Глава 2. Стефан

Глава 2. Стефан

В противоположность мраморным и золотым террасам величественного Иерусалимского Храма, синагога, посещаемая киликийскими иудеями, была небольшой и скромной. Даже в солнечный летний день в ней царила прохлада. Мужчины рассаживались вдоль стен, на каменных скамьях, между колоннами, поддерживавшими галерею для женщин. Старейшины садились лицом к собранию. Возле них, между семисвечником и кожаным футляром («ковчегом»), в котором хранились свитки, находилось небольшое возвышение. Здесь читали священные тексты вслух, после чего старейшины приглашали кого-либо из собрания выйти и истолковать прочитанное. Разумеется, Павел считал своим долгом принимать приглашение старейшин, но так как в Иерусалиме не было недостатка в желающих толковать тексты Священного Писания, то Павлу приходилось больше слушать, чем говорить самому. Один из тех, чье толкование Закона он слушал, оказался последователем Иисуса.

Стефан и Павел были уже не так молоды, как может показаться, если понимать буквально слово «юноша», с помощью которого Лука описывает появление Павла на месте казни. Этот греческий термин относился тогда ко всем мужчинам от двадцати до сорока лет.

Откуда родом был Стефан, точно установить невозможно, так как и египетские иудеи, и многие другие посещали ту же синагогу, что и евреи из Киликии. Известно, однако, что Стефан говорил одинаково хорошо и по-гречески, и по-арамейски. И Павел, и Стефан обладали незаурядным умом, быстро находили аргументы и возражения. О внешности Стефана свидетельств не сохранилось. Павел же, как считают, был невысокого роста, но умел хорошо поставить себя перед слушателями. Лицо Павла, овальное, с нависающими бровями, было мясистым, даже упитанным — ведь он вел здоровый образ жизни и не был беден. Он носил черную бороду, так как иудеи отвергали римский обычай брить лицо, и одевался в длинный плащ с голубой каймой. Особой формы тюрбан, скрепленный амулетом, показывал, что обладатель этого головного убора имеет честь принадлежать к касте фарисеев. Проходя по просторным дворам Иерусалимского Храма, Павел, обычно сохранял надменное выражение, неизбежное у человека с такими значительными предками и биографией. С величайшей тщательностью соблюдал он бесконечные ритуалы омовений и очищений тела, блюд и чаш. Еженедельно он постился — с восхода до заката, и в точной последовательности произносил все необходимые молитвы. Он знал, что уважительные приветствия окружающих, высокое положение, особое место в синагоге — все это принадлежит ему по праву.

Дни Павла были заполнены выполнением официальных обязанностей и приготовлением духа к восшествию на небеса. У него не было времени для нищих и отверженных. Способность к состраданию таилась где-то в глубине его души, но пока Павел был убежден, что хороший человек должен держаться подальше от дурных. Без сомнения, он присоединился бы к мнению фарисея, считавшего, что Иисус, позволивший блуднице слезами омыть Его ноги и натирать их благовониями, уже по одному этому не мог быть настоящим пророком.

Бессмертная притча Иисуса о фарисее и мытаре, взошедшем помолиться в храм, оскорбила и разгневала бы Павла. Как и фарисей из притчи, Павел был уверен, что уже заслужил благоволение Бога и стоит выше других. Молитва его могла бы звучать примерно так: «Благодарю Тебя, Боже, за то, что я не такой, как другие — несправедливые, вымогатели, неверные в браке, мытари. Я соблюдаю пост дважды в неделю, и отдаю десятую часть всего, что имею».

Стефан же посвятил много времени вдовам, деля с ними скудную пищу и все необходимое.

Два года прошло со времени казни Христовой, но священный город полон был людьми, верившими, что Он воскрес из мертвых. Большинство из них были бедняками и людьми без определенных занятий. Жили они общинами, в которых все достояние делилось поровну. И, когда христиане из грекоязычной общины пожаловались на пренебрежение ко вдовам, на Стефана с шестью помощниками возложили задачу восстановления справедливости.

Павла раздражало то, что Стефан, ученый муж, унижает себя, снисходя к нуждам общины. Его задевало, что Стефан находит время приносить радость окружающим в то время как он, Павел, погружен в свои дела. Павла уважали и боялись; Стефана уважали и любили. Когда Стефан проповедовал, Павел не мог не заметить огромной разницы между ними: Стефан всегда толковал Писание так, что проповедь приводила слушателей к Иисусу из Назарета, Который есть Спаситель и Мессия (по-гречески «Христос»), ожидаемый иудеями, и приводил в доказательство свидетельства очевидцев, наблюдавших нечто невероятное: умервщленный, Иисус ожил и восстал из гроба. Очевидцы эти беседовали с Иисусом, встречаясь с Ним в разных местах, хотя с момента казни прошло уже почти шесть недель. Стефан не называл очевидцем себя, но верил, что Иисус жив, и говорил, что знает Его.

Павел считал, что доводы Стефана смехотворны. Христос, Спаситель еще не явился — думал он. Жизненный путь, угодный Богу, был предначертан испокон веков и навсегда: человек должен принадлежать к богоизбранному племени иудеев и соблюдать в точности все требования Закона. Искупление грехов достигается ритуальным жертвоприношением, совершаемым в храме день за днем, год за годом. Павел неспособен был воспринять даже мысль о том, что смерть одного молодого человека, казненного самым обыкновенным — правда, унизительным и отвратительным способом — может искупить грехи всех людей. В воскресение он не верил, и люди, посвятившие себя служению мертвому Мессии, не вызывали у него ничего, кроме жалости.

Проповедь Стефана не угрожала лично Павлу, уверенному в своей праведности, но в принципе взгляды христиан вызывали в нем опасение. Гамалиил призывал к терпимости; Симон Петр и другие ученики Иисуса молились в храме и продолжали соблюдать обычаи иудеев. Но и Павел, и Стефан понимали, что старое и новое уже не совместимо: для одних человек приобретал спасение через храмовые обряды, для других — верою в Иисуса Христа. Старое должно было уничтожить новое — или исчезнуть само.

Чтобы опровергнуть доводы Стефана, Павел решил прибегнуть к древнему, проверенному временем средству — к диспуту, публичному спору. К началу диспута на скамьях в синагоге не осталось свободных мест. Исполненные важности, старейшины приготовились слушать.

Павел и его сторонники начали с утверждения о том, что, согласно Закону, Мессия должен был явиться во славе Господней, прийти победителем, а Иисус, пригвожденный к дереву, оказался без покровительства Бога, и, значит, Он не мог быть Христом, Спасителем. Воскресению Павел подыскал более правдоподобное объяснение: тело Иисуса, по его словам, было украдено учениками. Гробница была пуста. Если бы иерусалимским властям было известно, где хранятся останки Иисуса, их немедленно извлекли бы, и обман был бы всенародно изобличен.

Стефан, отвечая, показал, что Моисей и пророки, Давид и Псалмы предвозвестили, что Спаситель не придет победителем, но добровольно подвергнется истязанию, глумлению, и будет убит, после чего восстанет из мертвых. Стефан еще раз пересказал события, происходившие на Пасху два года назад, когда умер Иисус, и снова воспользовался случаем, чтобы привести свидетельства очевидцев воскресения Иисуса.

На этом диспуте победил Стефан. Собрание воздало ему почести, и некоторые спрашивали его — как уверовать в Иисуса? Скорее всего, это был первый случай, когда Павел и его друзья осознали, что бороться им пришлось не с одним Стефаном, но с некой силой, одолеть которую не так-то просто. Лука пишет по этому поводу: «Но не могли противостоять мудрости и Духу, Которым Он говорил».

Судя по некоторым намекам, содержащимся в Посланиях Павла, его дальнейшее поведение в точности напоминало реакцию фарисеев, приведенных в замешательство Иисусом, «которые, притворившись благочестивыми, уловили бы Его в каком-либо слове, чтобы предать Его начальству и власти правителя». Увы, в те годы Павел совершил нечто противоположное советам, которые он сам давал в старости: «Во всем показывай в себе образец добрых дел, в учительстве чистоту, степенность, неповрежденность, слово здравое, неукоризненное, чтобы противник был посрамлен, не имея ничего о нас сказать худого…» Нет, Павел жестоко преследовал Стефана, науськивая на него слушателей, растравляя вражду, раздоры, ревность, оскорбляя и высмеивая Иисуса. Он не сдерживал гневливости и сарказма, столь присущих его характеру. Стефан не отвечал eiviyjceM же. Отличительными свойствами его были воля и обаяние; он мог бы выразить негодование и презрение, но приберег их для лучшего случая.

У сторонников Павла было оружие и посильнее, чем простое оскорбление. Если бы им удалось представить слова Стефана как богохульство — тогда, с помощью законов, можно было бы заставить его замолчать навсегда. Они так и сделали, причем настолько лукавым и жестоким способом, что в последующие годы Павел часто страдал, вспоминая содеянное. Они не пошли к дому первосвященника и не подали формальную жалобу. Вместо этого фарисеи возбудили страхи и ропот на узких улицах торговой части города. Очень скоро целый ряд отнюдь не случайных происшествий привлек к Стефану всеобщее внимание. Всюду, где появлялся Стефан, возникали волнения и подстрекательские выходки, так что чиновники и старейшины, не имевшие времени выслушать его, сочли необходимым взять Стефана под стражу, чтобы восстановить спокойствие.

Итак, Стефана арестовали и привлекли к суду Синедриона — а Павел и его друзья из Киликии остались в стороне.

Судьи, в количестве семидесяти одного, расположились на огромных скамьях, окружавших место председательствующего в Зале сверкающих камней. По обе стороны суда сидели и работали писцы, едва успевая запечатлеть на папирусе все, что говорил Стефан. Позади обвиняемого, лицом к судьям сидели судебные чиновники, служители, учителя и все те, кто со временем надеялись занять место в Синедрионе. Павел был среди них. Все — от председательствующего, в плаще первосвященника, с украшенной драгоценными камнями золотой пластиной на груди, до младшего судебного чиновника — все, завороженные, молчали, слушая речь соперника Павла. Выражение лица Стефана — сочетание безмятежности и твердости, удивительное для человека, от слов которого зависела его жизнь — изумило слушателей. Их потрясло и его великолепное знание еврейской истории, импровизированный, мастерский анализ, противопоставленный обвинению. Павел никогда не забудет этой речи, он использует ее потом, в иных обстоятельствах, в далекой стране, а одна фраза настолько врежется в его память, что он повторит ее, проповедуя перед Парфеноном в Афинах: «Всевышний не в рукотворенных храмах живет».

Но мало-помалу настроение слушателей изменилось. Восхищение уступало место раздражению. Речь Стефана вызвала неприятные воспоминания о другом судебном процессе, происходившем в этом же зале два года назад, всколыхнула неприятные мысли о непонятном исчезновении тела казненного. Внезапно Стефан почувствовал, что судьи больше не слушают его. Отбросив всякую осторожность, он заявил им в лицо, что они — все те же ханжи и лицемеры, предавшие и распявшие Спасителя.

Заслуженный упрек привел судей в ярость. Но беззащитный узник не уступал им в упрямстве. Он будто не замечал гнева. С высоко поднятой головой Стефан смотрел поверх слушающих, куда-то вдаль. Судьи не поверили ушам своим, когда молодой приверженец Иисуса, обвиненный в богохульстве, осмелился утверждать, что видит Самого Бога и Сына Человеческого, стоящего во славе одесную Господа. Все знали, что «Сыном Человеческим» Стефан называет Иисуса из Назарета.

Так началось безумное преследование, закончившееся потоками крови под Скалой Наказаний. Не случайно свидетельствующие оставили свои одежды у ног человека «по имени Савл» — они хорошо знали его и доверяли ему. Сам Павел не бросил ни одного камня. Он лишь с одобрением наблюдал за казнью и слышал слова Стефана: «Господи Иисусе! приими дух мой… Господи! не вмени им греха сего». Острый ум Павла, конечно же, распознал сокрытое значение этих слов: «Господи, не вмени им греха сего», и не согласился с ними. Слова эти, согласно учению Иисуса, означали: «Господи, возьми на Себя их грех, дабы они верили в Тебя, узнали Тебя, возлюбили Тебя».

Летом, уже после казни Стефана, и всю последующую зиму иудейские власти систематически преследовали приверженцев Иисуса, и во главе этих гонений стоял Павел.

Павел набросился на христиан, как дикий зверь, терзающий добычу. Это не была исполнительность офицера, вынужденного выполнять отвратительные приказы — Павел умом и сердцем сочувствовал своей задаче и подошел к ней, как дотошный, уверенный в своей правоте инквизитор, раскрывающий тайный заговор. Драконовские меры перестали применяться только тогда, когда от некогда многочисленной и влиятельной христианской общины осталась незначительная горстка людей. Вожди христиан рассеялись — одни бежали, другие затаились где-то в городе. Методично переходя от дома к дому, Павел вынуждал их обитателей явиться в синагогу, где, в присутствии всего собрания, подвергал их форменному допросу. Каждый подозреваемый, невзирая на пол и возраст, должен был стоять перед старейшинами, в то время как Павел, выступая от имени первосвященника, вопрошал — согласны ли они отвергнуть вероучение Иисуса? В случае отказа подозреваемый превращался в обвиняемого, но у него еще оставалось право прибегнуть к древней формуле защиты: «У меня есть что сказать в свое оправдание».

Таким образом, Павлу привелось познакомиться с историей жизни и верованиями самых разных людей, называвших Иисуса: «Господь». Многие впервые увидели Его в Иерусалиме, другие ходили в Галилею, чтобы встретиться с Ним — и все они повторяли слова, сказанные Иисусом. Вновь и вновь одни и те же фразы, одни и те же притчи звучали в стенах синагоги. Это не удивляло Павла, который по своему опыту знал, что каждый раввин настаивает на дословном запоминании своих высказываний. учениками и даже на точном воспроизведении интонаций речи. И слова Иисуса — хотел этого Павел или нет — откладывались в растущей сокровищнице его исключительной памяти.

Некоторые «назареи», защищая свою веру, ссылались на чудесные исцеления, совершенные Иисусом: один из них, рожденный слепым, прозрел волею Иисуса. Такие свидетельства больно ранили и раздражали Павла — ведь ему приходилось держать ответ перед возмущенными фарисеями, а как можно умолчать о чудесных исцелениях? Многие видели Иисуса, несущего крест на Голгофу, видели, как Он умирал, раепятый. Несколько человек утверждали, что они встречали Иисуса живым, воскресшим из мертвых — не бестелесный призрак, но Иисуса во плоти, полного сил, несмотря на бичевание, обнажившее мышцы на спине, и видели страшные следы распятия. Иисус был жив, несмотря на то, что римляне всегда удушали распятого, если смерть не приходила вовремя. Большинство обвиняемых, однако, не называли себя очевидцами, а ссылались на свидетельства других. Особенно часто свидетелем воскресения называли Симона, прозванного Петром, или «Камнем».

Все новые и новые ученики Иисуса — люди неопределенных занятий, необразованные бедняки, грубые, неотесанные, представали перед грозным трибуналом. Произнеся несколько первых робких фраз, они словно преображались: звучали ясные обороты речи, убедительные доводы, люди начинали говорить как по-писаному, будто им кто-то подсказывал нужные слова. Кое-кто из учеников действительно признавался, что им в точности было сказано, что говорить. Не обращая внимания на гнев Павла, они извлекали из памяти отрывки бесчисленных высказываний Иисуса. Некоторые из этих цитат удивительно соответствовали обстановке, предсказывали ее: «Вас будут предавать в судилища, и бить в синагогах, и пред правителями и царями поставят вас за Меня, для свидетельства перед ними… Когда же поведут предавать вас, не заботьтесь наперед, что вам говорить, и не обдумывайте; но что дано будет вам в тот час, то и говорите: ибо не вы будете говорить, но Дух Святый»; «Будет же это вам для свидетельства… Ибо Я дам вам уста и премудрость, которой не возмогут противоречить, ни противостоять все противящиеся вам».

Но все это казалось Павлу смешным.

Последователей Иисуса бросали в темницы. Одного или двух, возможно, побили камнями: подобная мера представлялась Павлу самой справедливой. «Когда их предавали смерти, я свидетельствовал против них» — писал он впоследствии. Но действие иудейских законов о тяжких наказаниях было сильно ограничено римскими властями. В большинстве случаев власти довольствовались публичным бичеванием (сорок ударов без одного"), что тоже не было особенным снисхождением. Некоторым не хватало мужества. Увидев приготовления к бичеванию, либо после нескольких ударов, или не в силах видеть, как пытают их жен и детей, они выполняли требования Павла и отступались от Иисуса.

Когда исполосованных плетью, обливающихся кровью, шатающихся мужчин и женщин уводили прочь, Павел оставался недвижим и бесчувствен. То, что пожилых уже людей избивают на глазах соседей и друзей, не трогало его. Удивляло другое: как правило, иудей буквально умирал от стыда, если его публично наказывали в синагоге, но последователи Иисуса, казалось, были счастливы принять мучения, а некоторые из них даже восклицали, что молятся за тех, кто унижает и истязает их.

К концу зимы в Иерусалиме распространился слух, что бежавшие приверженцы Иисуса не только не скрывают своих верований, но, напротив, проповедуют их везде, где им доводится бывать — в Самарии, где им сопутствовал огромный успех, и к северу, вплоть до Дамаска; в Финикии, что лежит к морю от Ливанских гор, даже за морем. Разгневанный Павел явился к первосвященнику. "Еще дыша угрозами и убийством", как пишет его первый биограф, Павел потребовал от первосвященника снабдить его особыми посланиями ко всем синагогам, грамотами, которые давали бы ему право арестовывать мужчин и женщин, исповедующих "Путь Спасения", и привозить их, связанных или закованных, в Иерусалим для наказания.

Он избрал своей первой целью Дамаск. Власть Синедриона равным образом распространялась на всех иудеев, независимо от места жительства, хотя римляне и не любили внутриполитических неурядиц и столкновений. Принадлежавший Римской империи Дамаск состоял из двух больших общин, обладавших широким самоуправлением: из арабской общины, формально подчинявшейся царю Набатеев в Петре, и из иудейской общины. После Дамаска Павел, возможно, собирался расправиться с христианами в Финикии, а затем возглавить преследования в Антиохии^ официальной римской столице Сирии. У Павла было много времени впереди — вся жизнь.

В начале весны, когда кончается распутица, ранним утром Павел выехал из Иерусалима. Сияющее, солнечное утро в холмах Иудеи ничем не напоминает сонный рассвет северных стран. Павел отправился в путь верхом на осле (или на лошади — так, во всяком случае, представлял себе это Микельанджело); для перевозки поклажи, возможно, использовали верблюдов. Выехав через северные ворота, Павел неизбежно должен был миновать место, где принял смерть Стефан. Прямая дорога в Самарию пролегает через каменистые холмы, которые в это время года сплошь покрыты пестрым ковром цветов. На утро второго дня пути уже можно было заметить мерцающий на горизонте отблеск снегов, покрывающих вершину горы Хермон, господствующей над дорогой в Дамаск. На четвертый или пятый день путники достигли берегов Генисаретского озера (Галилейского моря), где, казалось, каждый камень на склонах холмов говорит об Иисусе — настолько эта страна полна воспоминаний о Нем. Ни один человек не пройдет здесь, оставаясь равнодушным. В Галилее Павел мог встретить еще больше очевидцев, утверждавших, что они видели Иисуса живым, с крестными ранами на руках и ногах. Верховья Иордана Павел пересек по мосту, выстроенному римлянами, и поднялся на обнаженные, — безводные высоты, откуда много столетий спустя, сирийцы будут обстреливать из пушек еврейские киббуцы, пока не не будут сметены за шесть дней войны. Павел уже во всех подробностях изучил дела Иисуса и учение Его, мог повторить интонации Его голоса, знал все о внешности и характере Человека, Который был всего на несколько лет старше его самого.

Не следует думать, однако, что, подъезжая к горе Хермонской, он уже взвесил все доводы за и против Иисуса. Нет, Иисус оставался для него обманщиком и богохульником, никогда не восстававшим из гроба.