Местоположение скита

Местоположение скита

Зримой особенностью всех скитов является их местоположение. Если киновии, более раскрытые миру по своему характеру, как правило, стоят на открытых возвышенностях с плодородной почвой, в окружении озер и рек, то скиты и лавры, как и кельи отшельников, обычно устраивались в «пустыни». Так могли называться горные ущелья, лесные дебри, главное, это были места необитаемые — пустынные, труднодоступные и малопригодные для жизни.

Показательно сравнение местоположения афонских скитов и общежительной лавры Афанасия Афонского. В своей книге «Путешествие к святым местам» Василий Григорович–Барский отметил, что лавра святого Афанасия стоит «на равном и прекрасном месте», «сидит при воде здравой, текущей изобильно от спуда Афона», «обитель оная много содержит места, ни в чем есть оскудна, но во всем изобильна»[431]. Афонские скиты, напротив, располагались в местах труднодоступных и «скорбных». Свое путешествие в Кавсокаливийский скит Григорович–Барский описывал так: «…идох же три дни зело нужным, жестоким и прискорбным, от части же и ужасным путем, по сухом и остром камени», место скита «есть сухо и голо, и знойно в лете до зела»[432].

Подобным образом он описывал и другие афонские скиты: путь в скит Каруле, по его впечатлению, также «жесток и страшен есть»; иноки здесь «дождевною живут водою и некою дикою капусткою, естественно в разселинах каменных родящеюся»[433].

Впечатления русского путешественника XVIII в. мало чем отличались от описаний древних скитов Египта и Палестины. Пресвитер Руфин сообщал в своей книге «Жизнь пустынных отцев», что египетский скит Макария Великого «лежит среди обширнейшей пустыни на разстоянии суточнаго пути от Нитрийских обителей. Не ведет туда никакая тропинка, и нет никаких знаков, которые бы указывали путь. Туда доходят по указанию течения звезд… Воды там мало, да и находимая вода — отвратительного запаха, пахнет как–бы смолою, но не вредна для питья»[434].

Традиция «пустынного» расположения скитов неслучайно устойчиво сохранялась. Ничто, даже красота видимой природы, не должна была отвлекать подвижника от безмолвия, созерцания, изучения Божественных писаний — единственного источника Богопознания. «У тебя перед глазами видимая природа, под руками Священное Писание. Природа для нас не ясна; но писание доступно для нашего разумения. Поелику из природы мы не можем научиться о Христе; остается оттуда познавать Божество Его, откуда знаем о Его человечестве. Одно писание может научить нас об Отце и Сыне и Духе Святом» (прп. Ефрем Сирин)[435].

Жизнь в пустыни, помимо тягот и лишений, имела особый духовный смысл. В Евангелии дикие, необитаемые места представляются местопребыванием злых духов[436]. «Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя» (Лк 11. 24; Мф 12. 43). Поэтому «духовная брань», которую выдерживали подвижники в пустыни, считалась самой жестокой («лютой», по выражению преподобного Нила Сорского)[437].

Образ «пустыни» в Священном Писаний имеет также прообразовательное значение будущей процветшей земли: «Возвеселится пустыня и сухая земля, и возрадуется страна необитаемая и расцветет как нарцисс; великолепно будет цвести и радоваться, будет торжествовать и ликовать» (Ис 35.1–2). Это чтение из библейской «Книги пророка Исайи» включено в состав церковной службы на праздник Богоявления как пророчество об оживленнии и возрождении человечества, бывшего до того сухой и бесплодной пустыней. Новое рождение совершилось благодаря тому, что Спаситель принял на себя в Крещении грехи всех людей[438]. Духовный подвиг святых, последовавших за Христом и победивших «духов злобы», также делает пустынную землю плодоносной, изобилующей водными источниками. Неслучайно то же пророчество включено в текст службы преподобному Нилу Сорскому, совершающейся 7 мая.

Место «пустынное и жестокое» выбрал для своего поселения преподобный, а его монастырь чаще всего называли Нило–Сорской пустынью. «Среди… различных угодий, которыми так изобильна здешняя светлая, счастливая природа, — заметил наблюдательный С. П. Шевырев, — трудно отыскать убежище, более грустное и уединенное, чем эта пустынь.

Вид этого места, с первого раза, дает понятие о том, чего искал здесь святой, и совершенно соответствует характеру его духовных созерцаний, которые известны нам из его творений»[439].

Воспоминания русских паломников и путешественников, побывавших в Нило–Сорском скиту, созвучны с описаниями египетского скита. Иной природный ландшафт, но тот же суровый характер унылой пустыни виден в них.

Дьяк Иван Плешков в своей «Повести о Нило–Сорском ските» так охарактеризовал жизнь монахов скита: «А елика им бе скорбь случается от уныния и человеческаго ради нивидения, сего словом сказати немощно есть или познати от плотская мудрствующих» [440].

В рассказе чуда «О явлении во сне Царю Иоанну Васильевичу» отразились сходные впечатления реальных людей, побывавших в Ниловой пустыни: «И прииде к Нилу чудотворцу, и молебное соверши пение, и виде пустынное место уныло и плачевно, и велие душеполезно, и прославив Бога, и житию чудотворца почудився» (РНБ. Кир. — Бел. № 61/1300. Л. 15 об.).