Некоторые возражения

Некоторые возражения

И все–таки путь спасения, провозглашенный Иисусом Христом и Его апостолами как дар Божьей милости, а не награда за заслуги, несмотря на все его великие и дивные благословения, подвергался и подвергается многим критическим атакам. Поэтому, наверное, было бы справедливо заключить эту главу, взвесив некоторые из основных возражений, высказанных в адрес Божьего замысла искупления.

1. Кто–то считает такой путь спасения нечестным. Нечестность при этом совершается не с Божьей стороны, а с нашей. «Встать рядом с мытарем и повторять его слова о том, какие мы несчастные грешники, можно только скрестив пальцы за спиной в знак беззастенчивого вранья», — говорят нам. «Это гротескный язык религиозного прошлого, — продолжает критик. — Сегодня в это невозможно поверить».

Неужели? Тогда поверить придется — и это все, что я могу сказать. Если я не могу искренне повторить молитву мытаря, это доказывает лишь то, что я до сих пор фарисей. Но однажды Святой Дух совершит Свое дело и обличит нас, грешников, во грехе, и нам будет совсем нетрудно вторить смиренному, покаянному языку простолюдина. Смирение — это синоним честности, а не лицемерия. Это не нарочито притворное самоуничижение, а точное описание того, какой я есть на самом деле. Действительно, нам нелегко видеть себя такими, какими нас видят другие. Но как только мы начинаем видеть себя Божьими глазами — видеть свое пренебрежение Божьей волей, бунт против Его любви, свою самовлюбленность и гордыню, — мы тут же осознаем, какое справедливое Божье наказание ожидает нас за грехи. И вот тогда–то слова мытаря не только перестают казаться нечестными, но становятся единственно возможными словами молитвы.

2. Кое–кто утверждает, что все это мрачно. «Ваше Учение об оправдании, к сожалению, слишком уж подчеркивает грех, — говорят нам. — Даже если отождествлять себя с мытарем честно, это просто нездорово.

Такое ощущение, что вы заставляете нас вечно барахтаться в греховности. Вы как будто помешались на грехе! Просто патология какая–то!»

Напротив, евангельские христиане, серьезно относящиеся к понятию греха и стремящиеся оставаться верными библейскому учению о грехе и спасении, являются всего–навсего реалистами. Люди отходили и отходят от евангельского христианства часто именно из–за легкомысленного отношения к греху. Однако только «глупые смеются над грехом» (Прит. 14:9). Весь ужас греха, согласно Писанию, заключается в том, что суть его — это человеческий бунт против Бога, нашего Творца, Господа и Судии, а также против своего ближнего, которого мы призваны любить, которому должны служить. Кроме того, если от греха нельзя было избавиться никаким иным способом, а только смертью Божьего Сына, то, должно быть, дело это по–настоящему серьезное. Кстати, ведь это ложные пророки «врачуют легкомысленно» раны Божьего народа, «говоря: „Мир, мир!", — а мира нет» (Иер. 8:11).

3. Говорят, что все это эгоистично. «Разговоры о грехе мрачны, а разговоры о спасении — эгоистичны, — утверждают некоторые. — Вам, христианам, только бы шкуру свою спасти».

Это возражение настолько поверхностно, что на него и внимания–то обращать не стоит. Но позвольте мне спросить: неужели больной человек, идущий к врачу за помощью, — себялюбец? Или эгоистично выбежать из дома, когда в нем пожар? Мне кажется, и то и другое диктует нам самый обычный здравый смысл. Эгоистично это или нет, можно судить по тому, как человек распоряжается жизнью, которую ему спасли. Христианин, милостью Божьей получивший вечную жизнь, оказывается в объятиях Христовой любви, и ему ничего больше не остается, как провести всю свою оставшуюся жизнь в служении Богу и людям (2 Кор. 5:14,15; см. NEB: «Любовь Христова обязывает нас к этому…»).

4. Говорят, что это несправедливо. «Спасение по одной милости, без всякой зависимости от каких бы то ни было заслуг — это просто несправедливо. Фарисей был праведным. Мытарь был грешником. Это же ужасно: Иисус объявил мытаря праведным, хотя как раз праведным он и не был. Это серьезное преступление против справедливости».

Но ведь, как мы видели, фарисей был праведным лишь внешне. Внутри он оставался точно таким же грешником, как и мытарь, — хотя и не признавался в этом. Они оба были грешниками. Ни тот, ни другой не любил Бога всем своим существом и не любил ближнего, как самого себя. Однако лишь один из них признал, что это так, и возопил к Богу о милости. Это и составляло часть разногласий Иисуса с фарисеями: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты; так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония» (Мф. 23:27,28). И снова: «Вы выказываете себя праведниками перед людьми, но Бог знает сердца ваши…» (Лк. 16:15).

Итак, если вы на самом деле просите справедливости, то оба они, и фарисей и мытарь, — да и вообще все люди — должны быть осуждены. Только искупительная смерть Христа дала Богу возможность провозглашать нечестивых праведными, не поступаясь при этом Своей святостью. Благодаря кресту Христову, Бог может доказать, что является одновременно «праведным и оправдывающим [т. е. провозглашающим оправданным] верующего в Иисуса» (Рим. 3:26). Получить то, что мы заслужили, равно осуждению. Бог же предлагает нам то, что заслужил для нас Иисус, — оправдание.

5. Говорят, что этот путь спасения «попахивает» antinomian (противоречие. — Примеч. пер.), то есть подрывает нравственность и поощряет беззаконие. «Евангельское учение весьма опасно, — заявляют клеветники. — Если грешник может быть спасен вне зависимости от своего характера, поведения и стремления к благочестию, то исчезает главное побуждение к праведности. Более того, поощряются грех и легкомыслие и возникает серьезное препятствие на пути к социальному прогрессу».

Этот довод не нов; он был известен еще в дни апостола Павла (Рим. 6:1–11). По всей вероятности, противники апостола тоже протестовали: если спасение дается только по благодати, а не по заслугам, то почему бы не «оставаться во грехе, чтобы умножилась благодать»? Вот уж воистину устаревшее возражение! Ответ Павла и сейчас не менее убедителен, чем тогда. Он гласит, что спасение предполагает единение с Христом. Ведь Бог принимает нас именно «во Христе». А если человек «во Христе», то он — «новая тварь»; старая жизнь прошла, а новая началась (см.: 2 Кор. 5:17). Иными словами, это единение со Христом, совершенное Богом по вере и скрепленное крещением, означает единство с Христом, особенно в Его смерти и воскресении. Далее, смерть Его была, прежде всего, смертью для греха, так что «мы умерли для греха: как же нам жить в нем?» Такая мысль противоречит сама себе. А воскресение Христа привело Его в «новую жизнь», в которую мы тоже должны идти, поскольку духовно были воскрешены вместе с Ним. Вообще, как только мы уразумеем, что именно (благодаря единению со Христом) с нами произошло, мы обязательно начнем «почитать себя мертвыми для греха, живыми же для Бога во Христе Иисусе» — и будем жить в соответствии с этой истиной.

Посему, хотя наши дела не могут нас спасти, без них мы тоже спастись не можем. Добрые свершения являются не путем к спасению, но подлинным и незаменимым свидетельством того, что спасение состоялось. Иаков настаивает, что вера, не выражающаяся в делах, мертва (Иак. 2:14–17; ср.: Еф. 2:8–10, «не отдел… на Добрые дела…»); такую веру не назовешь настоящей, спасительной и живой. Подлинная вера говорит так: «Я покажу тебе веру мою из дел моих» (Иак. 2:18). По словам Павла, это «вера, действующая любовью» (Гал. 5:6). Таким образом, Павел и Иаков ни в коей мере не противоречат друг другу. Они всего лишь подчеркивают разные аспекты христианства. Павел особо выделяет веру, выражаемую делами; Иаков же — дела, Проистекающие из веры.

6. Некоторые говорят, что все это «бесчеловечно» и принижает достоинство людей. «Учение евангельских христиан оскорбляет человека, — высказываются они. — Послушать их, так человек — это некое анемичное, вялое существо, безвольно выходящее из борьбы и беспомощно ищущее взглядом кого–нибудь, кто сделает за него то, что ему полагается сделать самому. Ну уж, по крайней–то мере, свободный выбор у человека есть; и если он решает следовать за Христом, то хотя бы этим он, наверное, все же содействует своему собственному спасению?»

Однако Сам Иисус достаточно ясно говорил, что те люди, которых Он пришел искать, были «погибшими» (см., напр.: Лк. 19:10). Вообще, именно поэтому Он, собственно, и пришел найти и спасти их. Как писал позднее Павел, если примирения с Богом можно было бы достичь нашим собственным послушанием закону, «то Христос напрасно умер» (Гал. 2:21). Заявлять подобное — все равно, что унизить Христа, а это посерьезнее, чем оскорблять человека. Но учение о неспособности человека спасти себя и о Божьей незаслуженной милости вовсе не наносит нам никакого оскорбления. Авторы отчета «Католичество» выражают свое мнение о том, что ортодоксальный протестантизм виновен в «двух радикальных ошибках». Одна из них заключается в том, что учение о предельной порочности человека предполагает «полное разрушение imago Dei (образа Божьего. — Примеч. пер.) в человеческой природе»[96]. Но это замечание неверно. Что бы там ни написали некоторые протестантские богословы, ни один христианин, верящий Библии, не станет отрицать, что человек, несмотря ни на что, все еще остается сотворенным «по подобию Божьему», поскольку об этом говорится в Послании Иакова (Иак. 3:9). Божий образ в человеке искажен, но не разрушен. Однако искажен он действительно со всех сторон. Именно это имеется в виду под «предельной порочностью» — предельность означает здесь не степень испорченности, но ее масштаб. Поэтому мы не отрицаем, что человек сохраняет в себе образ Божий, пусть и оскверненный; не отрицаем мы и того, что при новом рождении этот образ восстанавливается (Еф. 4:24; Кол. 3:10). Однако мы полностью отвергаем мысль о том, что человек сам может достичь спасения или хотя бы внести сюда свою лепту. Это, может быть, и унизительно для людей, но это факт.

Мы также не согласны с тем, что человека в его естественном, неискупленном состоянии можно побуждать к поклонению Богу. Ибо ему нечего предложить До тех пор, пока он сначала хоть чего–нибудь не примет. Именно поэтому оба евангельских таинства, да и само Евангелие, ведут нас, прежде всего, к осознанию и приятию благодати. Например, во время причащения мы не можем ни в коем виде «предложить» Христа или каким–либо образом участвовать в Его Самопожертвовании; вместо этого мы принимаем Его духовно, верой. И только приняв — и благодаря тому, что приняли, — мы уже можем предлагать себя, свои души и тела в живую жертву Богу. Как сказал об этом епископ Ридли в ответе, написанном им во время суда над ним, «Христос принес одну совершенную жертву за грехи всего мира, ни один человек не может повторить эту жертву; однако существует причащение — угодная Богу жертва хвалы и благодарения».

Кроме такой вот жертвы хвалы и благодарения, нам совершенно не стоит употреблять язык жертвоприношения в связи со служением хлебопреломления. Ибо человек, совершающий это служение, вовсе не является священником, закалывающим жертву на алтаре; это служитель, раздающий вечерю с общего стола. Люди подходят к причащению, прежде всего, как нищие, как тот мытарь — с протянутой рукой. Мы объявляем себя недостойными даже подобрать крошки под Христовым столом. И отдать себя Его служению мы сможем только потом, уже после того, как примем от Его щедрости; и то, что мы отдадим, будет полностью зависеть от того, что мы приняли.

Все эти шесть возражений, в конечном итоге, оказываются попытками оправдать чье–то нежелание следовать за истиной. Настоящая причина того, почему учение об оправдании по благодати через веру так непопулярно, кроется втом, что это учение наносит жестокую рану нашей гордыне. Оно отнимает у нас все основания для похвальбы. «Где же то, чем бы хвалиться? Уничтожено» (Рим. 3:27). Вместо этого, «хвалящийся хвались Господом» (1 Кор. 1:31). Евангелие незаслуженной благодати заставляет нас признаться в том, что мы «нищие духом», духовные банкроты, совершенно неспособные заплатить за собственное спасение; более того, «несчастны, и жалки, и нищи, и слепы, и наги» (Мф. 5:3; Откр. 3:17). Оно опускает нас как раз туда, где нам так не хочется быть, — рядом с отверженным мытарем, взывающим: «Боже! Будь милостив ко мне, грешнику!» Профессор Натаниэль Миклем из Мэнсфилдского колледжа в Оксфорде написал об этом гак: «Самое скандальное место (т. е. камень преткновения) евангельской религии… заключается не в догме или символизме, но в том нестерпимом оскорблении, какое она наносит человеческой гордыне. „Господь, рука моя пуста; прильну к подножию креста" — вот чего никак не может выговорить образованный, культурный человек; он не чувствует нужды в таком вот безоглядном спасении. Поэтому все рассказы о том, как Величие Бога приняло облик Слуги, кажутся ему чепухой или мифической выдумкой… Вот что сказал Господь: „Мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие"; в этом–то и кроется причина отвращения культурных людей к евангельской религии»[97].

Однако мы не можем избежать этого камня преткновения, ибо он лежит в самом сердце евангельского христианства. Лютер был прав, называя оправдание верой «главной статьей всего христианского учения, которая творит воистину подлинных христиан»[98]. Поддерживает его и Кранмер: «Вот какой вере учит Святое Писание: сие есть крепкая скала и основание христианской религии; это учение подтверждают все древние столпы Христовой церкви; это учение провозглашает и распространяет истинную славу Христову и наземь повергает все человеческое тщеславие; того, кто отвергает сие учение, нельзя считать ни подлинным христианином, ни возвещателем славы Христовой, но врагом Христа и Его Евангелия и возвещателем человеческой суетности»[99].

Второй Ватиканский Собор не уделил внимания учению о спасении. Как бы то ни было, если оправдание действительно является «главной статьей всего христианского учения», очень странно, что в «Документах Второго Ватиканского Собора» о нем вообще никак не упоминается. В обширном 44–страничном алфавитном указателе этого слова нет вообще. Правда, там упоминается «спасение», однако статьи о нем включают в себя провозглашение центрального места креста и необходимости веры. Так, например, в «Декларации об отношении церкви к нехристианским религиям» сказано: «В своей проповеди Церковь обязана провозглашать крест Христа как знамение Божьей всеобъемлющей любви и источник всякой благодати»[100]. А вот что написано о происхождении веры: «Поскольку никто не может спастись, прежде не уверовав… первостепенным долгом священников является проповедовать Евангелие всем людям… Ибо Словом о спасении в сердцах неверующих загорается искра веры, а в сердцах верующих им же поддерживается пламя веры»[101].

Что касается меня самого и Англиканской церкви, к которой я принадлежу, то я глубоко благодарен за то, что англиканская церковная служба так ясно выражает учение об оправдании по вере и смиренную зависимость человека от Божьей милости. Следуя Литании Кранмера, каждый прихожанин волей–неволей оказывается на месте мытаря, ибо Кранмер снова и снова вкладывает нам в уста слова: «Помилуй нас, несчастных грешников». Во время причащения, когда мы вспоминаем милость Божью в смерти Иисуса Христа, мы говорим: «О милосердный Господь, мы подходим к Твоему столу, уповая не на свою праведность, но на Твою многообразную и великую милость». А уже вкусив хлеб и вино, мы просим Бога принять нас, «не считая наши заслуги, но прощая наши прегрешения во Христе Иисусе, Господе нашем». Признаюсь, что мне очень нравится видеть, как человек, принимающий причастие, склоняется пред Господним столом. В этом состоит для меня образ христианина. Не воин, размахивающий мечом, не бегун, готовый пробежать дистанцию, не земледелец, кладущий руку свою на плуг и, вопреки дождям и ветрам, не оглядывающийся назад, — хотя все эти образы христианина верны. Нет, не они, но кающийся грешник, коленопреклоненный, с поникшей головой и опущенными долу глазами, чьи Руки пусты, открыты и протянуты вверх, чтобы принять Божий дар.

Я не знаю более поразительного примера, чем тот, что однажды услышал от Чарлза Симеона. На одной из еженедельных вечеринок в Кембридже кто–то спросил его: «Что вы считаете главным признаком возрождения?» На это Симеон ответил: «Первый и необходимый признак — это отвращение и ужас по отношению к самому себе. Ничто другое не заменит этого проявления истинной перемены сердца… Мне бы хотелось чаще видеть среди нас такой вот смиренный, сокрушенный, покаянный дух. Это тот самый дух, что принадлежит грешникам, обвиняющим самих себя… Это покаяние в прахе и пепле более всего угодно Богу… Покажите мне сокрушенного сердцем христианина, и я предпочту его общество любому другому… Позвольте мне рассказать вам, что я иногда ощущаю, когда остаюсь в этом вот кресле один с Богом, отгороженный от всего мира… Я оказываюсь наедине с Богом вместо того, чтобы очутиться запертым в аду, — хоть и являюсь грешником, заслуживающим адского пламени. Случись мне получить то, что я заслужил, я оказался бы в мрачных обителях отчаяния и муки. Там я мог бы размышлять о вечности — вечности! — без какой–либо надежды на побег или освобождение. От всего этого я избавлен благодатью Божьей, хотя вполне мог бы быть лишен ее по моим грехам, скажем, пятьдесят четыре года назад. Когда я думаю обо всем этом, мысли эти иногда ошеломляют и захватывают меня. Если бы мне было позволено произнести последние слова перед смертью, я сказал бы только то, что сказан сейчас. Стремитесь жить в этом духе отвращения к самим себе, и пусть он станет отличительным признаком вашей жизни и поведения»[102].

Согласны мы в этом с Симеоном или нет, мне все же кажется, что это хорошая проверка, является ли наша религия воистину евангельской или нет.

Этот великий евангельский принцип незаслуженного спасения, наглядно показанный Христом в притче о фарисее и мытаре и извлеченный из забвения во время Реформации, сегодня вновь оказался у церкви не в чести. Мы, конечно, говорим о нем иногда; но проповедей на эту тему почти не читают. Простой прохожий на улице ничего о нем не знает; да и прихожане церквей зачастую знают о нем не больше.

Тем не менее, это один из главных отличительных признаков христианства. Все другие религии в мире, по сути своей, основаны на человеческих заслугах. Даже если некоторые из них учат о Божьей милости, они все же подчеркивают, что милостив Бог только к тем, кто этого заслужил. Только христианство провозглашает, что Бог милостив к недостойным, к грешникам, которым нечем оправдать или защитить себя, — и они могут полагаться лишь на то, что сделал для них Христос, и взывать: «Боже! Будь милостив ко мне, грешнику!»