повелел Христос. Они приняли к себе бедную больную как родную сестру; и не только ее, но и этого несчастного пьяницу. Она слышала, как Янковский, когда староста Милов распорядился, чтобы жандарм взял сапожника под стражу, сказал: "Надо ли нам осуждать своего земляка, если он хочет исправиться? Не лучше ли дать ему работу, чтобы он добывал свой хлеб? Всем вам, умеренно пьющим, угрожает та же опасность - потерять человеческий облик. Когда-то и Егор Сенин пил умеренно, но уже его отец, кровь которого он унаследовал, был пьяницей.

Так что и вы можете опуститься на эту ступень. Зародыш зла, совершенного другими, есть в каждом из нас, так как нет на земле ни одного праведного. Мы все блуждали, как овцы, всякий на своем пути. Господь же все наши грехи возложил на Иисуса Христа".

И зоровчане послушались и не пожаловались на Сенина. Они принесли ему много обуви для починки, так что сапожнику приходилось день и ночь работать, и он даже на улице не показывался. Лишь иногда он через сад прибегал в дом Матьяса и справлялся о своей жене. Егор Сенин был одним из тех, которых трезвыми и золотом не оплатить. За несколько недель он внешне изменился так, что казался новым человеком, его нос уже не так блестел, и лицо не было таким отекшим. Каждый вечер он находил в себе силы прийти на молитву и сидел с опущенной головой на скамье возле двери. Как только вставали с молитвы, он исчезал из комнаты. Возможно, Егор приходил лишь потому, что односельчане пытались сохранить жизнь его жене. Но, может быть, нравственные правила истинного христианина Ма-тьяса Янковского становились, хотя бы частично, убеждениями сапожника Сенина!

Так размышляла девушка-сиделка, когда после нескольких недель, проведенных в заботах о жене Сенина, она наконец вышла с нею из дома. Вместе с доктором они доставили больную в окружную больницу, где врачи нашли у нее внутренние повреждения. Но благодаря своевременной помощи и хорошему уходу дело уже шло на поправку. Конечно, должно было пройти еще несколько недель, чтобы эта женщина совсем выздоровела. Девушка обегала все инстанции, и ей, как сотруднице службы социального обеспечения, удалось добыть для больной место в больнице на продолжительное время. Девушка хотела проявить не меньше любви к ближнему, чем Аннушка, которой Сенина была обязана спасением жизни. В мире всегда так. Кто-то выражает хорошую мысль, а другие ее воплощают в жизнь; и, если кто-то совершает доброе дело, другие хотят его превзойти!

Всходы дает не только злое, но и доброе семя, если оно посеяно вовремя. Так произошло и с добрым семенем, которое Аннушка посеяла в сердце Цили Сениной. Хотя эта женщина тогда не могла ни говорить, ни размышлять, она никогда не забудет, что увидела, ощутила и услышала. С благодарностью приняла она от Янковского Новый Завет, который подарил он ей перед отъездом. Серьезно поговорив с ней, Матьяс привел к ней мужа, искренне желавшего попросить у нее прощения. Горько заплакал Егор, и его горячие слезы растопили холод, отчаяние и горечь, сковавшие ее сердце, и она сказала: "Если Бог даст и я поправлюсь, я к тебе вернусь, Егор, когда услышу, что ты за это время ни разу не был пьян. Если же будешь пить дальше, то не жди меня в своем доме! С пьяницей, который хуже зверя, я жить не хочу и не буду!" В тот день, когда Циля Сенина рано утром уехала из родного Зоровце в больницу, у Уже-ровых была большая стирка. Они взяли с собой и белье Аннушки и корзину Рашовых тоже поставили на воз, за которым смотрела бабушка Симонова. Эта стирка на берегу Вага была, как веселый праздник! Дора и Аннушка под шум воды распевали песни.

А в доме Янковского стало тихо и безлюдно, так как и тетушка Звара отправилась к реке, чтобы отнести прачкам завтрак. Только старик Звара во дворе складывал привезенные накануне дрова. Тут ему в руки попал старый улей, о котором Матьяс сказал, что он годится лишь на дрова. Звара приготовился уже его расколоть, но в этот момент вдруг забеспокоились свиньи в хлеву, и он поспешил к ним. Между тем Янковский, вернувшись из сада, взял топор и ударил по сгнившему дереву.

Улей рассыпался, и из старых досок выпал конверт, но не пустой, а со старым пожелтевшим от времени письмом. Матьяс поднял его, рассмотрел и, отложив топор, ушел с письмом в свою комнату. Ах, как знаком был ему почерк на конверте! Так писала лишь одна -единственная рука, самая дорогая на земле! Написано на конверте было немного, но каждую буковку, каждую строчку он прочел бессчетное количество раз. Как же это сокровище попало в один из старых ульев? Сидя за столом, он еще раз рассмотрел конверт и вдруг обнаружил, что письмо было адресовано в М., и оттуда почта переслала его в Зоровце. Он не мог припомнить, чтобы таким путем когда-либо получал известие от своей любимой жены! Что-то вроде священного трепета овладело им, когда он разворачивал письмо. Оно действительно было от Марийки, притом такое длинное! Она никогда не забывала указывать место и число, но здесь было что-то не так. Она ему писала только после помолвки с ним. А здесь были обозначены незабываемый год ее смерти и день, когда ее уже не было в живых. На мгновенье его рука с письмом опустилась, но потом он с жадностью начал читать.

"Дорогой мой, любимый Матьяс! Ты, наверное, удивишься, увидев, откуда посланы тебе мои строки. Да, я здесь, у моей доброй приемной матери, и прошу тебя, приезжай ко мне, родной мой, как только получишь это письмо. Я хочу успеть проститься с тобой, ес ли Господь призовет меня при рождении нашего ребенка. Я не могу уйти, не поблагодарив тебя за твою любовь. Правда, мы так мало времени принадлежали друг другу, но те последние три недели перед нашим расставанием были для меня раем на земле. В мой смертный час я буду вспоминать, как мы вместе сидели под соснами, будто Адам и Ева в райском саду! Приезжай, чтобы я еще раз могла прижаться головой к твоей груди, услышать твой голос и посмотреть в твои милые верные глаза! Я их любила больше звезд на небе. Я не жалею, что мне придется умереть такой молодой, жаль только тебя. Но думаю, что смогу оставить тебе в утешение нашего ребенка. Об одном только прошу: оставь его у моей приемной матери, она с любовью воспитает его для тебя. Что ты будешь делать с бедной малюткой? Твоя мать уже стара, и, если она меня не смогла полюбить, дитя будет ей в тягость. У моей матери ему будет так же хорошо, как было мне. Ты его всегда сможешь навещать и радоваться ему. Не хочу больше об этом писать, так как надеюсь тебя еще увидеть и обо всем рассказать. Я тебе лучше напишу, как я сюда попала, - удивишься, наверное.

Я стирала на берегу Вага, и белье так быстро высохло, что мне удалось его с подводой отправить домой. Остался лишь узелок с детским бельем, которое, когда все ушли, я выстирала с любовью и не спеша. Ведь дома меня никто не ждал. Пока ветерок сушил мое белье, я лежала на траве. Так как я утром встала рано, мне захотелось поспать; к тому же у меня болели ноги и спина. Ваг меня будто убаюкивал, и я крепко заснула. Во сне я вдруг услышала голоса, и тут кто-то меня разбудил. Я открыла глаза. Надо мной сияли звезды и луна. Она показалась мне такой большой и ясной, будто появилась из Вага. Но был там еще и другой свет. Я присмотрелась и увидела, что к берегу Вага причален плот, на котором горел небольшой огонь.

Вокруг огня сидели сплавщики, а один из них стоял передо мной.

"Марийка, что ты здесь делаешь? Почему ты здесь спишь?" - спросил он меня. Я его узнала, это был Иштван Уличный, мой школьный товарищ, о котором я тебе часто рассказывала, ведь мы с ним были хорошими друзьями, как ты с Сусанной Ужеровой. Он, бедный, наверное, думал, что я стану его женой, но когда все получилось иначе, он на меня не рассердился. Теперь он стоял передо мной испуганный, но все же и обрадованный, потому что увидел меня. Я ему рассказала, как здесь очутилась. Он спросил про тебя и, узнав, что тебя нет дома, предложил мне поехать со сплавщиками.

Они только хотели привести в порядок плот, а ехать предстояло мимо моего родного дома, вниз по течению. Как я обрадовалась! Я так тосковала по моей матушке, а мое одиночество в будущем внушало мне страх. С тех пор как ты уехал, твоя мать со мной не разговаривала. Пешком идти или ехать на возу, чтобы навестить мою крестную, я уже не могла. Сам Бог услышал мои молитвы и помог мне. Ах, как хорошо мы плыли вниз по течению! Сплавщики охотно взяли меня с собой. Вместе с дядей Холовым ехала его старшая сноха Ева,моя бывшая соученица. Она мне сразу постелила в палатке. Но сначала мы вместе поужинали. Так как было уже прохладно, а я весь день не ела горячего, суп с бараниной мне очень понравился. И приветливость сплавщиков, и их забота обо мне были так приятны! Моя школьная подруга заботливо укрыла меня, и вскоре волны Вага унесли нас в мой родной край. Ребенком я часто смотрела вслед сплавщикам, когда они проплывали мимо дома Холовых, и думала, как прекрасно, должно быть, плыть вот так по реке! И теперь я это испытала. Поездка по ночной реке и в самом деле была похожа на сказку! Ах, Матьяс, это была такая чудная ночь! Сияли звезды; я видела часть неба, потому что полог нашей небольшой палатки не был опущен. От ударов весел плот слегка покачивался. Иштван немного посидел около меня. Он сказал, что проведет этот плот, а потом уедет в Вену. Брат прислал ему билет на пароход, чтобы выехать в Америку, поэтому он так радовался нашей встрече. Мы простились навсегда, ибо .неизвестно, удачно ли он переплывет океан, да и мне предстояло пройти море скорби. Когда он снова пошел к веслам, я попросила спеть те прекрасные песни, которые так часто слышала от сплавщиков. Песня понеслась на волнах, огонь, разведенный Евой, потрескивал и освещал лица сплавщиков, особенно Иштвана, голос которого выделялся среди других, когда они пели: О, знала бы я, когда смерть моя! Из мрамора гроб заказала бы я, Льняным рушником повязала б его, У молодца слезы б лились на него.

От печальной песни я заплакала. Глаза мои закрылись, и я во сне увидела большую воду - уже не наш Ваг, - и эта вода унесла меня далеко от берега. На том берегу стоял ты. Ты протянул мне руки, но я не смогла перебороть волны. "Если я умру, - подумала я во сне, - тогда смерть меня вот так унесет от Матьяса. Но куда?" И вдруг я вдали увидела необычайный свет. Он раскрылся, как большие ворота, и из них вышел Сын Божий. Я знала, что это Он, но лица Его не видела. Признаюсь тебе, Матьяс, что мне бывало очень тяжело, когда ты уходил и оставлял меня одну, и я в своем одиночестве утешалась лишь Словом Божьим. Когда я жила еще дома, к нам иногда приходил продавец Библий, и моя Библия куплена матушкой у него. Это был очень добрый молодой человек, и он знал Господа и Его священное Слово. Он объяснил нам, как искать Иисуса Христа и как молиться. Он убеждал меня, чтобы я полностью доверилась Спасителю, Который кровью Своей искупил меня на кресте и омыл меня в Своей невинной крови. Но сердце мое в то время уже было занято любовью к тебе, в нем не было места для Иисуса; я Его даже забыла. Потом, конечно, когда я была одинока и в таком горе, я припомнила все те добрые слова. Я достала Библию и стала искать Господа, хотя заблудшая овца не может найти своего пастыря. Так и я не могла Его найти, но во время чтения мне часто казалось, что Он стоит передо мной. Так как я много думала о Нем, то и теперь, во сне, сразу узнала Его, когда Он шел мне навстречу. Однако это был лишь сон. Он рассеялся, и я проснулась на плоту. Огонь угас, луна скрылась за черными тучами. Ева спала рядом со мной, и сплавщики крепко спали. Плот тихо несся по волнам, а меня вдруг охватил ужас. Мне представилась смерть и тот момент, как я предстану перед Богом. Все злое, о чем я когда-то думала и что делала, вызвало во мне чувство вины. Радовало меня лишь то, что ни одно из всех моих прегрешений не касалось тебя. Против тебя я не согрешила. Больше всего меня мучило, что я никак не могла полюбить твою мать, что я злилась на нее и не могла ей простить то, что она со мной так обращалась. Вдруг я поняла: если я ее не прощу, Господь мне тоже простить не сможет. В этом страхе я начала молиться, как советовал нам тот книготорговец. Я просила Спасителя помиловать меня, молила о помощи. И Он меня услышал, так как вдруг вся тяжесть с меня спала. Я смогла простить мою обидчицу и знаю, что и Он меня простил. В этом я уверена и сейчас, когда пишу тебе. Господь Иисус Христос сказал, что те, кто заново не рожден, не могут увидеть Царства Божьего. Теперь я это понимаю; я знаю, что в ту чудную и одновременно страшную ночь моя душа возродилась к новой жизни. Я тебя очень люблю, Матьяс, но Иисуса - намного больше. Поэтому прошу тебя: ищи и ты Его! Читай неотступно Его Слово, и ты Его обретешь, как я.