Глава 3. Дорога в Дамаск

Глава 3. Дорога в Дамаск

В последний день пути гора Хермон осталась позади. Скалистая, ослепительно белая от снега вершина ее вздымалась на мощном красновато-буром основании, пестревшем белыми цветами. Но теперь гора не казалась путникам такой высокой — они подъехал и слишком близко, чтобы видеть вершину; плоскогорье, на котором стоит Дамаск, находится на высоте чуть более шестисот метров над уровнем моря. Впереди, у подножия голого каменистого холма, зеленел оазис; издали нельзя еще было различить глазом реку и отдельные дома; оливы, виноградники, фиговые, абрикосовые и миндальные деревья сливались в однородное зеленое озеро. Апельсинов и лимонов в те времена в Леванте еще не знали. Открывавшаяся картина окрыляла путников и звала их продолжить путь и не останавливаться на полуденный отдых, как прежде: в весенний полдень можно было не опасаться солнечного удара. Павел и его спутники пошли пешком, а немного позади проводник вел семенящих друг за другом ослов. Дорога почти опустела — местные жители уже собрались на базар. Путники видели привычные картины: вот мальчик, играя кнутом, пасет овец и коз, а вот крестьянин идет за грубо сколоченным плугом и вспахивает свое маленькое поле, потерявшееся среди пустынных холмов, погоняя вола прутом или палкой с железным наконечником (рожном).

Солнце сияло на безоблачном небе. Впоследствии Павел с настойчивостью повторял, что в это утро не было никаких признаков надвигающегося землетрясения или бури: случившемуся нельзя найти естественного объяснения. Павел не был на грани нервного срыва и не страдал от эпилептических припадков, он даже не очень торопился.

Павел так описал происшедшее: "Когда же я был в пути и приближался к Дамаску, около полудня вдруг осиял меня великий свет с неба".

Павел и все кто были с ним, упали на землю, охваченные ужасом. Вспышка была неожиданной, но еще больше их испугала невиданная сила света, яркостью затмившего полуденное солнце. Через некоторое время потрясенные спутники Павла поднялись на ноги, но сам он остался лежать без движения. Слепящий свет разливался все ярче и ярче.

Он услышал голос, спокойный и властный, говорящий по-арамейски: "Савл, Савл! что ты гонишь Меня?"

Взглянув наверх, в самое средоточие сияния, Павел увидел человека, примерно тех же лет, что и он сам. Свет исходил от него. Павел не верил ушам и глазам своим. Убеждения, разум, весь опыт его жизни, образование и чувство самоуважения — все восставало в нем против совершившегося факта: он видел живого Иисуса! Подвергая сомнению очевидное, Павел спросил: "Кто Ты, Господи?" Вопрос этот можно было принять также просто за возглас потрясенного человека.

Но Господь отвечал ему: "Я Иисус, Которого ты гонишь; трудно тебе идти против рожна".

Теперь Павел понял все. За мгновение, показавшееся ему вечностью, он успел разглядеть крестные раны на руках и ногах Иисуса, лицо Его — он видел живого Господа во плоти, такого, как описывали Его Стефан и другие. И он осознал, что Господь любит не только приверженцев Своих, но и его, Павла, гонителя христиан! Недаром же сказал Он: "Трудно тебе идти против рожна", но не упрекнул его.

Никогда раньше Павел не чувствовал, что идет "против рожна"; даже истязая Стефана и его единомышленников. Но теперь все прошлое преобразовалось и предстало в совершенно ином свете: он, Павел, всю жизнь боролся с Иисусом, с собой, со своей совестью, со своим бессилием, с мраком и хаосом своей души. И вот, над хаосом души воспарил Господь и даровал ему новое рождение. Нужно было только внутреннее согласие, желание.

И Павел решился. Он был слишком взволнован, чтобы взвешивать все за и против. Он знал только то, что слышит и видит Господа, ему оставалось только повиноваться.

"Господи, что повелишь мне делать?" — вопросил Павел. Он обратился ко Христу так же, как и прежде, но теперь в одном слове: "Господи!" объединились послушание и поклонение, любовь небесная и земная. В единый миг Павел почувствовал, что все грехи его прощены, что Господь любит его любовью нерушимой. Позднее он описал это чувство: "…Бог, повелевший из тьмы воссиять свету, озарил наши сердца, дабы просветить познанием славы Божией в лице Иисуса Христа".

"Встань и иди в город, и сказано будет тебе, что тебе надобно делать". Павел уверовал. Теперь ему следовало подчиниться первому — пусть простому и обычному — повелению.

Поднявшись на ноги, Павел понял, что ослеп. Он поднял руку и попытался идти на ощупь: тогда его спутники, в ужасе наблюдавшие, как Павел отвечает кому-то невидимому, хотя и слышимому, подошли и повели его. Верховных и вьючных животных отловили, и маленький караван в молчании двинулся в Дамаск.

Слепой Павел начал неведомый путь, но мрак был озарен для него духовным светом: "Я от славы света того лишился зрения" — говорил Павел. Голубые небеса, желтая пыль дороги, зелень оазиса — все померкло в глазах его, но Павел не чувствовал потери. Ликующий свет наполнял его ослепшие очи, всю его душу. Он шел вперед, выполняя первое веление своего нового господина — и сделал первое замечательное открытие: Иисус не оставил его, Он сопровождал его — не как распятое, истерзанное существо, но как Некто близкий и невидимый.

Путники оставили в стороне зловонный караван-сарай, как будто вымерший в полуденный зной, и, пройдя через городские ворота, двинулись по широкой, украшенной с обеих сторон колоннами Прямой улице ("Виз Ректа" по-латыни), разделявшей Дамаск на две части. Улица эта тоже была относительно спокойной и тихой: лавки и торговые палатки еще не открылись после полуденного отдыха, в наглухо закрытых от солнечного света домах нельзя было заметить признаков жизни. Караван остановился у дома жителя Дамаска по имени Иуда, который, вероятно, был богатым иудейским купцом: старейшины местной синагоги, конечно же, ожидали прибытия Павла, ведь даже "назареи" знали о приближении своего преследователя. Такому гостю полагался почетный прием в богатом доме. Но представитель Синедриона почему-то не пожелал видеть ни старейшин, ни христиан. Сопровождающие провели его в помещение для гостей и удалились. Приезжий ничего не попросил у хозяина дома, даже отказался от пищи и остался в одиночестве.

Время как будто остановилось для Павла. Он слышал вечерний сигнал трубы, утренние крики петухов, громыхание телег по мостовой, возгласы торговцев, зазывающих покупателей, далекий, неясный говор толпы, иногда хриплый рев осла… Потом опять наступила полуденная тишина. Павел спал только один или два часа — все остальное время он провел, лежа на кровати и размышляя, иногда вставал на колени у своей постели и подолгу молился, потом ложился опять. Он не нуждался теперь в человеческом обществе и лишь хотел остаться наедине с Господом своим Иисусом Христом — так с этого дня Павел называл Его, так обращался к Нему. Он позабыл и голод, и жажду, пытаясь осмыслить себя заново. Вся личность его преображалась. Иисус озарил Своим светом все закоулки его души, и она как бы выворачивалась наизнанку, устанавливая все на свои места.

— "Савл, Савл! что ты гонишь Меня?" Теперь Павел мог бы ответить словами Давидова Псалма: "Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои… Тебе, Тебе единому согрешил я…"

Павел чувствовал отвращение к себе, чувствовал скверну в душе своей. Он мог бы сказать о себе словами из "Откровений" Августина: "И Ты поставил меня лицом к лицу с самим собою, дабы увидел я, как низок и подл я был, как лжив и нечист я был, полон мерзости и язв. И увидел я себя, и ужаснулся". Если судить преступления Павла в сравнении с историческими масштабами жестокости, которую люди всегда проявляли к себе подобным — достаточно вспомнить подавление римлянами двух восстаний в Иудее, истязание и убийство христиан Нероном после Великого пожара в Риме, или гитлеровское "окончательное решение еврейского вопроса" — они покажутся пустяками. Но убийство всегда остается убийством для терзающейся совести преступника. Павел хулил, оскорбляя, и преследовал Господа Бога — ив ответ на это Бог избрал его среди других и показал ему любовь Свою, превосходящую все, что Павел знал и понимал. Сквозь мрак слепоты Павел все сильнее и ближе чувствовал эту всеобъемлющую любовь — и все яснее понимал, как низко он пал.

Прежде ему казалось, что он служит Богу. Он предполагал, что приобретает благоволение Божье. Ему были известны некие "нормы" добродетели, он сравнивал себя с другими и находил, что он добродетелен. Но теперь, когда Дух Святой вошел в него волею Иисуса, он понял, что чистота его была мерзостью перед неописуемой чистотой истины, что добродетель его была издевательством над самой добродетелью. Вознося хвалу Богу устами своими, он разумом и духом оскорблял Его; пунктуально исполняя обряды и ритуалы, он, в то же время, тщательно и постоянно творил зло. Полностью чуждый Богу, он достоин был только уползти, подобно червю, подальше от слепящего света славы Божьей.

Но Иисус неудержимо влек его к Себе. Невероятно, но волею Бога истерзанное тело Иисуса восстало из гроба, Он ожил и встретил Павла — не для того, чтобы уничтожить его, не для того, чтобы отомстить за кровь преследуемых за веру, но чтобы особо отметить преследователя и наполнить все существо его любовью и всепрощением. Над Павлом будут смеяться, его назовут лжецом — но он всегда будет говорить о своей встрече с Иисусом, как об одном из неопровержимых доказательств Его воскресения. До глубины души Павел проникся убеждением, что Иисус есть Мессия, Христос, Спаситель мира. Убеждение его не было результатом холодных логических умозаключений, хотя и логика может привести нас к тому же выводу. Это было превыше разума. Он веровал, ибо узнал Иисуса.

И потому, что он узнал Иисуса, он понял — что произошло на кресте, он понял смысл распятия.

В гордости и тщеславной мудрости своей Павел отверг Иисуса на том основании, что человек, распятый на дереве, не угоден Богу, проклят. Теперь, осознав свой грех, Павел интуитивно, но безошибочно понял, что Иисус действительно пострадал на кресте за грехи — но не за собственные, а за грехи Павла и всех людей. Каждый час, проведенный слепым Павлом в доме Иуды, и каждый день его последующей жизни открывали для него все большую широту, перспективу, высоту и глубину веры, но самая сущность Благой Вести была уже знакома ему — отныне и навсегда: любовь Христа, "Сына Божия, любящего нас и пострадавшего за нас". Иисус любил Павла и доверял ему, как доверяют чело веку, никогда и ни в чем не согрешившему. Чем больше всматривался Павел ослепшими глазами в сияние открывшегося ему света, тем яснее чувствовал, что именно произошло в тот единый миг на дороге в Дамаск: всепрощение было даром — совершенным, полным и вечным, ибо прощение это было — Сам Христос. Его нельзя заслужить — человеческие заслуги не смогут перевесить грехи человеческие. Но, обретая Христа, Павел обретал все.

Павел мог бы громко воскликнуть в доме Иуды — так же, как он воскликнет потом, в неведомом ему будущем: "Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего!"; "Тайну, сокрытую от веков и родов, которая есть Христос в вас" — "И уже не я живу, но живет во мне Христос!" Им уже овладел порыв к молитве — не к торжественному служению иудейской литургии — но к открытой, простой беседе с Отцом о Сыне; говоря с Иисусом, он говорил с Отцом, поклоняясь Отцу, он обращался к Сыну. Он открыл Богу все, что было в его сердце. Он горячо вступился перед Ним за всех, кого гнал и преследовал, в особенности за тех, кого он заставил отречься от Иисуса и возвести на Него хулу, за назареев в Дамаске, со страхом ожидавших его, за друзей-иудеев и власть предержащих.

Вместе с молитвой наступил голод — голод по словам Иисуса. Как новорожденный ягненок, еще не стоящий на ногах, но уже ищущий инстинктивно соски матери, Павел тянулся к познанию всего, что делал и говорил Иисус. До обращения своего он был безразличен к словам Иисуса. Но с тех пор, как он спросил: "Господи! что повелишь мне делать?", Павел осознал важность всего, что повелел Иисус, что Он обещал, о чем предупреждал, что предрек; Павел желал знать о том, как Иисус относился к ненавидевшим Его и к любившим Его, все, что говорил Он об Отце и о Себе, Его суждения обо всех делах и судьбах человеческих.

У Павла возник и другой мощный порыв: распространить весть о своем открытии. Но с этим приходилось ждать. Господь повелел: "Встань, и иди в город, и сказано будет тебе, что тебе надобно делать". В ожидании проходили дни: Павел слышал вечерний сигнал трубы, пение петухов, звук проезжающих повозок и снова вечернюю трубу… Наконец, на рассвете третьего дня, в тишине, Павлу дано было узнать, что будет дальше.