ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА: ЧУДО И СКАЗКИ

ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА: ЧУДО И СКАЗКИ

«Рассказывать о том, что могло быть, но было только в воображении автора, не значит ли “лгати” на промышление Божие… что это-де — во славу Божию, для воспитания чувства веры и любви — это уж будет рассуждение в духе тех, кто учит, что цель оправдывает средства. Мифы нам не нужны. История Церкви полна фактами столь поучительными, что никакая фантазия мифов до них не додумается»

архиепископ Никон (Рождественский) в1914 году [375]

В советских школах говорили, что русские солдаты прошли Великую войну с верой в Сталина и партию. Это было неверно и психологически, и исторически.

Исторически это было неверно хотя бы потому, что даже по Всесоюзной переписи 37 года больше половины населения СССР открыто называли себя верующими. Подчеркиваю: это была перепись, а не анонимный социологический опрос, записывали имена людей, место их проживания, работы, и приэтом вопрошали: «Являетесь ли вы верующим? Если да, то какой религии?» Православно верующими назвали себя треть городского населения и две трети сельского. Всего, таким образом, половина населения Советского Союза (56,7%) [376].

Психологически тезис советской пропаганды был неверен по той причине, что в годы войны число молитв, возносимых и на фронте и в тылу, всегда резко возрастает. Под бомбежкой да перед атакой вряд ли кто удержался от молитвы — и молитвы эти были не к партии. Наверно, и коммунисты «грешили», обращаясь в те минуты к Богу. Так во всяком случае свидетельствует писатель-фронтовик Виктор Астафьев в романе «Прокляты и убиты»: «О, Господи, Господи! — занес Финифатьев руку для крестного знамения и не донес, опять вспомнил, что партия не велит ему креститься ни при каких обстоятельствах… Спаси и помилуй, Господи! Вот опять Бога всуе помянул. А эть коммунист, коммунист, будь я проклятой. Ну, да [парторга] Мусенка поблизости нету, и все вон потихоньку крестятся да шопчут божецкое. Ночью, на переправе кого звали-кликали? Мусенка? Партия, спаси! А-а! То-то и оно-то…». Из не-художетсвенный свидетельств — письмо солдата М. Ф. Черкасов: «Мама, я вступил в партию… Мама, помолись за меня Богу» .

С самого начала было ясно, что начавшаяся война — Отечественная. А раз так — пришло понимание того, что пора сворачивать войну Гражданскую. В Ленинграде на лето 1941 года был назначен взрыв Спаса-на-Крови. В Москве на 22 июня 1941 года был назначен взрыв храма Рождества Богородицы в Путинках. В тот же день должны были быть переданы ключи от Богоявленского собора и церкви Илии Обыденного [378]. Начавшаяся война отменила эти репрессии.

Мудрость проявили обе стороны. «Братья и сестры», «соотечественники» в речи Сталина вместо партийного «товарищи» было знаком долгожданного конца революции. Уже летом 41-го сворачивается антицерковная пропаганда, прекращается выпуск антирелигиозных журналов.

С другой стороны — митрополит Сергий уже 22 июня 41-го года объявляет начавшуюся войну «священной». Сегодня это кажется очевидным. Но ведь легко было бы дать волю обидам. Самолеты-то немецкие были с крестами, и сбрасывали эти самолеты не только бомбы, но и листовки, гласившие, что новые крестоносцы пришли избавить русскую землю от комиссаров, от которых и вправду ведь настрадались церковные люди Руси…

В итоге положение Церкви в СССР за годы войны разительно изменилось. Церковь обрела легальный статус, открылись тысячи храмов, возобновилась работа семинарий.

А спустя полвека эта перемена стала обрастать своей мифологией. Эта моя статья не о роли Церкви в годы войны, а о том, какой роли Церковь все же не сыграла.

Сегодняшний миф, кочующий из одного церковного издания в другое, звучит так:

«Стояла зима 1941 г. Немцы рвались к Москве. Промыслом Божиим для изъявления воли Божией и определения судьбы страны и народа России был избран друг и молитвенник за нее из братской Церкви — Митрополит гор Ливанских Илия (Антиохийский Патриархат). Он решил затвориться и просить Божию Матерь открыть, чем можно помочь России. Каждое утро владыке приносили сводки с фронта о числе убитых и о том, куда дошел враг. Через трое суток бдения ему явилась в огненном столпе Сама Божия Матерь и объявила, что избран он, истинный молитвенник и друг России, для того, чтобы передать определение Божие для страны и народа Российского. Если все, что определено, не будет выполнено, Россия погибнет. «Должны быть открыты во всей стране храмы, монастыри, духовные академии и семинарии. Сейчас готовятся к сдаче Ленинграда, — сдавать нельзя. Перед Казанскою иконою нужно совершить молебен в Москве; затем она должна быть в Сталинграде, сдавать который врагу нельзя. Когда война окончится, митрополит Илия должен приехать в Россию и рассказать о том, как она была спасена". Владыка связался с представителями Русской Церкви, с советским правительством и передал им все, что было определено. И теперь хранятся в архивах письма и телеграммы, переданные митрополитом Илией в Москву.

Сталин вызвал к себе митрополита Ленинградского Алексия (Симанского), местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия (Страгородского) и обещал исполнить все, что передал митрополит Илия, ибо не видел больше никакой возможности спасти положение… 20 000 храмов Русской Православной Церкви было открыто в то время. Вся Россия молилась тогда! Молился даже Иосиф Сталин (об этом есть свидетельства). Тогда же были открыты духовные семинарии, академии, возобновлена Троице-Сергиева Лавра, Киево-Печерская Лавра и многие монастыри. Было решено перенести мощи святителя Алексия, митрополита Московского и всея Руси в Богоявленский собор.

В 1947 г. Сталин исполнил свое обещание и в октябре пригласил митрополита Илию в Россию. Он побоялся не исполнить указания Божией Матери, ибо все пророчества, переданные владыкой Ливана, сбылись. Перед приездом гостя Сталин вызвал владыку Алексия, ставшего тогда уже Патриархом, и спросил: "Чем может отблагодарить митрополита Илию Русская Церковь?». Святейший предложил подарить митрополиту Ливанскому икону Казанской Божией Матери, крест с драгоценностями и панагию, украшенную драгоценными каменьями из всех областей страны, чтобы вся Россия участвовала в этом подарке. По распоряжению Сталина самые искусные ювелиры изготовили панагию и крест.

Тогда же Правительство наградило его Сталинской премией за помощь нашей стране во время Великой Отечественной войны. От премии владыка отказался, сказав, что монаху деньги не нужны: «Пусть они пойдут на нужды вашей страны. Мы сами решили передать вашей стране 200 000 долларов для помощи детям-сиротам, у которых родители погибли на войне», — сказал митрополит Илия… Всего несколько лет назад отошел митрополит Илия Ливанский ко Господу в возрасте 97 лет. В некрологе «Журнала Московской Патриархии» было сказано, что Блаженнейший Патриарх Антиохии и всего Востока Илия IV был другом и молитвенником нашей Родины» [379].

Увы, все это неправда. Конечно, трудно найти опровержения тому, чего просто не было. Если я сейчас скажу, что на самом деле Троцкого тайно постриг в схиму мой прадедушка — кто и как сможет это опровергнуть? Такие сказки можно опровергать только придираясь к частным и потому проверяемым подробностям.

Когда Ленинград был на пороге падения (зима 41-го) — Сталинград был в глубочайшем тылу, о его сдаче и не было и речи.

Зимой 41-го немцы уже не рвались к Москве: их наступление заглохло еще в ноябре, и с конца же ноября уже начались контрудары советских войск, к пятому декабря переросшие в генеральное наступление.

Встреча Сталина с митрополитами действительно имела место. Но — когда?! Сказка о митрополите Илии предпочитает на обращать внимания на эту подробность: «Митрополит поступил, как было велено — передал все в советское посольство. Посольские сотрудники переслали в Москву соответствующий пакет. Через некоторое время Сталин принял у себя в Кремле делегацию Русской Православной Церкви». [380]

Так что же это за «некоторое время»? Оказывается, два тяжелейших военных года… Встреча эта состоялась в сентябре 1943 года, то есть уже после перелома в ходе войны. Есть подробная запись этой беседы — ни о каком ливанском митрополите и ни о каких пророчествах там и близко не говорилось [381].

И отнюдь не отчаяние руководило Сталиным при организации этой встречи, а необходимость взять под контроль церковную жизнь на освобождаемых территориях Советского Союза: в оккупированных немцами областях люди сами открывали храмы — и оккупанты им в этом не препятствовали [382].

Существуют архивные документы, свидетельствующие, что осенью 1942 года разрабатывались планы проведения Поместного Собора в Ростове-на-Дону или Ставрополе с целью избрания Патриархом митрополита Берлинского и Германского Серафима (Лядэ) — немца по национальности, находившегося в юрисдикции Русской Зарубежной Церкви и тесно сотрудничавшего с некоторыми ведомствами нацистской Германии.

Высшее политическое и военное руководство СССР и лично Сталин внимательно следили за настроением населения на оккупированных территориях. По линии военной разведки и НКВД, а также от руководителей партизанского движения они постоянно получали сообщения о том, что германская военная и гражданская администрации способствуют открытию православных храмов и деятельности духовенства среди населения. В Политическое управление Северо-Западного фронта постоянно приходили шифровки, в которых этой проблеме уделялось большое внимание. Вот как в одной из них оценивалась немецкая религиозная политика в 1942 году: «Немецкое командование широко использует в своих целях Церковь. Ряд церквей, особенно в Дновском районе (Псковской области), восстановлены и в них проходит богослужение… Особенно большая служба была в городе Дно в июле с крестным ходом по случаю годовщины оккупации города… На этом сборище присутствовали представители германского командования» [383].

И уж тем более был значим религиозный фактор на Украине. Осенью 1943 года Красная Армия вышла к границам Украины. Предыдущие два года показали, что далеко не все украинцы стремятся к вхождению в Советский Союз. Им, конечно, и немцы не любы, но и москали и «жидокомиссары» — не милы. Было очевидно, что украинская партизанщина может повернуться и против красных (как это уже бывало в годы Гражданской войны). Чтобы националистическое движение не приняло религиозные черты, Сталину было важно взять под свой контроль возродившуюся религиозную жизнь в районах оккупации. А для этого необходима была структура, лояльная, проверенная и находящаяся в Москве.

4 сентября 1943 г. на ближней даче в Кунцеве Сталин собрал совещание, в котором участвовали Г. М. Маленков и Л. П. Берия. На совещании присутствовал полковник НКГБ Г. Г. Карпов. Перед этим он служил в штабе партизанских отрядов на Украине, так что он был в курсе происходящего за линией фронта церковного возрождения. Вот в этом кругу и было решено провести встречу Сталина с митрополитами. Тут же из кабинета Сталина полковник Г. Г. Карпов позвонил митрополиту Сергию.

Дополнительную срочность подобной встречи диктовала близость приезда официальной английской делегации в Москву. В составе делегации ожидался и архиепископ Кентерберийский (англиканская Церковь является государственной церковью Великобритании) — и нужно было найти для него партнера с надлежащим официальным статусом [384].

Так что отнюдь не «молитвенный ресурс» Русской Церкви интересовал Сталина, а ее дипломатические и пастырско-патриотические возможности. Поэтому на встрече Сталина с митрополитом Сергием вечером 5 сентября 1943 года были министр иностранных дел — Молотов, и специалист по оккупированным немцами территориям — Карпов.

Сказка о покаявшемся Сталине гласит, будто «Во время войны в Советском Союзе были открыты тысячи церквей. Сталин же после той встречи начал регулярно видеться с крупными российскими духовными лицами» [385]. Тезис о регулярных встречах Сталина с православными иерархами не подвтерждается фактами.

А вот открытие порядка нескольких тысяч церквей в годы войны — это правда. Надо лишь уточнить одну делать: по какую сторону фронта открывались эти храмы.

Вот цифры из секретной справки, составленной Г. Карповым 31 октября 1945 года:

«1) На октябрь месяц 1943 года ко дню образования Совета по делам Русской Православной Церкви действующих православных церквей на территории Союза было 9829. Из них открыто немцами в период временной оккупации нашей территории примерно 6500 церквей.

2) За 1944-45 года по Союзу поступило от групп верующих 6770 заявлений об открытии церквей (не считая повторных). По рассмотрении этих заявлений, их проверке, по заключениям обл (край) исполкомов Советом открыто за 1944-45 года 529 церквей. Из них: за 1944 год — 208 церквей в 48 областях, краях и республиках; за 10 месяцев 1945 года — 321 церковь в 64 областях, краях и республиках.

3) За тот же период времени отклонено ходатайств верующих об открытии церквей 4850. Находится на рассмотрении 1391 ходатайство. Таким образом, удовлетворено за 1944-45 года 9,8% всех рассмотренных ходатайств.

4) На сегодняшний день имеется на территории Союза действующих православных церквей и молитвенных домов 10 358. Из них: в Украинской ССР — 6073; в РСФСР — 2606; в Белорусской ССР — 633; в Молдавской ССР — 615; в Литовской, Латвийской и Эстонской ССР — 343; в остальных союзных республиках — 88. Церкви и молитвенные дома размещены весьма неравномерно. Самое большое количество находится в районах, подвергавшихся немецкой оккупации, где в период 1941-1943 годов имело место массовое открытие церквей.

Винницкая область — 822 церкви; Киевская — 604; Ровенская — 438; Черниговская — 410; Полтавская — 347 и т.д. В ряде республик и областей количество действующих церквей незначительно. Например: Горьковская область — 24 церкви; Тамбовская -17; Архангельская — 13; Астраханская — 11; Удмуртская АССР-16; и т. д. Есть области и края, где действующих церквей всего имеется от одной до пяти (Приморский и Хабаровский края, Марийская и Мордовская АССР, Кемеровская, Курганская, Новосибирская, Омская, Саратовская, Томская и Читинская области)».

К людям, которые оставались под всецелым и непрерывным контролем советского агитпропа, не предполагалось донесение церковного слова. В итоге в Псковской области до прихода немцев было 3 храма, а к возвращению советских войск их было 200, в Курской области до немцев было 2, стало — 282; зато в Тамбовской области, где советская власть стояла неизменно, так и оставалось 3 храма на всю область.

Сталин не организовывал церковное возрождение: он его сдерживал. Нетрудно заметить, что в годы войны советская власть удовлетворяла менее 10 процентов обращений о возвращении храмов.

Первые же храмы (числом в 18) было разрешено открыть только спустя почти полгода после встречи Сталина с митрополитами: постановлением Совмина от 5 февраля 1944 года. В Ульяновской же эвакуации с 1941 по 1943 года митрополит Сергий вообще вынужден был служить в бывшем католическом костеле. И в блокадном Ленинграде ни один храм не был возвращен Церкви для молитв. Как-то мало это вяжется с образом Сталина, покаянно вразумленного пророчеством ливанского митрополита…

При этом в январе 1944 года председатель Совета по делам Русской Православной Церкви Г. Карпов представил в правительство проект закона «О положении Церкви в СССР». Однако закон так и не был принят. По оценке официального современного церковного издания — «Сталинское руководство не хотело связывать себя письменными обязательствами с Церковью» [386]. В маае 1944 года Г. Карпов пишет: «Патриарх и епархиальные управления поставили перед Советом вопросы о возвращении некоторых “мощей” и “чудотворных” икон из числа находящихся в музеях. Мнение Совета по этому вопросу отрицательное» [387].

Никаких архивных публикаций в подтверждение версии о контактах Илии и Сталина не известно. «Журналы записи лиц, принятых И. В. Сталиным в 1924-1953 гг.», не упоминают о митрополите Илии как собеседнике Сталина [388].

Но самое главное: как раз вскоре после приезда митр. Илии в Москву — в 1948 году — политика Сталина снова резко меняется и именно в антицерковную сторону.

Вот даты: в июле 1948 года митрополит Илия второй раз был в Москве (первый раз — за полгода до этого, в декабре 1947). 25 августа 1948 года были запрещены крестные ходы из села в село, духовные концертов в храмах вне богослужений, молебны на полях. 28 октября Совет Министров постановил отменить прежде выданное им распоряжение об открытии 28 храмов под предлогом того, что оно не было подписано председателем Совмина И. В. Сталиным. Решение ЦК ВКП(б) по данному вопросу было разослано всем местным партийным организациям. 16 ноября 1948 г. Синод вынудили принять решение о запрещении превращать проповеди в храмах в уроки Закона Божия для детей.

Вплоть до смерти Сталина ни один новый православный храм не был открыт.

Более того, в конце 1940-х — начала 1950-х годов храмы вновь стали отбираться под клубы и склады. В 1951 году при уборке урожая только в Курской области по распоряжениям райисполкомов около 40 зданий действующих храмов были на много месяцев засыпаны зерном. Стали преследоваться совершавшие религиозные обряды коммунисты и комсомольцы. Пошла новая волна арестов наиболее активных священнослужителей. Например, в сентябре 1948 года был в седьмой раз арестован архиепископ Мануил (Лемешевский) [389].

На 1 января 1952 года в стране насчитывалось 13 786 официально открытых православных храмов, 120 из которых не действовали ввиду использования их для хранения зерна. Но на 1 января 1949 года их было больше: 14 447 (а 20 000 их не было в СССР никогда).

Количество священников и диаконов за 1949-51 годы уменьшилось от 13 483 до 12 254, монастырей было 104, стало 62 (причем число монахов не изменилось: в 1946 году было 4362, стало 4639). Только в 1951 г. было закрыто 8 обителей [390].

Как видим, сталинская политика в отношении к Церкви знала два перелома. Сегодня чаще вспоминают добрый перелом: 1944-го года [391]. Но «православные сталинисты» (холодок не идет по спине от такого их самоназвания?) не замечают нового ледникового периода, начавшегося со второй половины 48 года.

После войны перед Церковью была поставлена уже вполне сознательно четкая политическая задача. Началась холодная война, в которой Ватикан безусловно выступал на стороне Запада. В этих условиях Сталину пришла в голову вполне разумная мысль: нам нужен свой, «православный Ватикан», чтобы в очередной раз создать зеркальную ситуацию: у вас — атомные бомбы и у нас — атомные бомбы, у вас — Ватикан и у нас — Ватикан. И Москва должна была стать таким «православным Ватиканом». Предпосылки для этого были: советские танки стояли почти во всей православной Европе. Сербская, Албанская, Болгарская и Румынская Церкви были под коммунистами, чешские и польские православные — также. Израиль тогда был союзником Советского Союза, поэтому Иерусалимский Патриарх был доступен московскому влиянию. Арабские патриархаты — Антиохийский и Александрийский малочисленные и потому традиционно чувствительные к материальным подаркам, также готовы были голосовать как надо.

Госбюджет СССР выделял немалые средства на «подарки» церковным иерархам ближнего Востока (представить, что 200 000 долларов — тех, не современных! — оказались в свободном распоряжении арабского митрополита, а тот их передал России — просто невозможно). Об этом — финансовом — интересе м. Илии к России говорит записка патриарха Алексия к Г. Карпову:

«…Антиохийский Патриархат лелеет надежду, что Русская Церковь, и в особенности Русское Правительство — возобновит давнюю традицию систематической материальной помощи бедной Антиохийской Церкви — на иконы, на церкви, на отдельных особенно неимущих иерархов и т. д. Именно государство, само, а не через церковь, в дореволюционное время широко субсидировало Антиохийскую Церковь, исходя из государственных соображений о необходимости поддерживать Православие на Востоке «Ортодоксия» — это основной мотив всех пожеланий Антиохийского П[атриар]хата. М[итрополит] Илья вызвался быть нашим официозным (не официальным) посредником между нами и П[атриар]хами греками — и тут, по его мнению, решающим фактором является степень нашей возможности давать им деньги… Т[аким] обр[азом], доминирующим мотивом его высказываний является вопрос о материальной помощи: деньгами, богослужебными предметами, парчой, панагиями, крестами, митрами и т. д. М[итрополит] Илья очень надеется на то, что Вы его выслушаете по тем же вопросам; видно он возлагает большие надежды на помощь именно государства. Преданный Вам П[атриарх] АЛЕКСИЙ 20.XI.47» [392].

В Греции шла гражданская война, и была надежда, что вот-вот коммунисты победят, поэтому Греческая Церковь тоже, скорее всего, была бы с Советским Союзом. Единственная проблема оставалась с Турецким Патриархатом, который называется Константинопольским Вселенским. И вот именно это, в конце концов, не сработало. В Москве в 1948 году предполагался созыв VIII-го Вселенского Собора. И епископы Константинопольского Патриархата приехали на этот собор, но они отказывались принимать в нем участие. Они сказали, что приехали на празднование юбилея Русской Церкви (500 лет автокефалии): «Это мы будем праздновать — автокефалия получена от нас, вы наша дочерняя церковь», но даже не заходили в зал собора. На службы ходили, на банкеты ходили, на церковные заседания собора не заходили. Поэтому собор не состоялся. Пришлось назвать его архиерейским совещанием, конференцией и не более того. И Сталин, поняв, что в глобальной политике церковный ресурс он использовать не сможет, резко охладел к церковным делам.

Циничный прагматизм сталинской церковной политики в конце войны и легкий переход к новым гонениям в 1948 году говорят о том, что никакого мировоззренческого кризиса, обращения, возврата к вере у Сталина не было. Если бы и в самом деле он знал, что по молитвам арабского митрополита Богоматерь дала ему победу в безнадежной ситуации — то он себя не так бы вел в предсмертные свои годы. Так что вышеизложенный сюжетный ход просто психологически невозможен.

Церковный историк Владимир Махнач однажды сопоставил реальную политику послевоенного Сталина с такой, какую должен был бы вести православный правитель [393]: «Сталина вpемя от вpемени подозpевают в восстановлении импеpской внешней политики. Легко пpодемонстpиpовать ложность этих подозpений. Hапpимеp, Сталин даpит Чехословакии Пpешовскyю область, не позаботившись о том, чтобы pyсинам этой области была даpована та самая автономия, котоpая была им обещана еще в 1918 годy. Сталин даpит Холмщинy и Белостокское воеводство полякам. тепеpь это целиком ополяченные теppитоpии, больше там нет pyсских пpавославных людей. Сталин, кpоме того, даpит Литве не только Виленский окpyг, но и два pайона Белоpyссии. „Великий советский патpиот“ Сталин yхитpился создать свеpхyгpозy на Дальнем Востоке, небpежно подаpив pежимy Мао Маньчжypию, Внyтpеннюю Монголию и Тибет. Мог бы наpодно-демокpатические Маньчжypскyю и Монгольскyю pеспyблики создать, но пpедпочел дpyгой пyть — выстpоить y себя под боком опаснyю России китайскyю „социалистическyю“ импеpию. У Сталина была возможность yлyчшать отношения с гpеками и опеpеться на пpоpyсские настpоения в Сеpбии. Hо это его не интеpесовало. Его интеpесовал коммyнистический лагеpь. В резyльтате антипpавославный pежим и последствия деятельности pежима Тито мы имеем сейчас. В том числе и искyсственность наpезки теppитоpии. Антипpавославной оказалась политика Венгеpского коммyнистического пpавительства, что все давно забыли. Казалось бы, там пpавославных мало, это католическая земля, а вот посмотpите. По соглашению цеpковных кpyгов Венгpии с венгеpским pежимом Кадоpа в госyдаpстве было оставлено десять pелигиозных школ, остальные сделаны атеистическими. Из этих школ восемь были pимско-католическими, одна pефоpматская, одна иyдейская гимназии. А ведь пpавославные в Венгpии есть! Чем же pефоpматы и иyдеи оказались выше пpавославных? Если бы в этой ситyации последовал бы хотя бы тихий голос из Кpемля, такая школа была бы».

Затем вспомним, на те же годы приходится удар ждановской компании по Анне Ахматовой, по росткам русской православной культуры в Советском Союзе.

И тогда на предложение поверить в сталинское покаяние придется ответить словами Честертоновского отца Брауна: «Я могу поверить в невозможное, но не в невероятное» [394].

Вот так же невероятна положительная реакция Сталина на видения арабского митрополита…

Митрополит Ливанский Илия (Карам) действительно существовал (правда, он никогда не был антиохийским патриархом, за которого его выдает прот. Василий Швец. Патриарх Илия IV, скончавшийся в 1979 году, носил фамилию Муадуад [395]).

Илия (Карам) действительно приезжал в Москву в 1947 году [396]. Действительно ему делали бесценные подарки (ему дарили иконы XIV века!), но никакой Сталинской премии присуждено ему не было (единственный священнослужитель, удостоенный этой премии — хирург и Симферопольский архиепископ Лука Войно-Ясенецкий). Подарки же — и денежные, и в виде предметов церковной русской старины — делались в те годы всем знатным церковно-иностранным гостям.

Письменно зафиксированных рассказов митр. Илии об этих событиях также нет. Архивист, желающий придать правдоподобность этой сказке, все же вынужден признать: «К сожалению, эти письма (м. Илии — Сталину), пока не найдены» [397]. Журналист, не поленившийся съездить в Ливан для собирания сведений о митрополите Илии, пишет, что «личный секретарь митрополита Илии — Мату Ассад — за 10 лет работы с владыкой не слышал от него рассказов об истории с молитвой, о письме к Сталину. Хотя о двух поездках в Россию митрополит рассказывал» [398].

О том, что никакой встречи митр. Илии со Сталиным не было, свидетельствует и история с барельефом И. В. Сталина, сведения о котором сохранились в нескольких письмах 1948 г. Патриарха Алексия Г. Г. Карпову и его заместителю С. К. Арапову:

10 января 1948 г. Патриарх Алексий писал Г. Г. Карпову: «Меня несколько смущает следующее обстоятельство: как-то неудобно, что барельеф И[осифа] Вис[сарионовича] на Ливанском кедре до сего времени не передан по назначению, между тем как прошло уже без малого 4 недели со дня отъезда м[итрополита] Ильи Карама. Как поступить с этим делом?» [399]. 4 марта: «Глубокоуважаемый Сергей Константинович […] Я все еще не писал Караму о судьбе его подношения И[осифу] В[иссарионович]у. А между тем мы условились с ним, что я ему пришлю т[елегра]мму о том, что его барельеф вручен по назначению, и он конечно ждет благодарности от И[осифа] В[иссарионовича]. Конечно, он имеет намерение эту телеграмму использовать в духе его заявлений или интервью. И вот, он, бедный, ждет этой телеграммы и всё ее не получает… Очень бы желательно мне с этим развязаться поскорее» [400].

Несомненно, если бы встреча имела место, митрополит Илия не преминул бы вручить лично свой подарок. Интересно также, что Патриарх Алексий желает «развязаться поскорее» с тем, в чьих молитвах, письмах и подарках ныне предлагается видеть вершителя судеб России. В дневниках и письмах патриарха Алексия, равно как и его секретаря Д. Остапова, митр. Илия как молитвенник и спаситель России не упоминается [401].

Повесть об арабском митрополите, вразумившем русского тирана — это народная сказка. И в таковом качестве она чрезвычайно интересна. Удивительно: в послевоенные годы и в самом деле была книга «Сталин в сказках народов мира». Книга была фальшивкой от начала до конца: московские писатели сочиняли по заказу от имени «народов мира». А тут появились самые настоящие народные сказки о Сталине (и не одна: есть еще сказка о том, что Сталин тайно ездил каяться к блаженной Матронушке Московской) — а их сегодня печатают как самые доподлинные были…

Например: "мало кто знает о встрече митрополита Илии со Сталиным. Некоторые подробности об этом я услышал из уст одного из внучатых племянников покойного митрополита Гор Ливанских — Мишеля Карама. Мишель до сих пор неплохо говорит по-русски, хотя и нет практики. В свое время закончил Московский университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы. С его слов, Илия опоздал на встречу со Сталиным. На целый час. «Он, например, должен был встретить дядю в 5 часов, — слегка путаясь в русских словах, рассказал Мишель, — но Илия пришел в 6 часов. Ему сказали: „Почему опоздали? Сталин очень переживает“. Дядя ответил: „Я сначала хотел поставить розу на могилу его матери, почтить память женщины, которая родила такого мужчину“. Узнав об этом, Сталин улыбался и не ругал. Поцеловал дядю, и они хорошо поговорили» [402].

Другая версия этого рассказа: «В один из приездов в Россию он сходил помолиться на могилу матери Сталина. Прослышав об этом, Сталин пригласил его к себе: „Почему ты это сделал?“ — спросил он. Митрополит, по его словам, ответил, что любит Деву Марию и знает, что мать Сталина тоже любила его. И Сталин подарил ему икону Девы, которая принадлежала его матери. Митрополит привез ее в Ливан и повесил над кроватью в своей спальне. Я сам ее там видел» [403].

Ну, а теперь горькая правда: «мать Сталина умерла 4 июня 1937 г. Похоронена возле церкви Святого Давида на горе Мтацминда в Тбилиси» [404]. Так что никак не мог митр. Илия, будучи в Москве, заглянуть на могилу к матери Сталина. Митрополит сам создавал апокрифы про себя… [405] Это, конечно, странно, но вполне в его стиле. Например он придумал для себя титул «митрополит Ливана». И это при том, что в столице Ливана — Бейруте — был свой митрополит. Все так «митрополит Гор Ливанских» и «митрополит Ливана» — не одно и тоже.

Вообще в его жизни есть немало моментов, не позволяющих видеть в нем чистого православного мистика.

В 31 летнем возрасте «Архимандрит Илия сам выставил свою кандидатуру в митрополиты» [406]. Кстати, в 1941 году ему было 38 лет. О своих духовных подвигах в этом возрасте он рассказывал сам: «Митрополит Илия в ответном слове сказал о своей любви к русскому народу, о своих горячих молитвах за него…» [407].

Его можно назвать умелым дипломатом — если под этим понимать умение подлаживаться под обстоятельства и политические режимы. В 1947 году митрополит Илия посетил мавзолей Ленина, а 16 ноября говорил самые теплые слова о Сталине — «Мы, православные, живущие на Востоке, твердо верим и знаем, что русский народ, сплотившись вокруг своих вождей и под верховным водительством мудрого и любимого Иосифа Виссарионовича Сталина, достиг и достигнет небывалого еще в мировой истории могущества и расцвета… Мы твердо верим, что ваша Святая Церковь наслаждается полным миром и спокойствием, с каждым днем развивая все более и более свою многополезную деятельность на церковно-общественной ниве. И все это она может делать, благодаря чуткому, внимательному отношению к ней со стороны Советского правительства» [408]. И что — считать такие слова словами «избранника Божия»?

Понятно, что человек со столь гибким языком не мог остаться в стороне от экуменического проекта. На московском совещании 1948 года «митрополит Илия был, как всегда, лидером прогрессивного крыла, поборником диалога» [409].

«Он первым начал трудиться на ниве сближения между православной и другими общинами. Помню, при участии трижды милостивого митрополита Ильяса аль-Хури, маронитского пастыря Антельяса и Кипра, мы организовали молитвенную неделю в Айн-ар-Раммане и Антельясе, где проводились широкие дискуссии и устраивались общие молитвы» [410].

Вполне справедливо в телеграмме соболезнования, которую послал по этому поводу митр. Ювеналий митрополиту Илии (местоблюстителю антиохийского патриаршего престола), новопреставленый патриарх Илия именуется «неутомимым экуменическим тружеником» (ЖМП, 1979, № 8). Протоиерей Сергий Казанский — настоятель подворья Московской Патриархии в Бейруте — рассказывал, что Карам завязал связь с папским нунцием по управлению Восточными церквами, у которого он бывает» (ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 727. Л. 26). Нунций, о котором идет речь, вскоре стал папой Иоанном XXIII-м.

«Итак, у него были хорошие отношения с Римским папой. А отношения с иерархами маронитской и католической Церквей в Ливане? — Он не пропускал ни одной церемонии вступления в сан маронитского митрополита. Я видел, как он вместе с маронитским митрополитом и его коллегами клал руку на Евангелие над головой нового митрополита. После смерти митрополита Илии мы обнаружили в его бумагах переписку с Римским папой» [411].

Старейший петербургский протоиерей Василий Ермаков, вспоминая приезд митроп. Илии в Ленинград, не находит иного слова как «проходимец, собиравший и увозивший русское национальное достояние».В отчете председателю Отдела внешних церковных сношений митрополиту Ленинградскому и Новгородскому Никодиму (Ротову) настоятеля Подворья Московского Патриархата в Бейруте и заместителя Представителя Патриарха Московского при Патриархе Антиохийском и всего Востока протоиерея Иакова Ильича, составленного в мае 1969 г., говорится: «После смерти митрополита Илии Карама была создана специальная комиссия для разбора личных вещей покойного. Означенная комиссия обнаружила в шкафах спальни митрополита Илии 600 икон разного письма, многие из них представляют большую ценность. Предполагается устроить в его родном городе Бхамдуне музей иконографии имени митрополита Илии Карама. Также найдено 1000 золотых монет и много тысяч ливанских фунтов наличными, помимо солидного счета в банке» [412].

Апологеты митрополита Илии как подвижника говорят, что он собирал иконы для раздачи ливанским храмам. Однако, и по его смерти в его доме обрелась «коллекция орденов, церковной одежды и утвари» [413], причем «в его коллекции хранилось не меньше 1800 предметов — икон, цепочек, крестов» [414].

И хотя «Архивы МИДа не могут подтвердить, что по указанию Сталина Илии Караму были подарены две панагии, усыпанные драгоценными камнями» [415], все же сверхценные подарки делались ему в немалых количествах (впрочем, таких же, как и иным знатно-церковным иностранцам в те годы). Патриарх Алексий писал сестре 10 декабря 1947: «У нас последнее время, с приездом митрополита Илии Карама, очень суетно. Правда, были передышки, когда он ездил в Ленинград на неделю и в Киев на несколько дней. Он едет обремененный подарками. В частности, я ему дал: облачение митру белый клобук и икону в жемчугах, большой портрет в раме, чашу, дискос, и весь прибор и еще мелкие вещи. Всего теперь у него не более и не менее как 50 мест багажа, и очень крупных. Кроме того, на нем моя шуба (беличья)» [416].

Ближневосточные архиереи уже давно были приучены смотреть на Москву как на источник бесконечной «гуманитарной помощи». «Понятно, что довольно безцеремонные требования восточных пaтpиapxoв, чтобы царь постоянно заботился об их материальном благополучии и процветани и после того, как они оставили Москву и вывезли из нее огромные суммы, чтобы царь присылал им богатую милостыню и на будущее время, так как они будто бы потеряли все, что в Москве получили от царя и потому живут теперь в бедности и всякой скудости, необходимо производило на московское правительство очень тяжелое и неприятное впечатлите. Оно не могло не понять, что служит предметом самой беззастенчивой эксплуатации со стороны бывших в Москве восточных патриархов, которые в отношении к московскому правительству руководствуются чисто интересами наживы, только о том и заботятся, как бы еще и еще побольше получить от него. Даже тишайший и благочестивейший Алексей Михайлович не удержался от того, чтобы в своей ответной грамате не заметить своему богомольцу, антиохийскому патpиapxy Макарию, что его требования от царя новых денежных дач чрезмерны и не вполне деликатны, так как царская казна предназначена вовсе не на удовлетворение только безмерных патриарших требований о даче денег, но и на разные государственные нужды» [417].

И едва только советская (российская) внешняя политика вновь проявила интерес к Ближнему Востоку, как снова поток просьб (вплоть до оказания бесплатной медицинской помощи своим родственникам) обрушился на церковные и государственные дипломатические каналы России со стороны восточных патриархий.

В конце концов, похоже, тот же митрополит Илия настолько уже надоел сбором ценных подарков, что несмотря на то что он снова напрашивался в гости в 1958 году, патриархия отказалась его приглашать [418].

Отец Василий Швец, конечно,не выдумал сказку о митрополите Илии. Ведь она имеет свою ливанскуб версию. Но ведь не от русского же протоирея узнал ливанский епископ, будто «В 1947 году митрополит Илия по приглашению Сталина посетил Россию, где был принят с царскими почестями» [419]. Значит, и русская и арабская версия этой легенды восходят к одному источнику — к мифу, который митрополит Илия сам создавал о себе.

И даже поданная как сказка эта легенда об Илии, вразумившем Сталина, небезобидна.

В ней есть нечто обидное для русского народа — того самого народа, за который Сталин поднял свой знаменитый тост в победном 1945-ом. Ее резюме предполагает, что ничего-то эти русские не могут: даже молиться о себе самих. Да неужели трехдневная молитва арабского митрополита была горячее, чем четырехлетняя молитва русских мужиков и баб? А тысячи русских священников, в те же сороковые годы тянувшие свои лагерные срока? Они что — там и тогда не молились о своей стране? Но и их молитва, оказывается, ничего не значила: все произошло вдали от России.

«22 июня 1941 года глухой ночью Гитлер напал на Советский Союз. Он рассчитывал на блицкриг. Но не тут то было. В июне 1941 года Антиохийский патриарх Александр 3 обратился ко всем христианам мира с призывом помочь России. Митрополит Илия, прослушав выступление патриарха по радио, спустился в подземную церковь и начал молиться» [420]. Вот — исток нашей Победы ее движущая сила… Не выступи по радио арабский патриарх, и не устояла бы Русь…

Духовная победа крадется у русского народа и даруется куда-то на экспорт (аналогичен миф, распространяемый рериховскими кружками: из него следует, что победа в Армагеддоне была одержана благодаря духовному подвигу индийских йогов — Николая и Елены Рерих).

Кроме того, очевидная нелепость этого «церковного предания» даст повод неверам думать, будто и другие церковные верования столь же неосновательны. И тут уже то, что казалось замечательным проповедническим средством, обернется орудием разрушения веры.

Церковная официальная пресса молчала, не опровергала устойчивый миф о том, что духовник Троице-Сергиевой Лавры архимандрит Кирилл (Павлов) и есть «тот самый» сержант Павлов, герой Сталинграда.

Не встречая сопротивления — красивая сказка росла [421]. И дошла до семьи сержанта Павлова: «Наши ребята видели в Москве афишу, где было написано, что, мол, отец Кирилл из Троице-Сергиевой лавры и ecть Яков Павлов. Мама моя, Нина Александровна, от всего этого слегла, ее парализовало», — говорит сын Якова Павлова о последствиях этой, казалось бы, доброй сказки [422]. Так могут калечить сказки, выдаваемые за историческую быль.

***

Самое же главное чудо сороковых годов очевидно и неоспоримо: наша Родина выстояла и победила. Как сказал маршал Язов, — «войну выиграли безбожники, но с помощью Божьей».