Поведение священника, его внешний облик

Поведение священника, его внешний облик

Этому вопросу посвящается не одинаковое внимание в курсах пастырской науки. У митр. Антония Храповицкого ему уделено мало, у прот. Щавельского — ничего, несколько больше у Певницкого и у еп. Бориса Плотникова.

Руководящим принципом в этой проблеме служит духовность пастыря. Его настроение должно быть прежде всего духовным, а не греховным. Священник должен заботиться о поддержании и развитии в себе духовности. Им должны руководить интересы не мирские, а религиозные и духовные. Пастырь призван преображать мир молитвой, таинствами, примером своей личной духовности. Он должен носить в себе высшие культурные ценности, воплощать высшую духовную жизнь и благородство сердца.

Уже было сказано о необходимости пастырю широкого образования, и помимо чисто богословских вопросов еще быть начитанным во всех областях общей культуры, быть осведомленным в истории, философии, литературе, искусстве и пр., чтобы он мог понимать интересы своей паствы, облагораживать их, руководить, исправлять, влиять на своих духовных детей.

Для такого успешного руководства священник не должен себя отгораживать непроницаемой стеной от интересов мира, он должен вникать в происходящее вокруг него. Вопрос о прикосновении к благам мирской цивилизации должен ставиться для священника не как таковой, а как требующий знакомства с мирскими развлечениями. В какой мере это ему дозволительно?

В канонических правилах такого ответа не найти. Каноны отражают ту историческую эпоху, в которую они были составлены. Они могут дать руководящие указания, наметить принципы, которых священник должен придерживаться в своей жизни, но точно регламентировать навсегда, на все последующие века все подробности священнического опыта они не могут, да и не должны.

В канонах мы находим совершенно ясные указания, обязательные для всех времен и касающиеся явно недопустимых поступков. Как напр., правила: 86-ое бго Всел. Собора, запрещающее содержание блудниц, или 9-ое того же Собора недозволяющее священнику содержание корчемниц, или же 44-ое Апостольское, 17-ое 1 Всел. Собора, 4-ое Лаодикийского, 10 трулльского, 5-ое и 21 Карфагенского, запрещающие ростовщичество. Приведенные примеры сами собой очевидны и проблемы здесь не возникают.

Гораздо более сложным и спорным является вопрос о самых обычных развлечениях, доступных мирянам, но, может быть, подозрительных для служителя алтаря, как например: чтение светской литературы, посещение концертов, театров, кино, самому священнику заниматься литературой, научными изысканиями не в области одного богословия или церковно-исторической науки (как хотя бы астрономия, естественные науки и под.).

Что должно быть здесь руководящим мерилом? Какой общий взгляд Евангелия на жизнь, на веселье, развлечения и пр.?

Можно наперед сказать, что здесь подстерегают две опасности, две крайности: или впасть в оптимистическое переоценивание культуры и искусства, или пессимистическое и ригористическое отталкивание всего, что не входит в богослужение, благочестие, богомыслие и аскетику.

Евангельская проповедь ясно говорит, что мир лежит во зле, что грех проникает всюду, что надо блюсти себя и ходить "не как немудрые, но как премудрые" и не приобщаться к делам тьмы. Все соблазны языческого мира "козлогласования и пьянства" должны быть отстраняемы прочь от христианства, особенно же от пастыря.

Но должно ли быть сюда причислено всякое удовольствие, всякая радость и обычные человеческие развлечения. Противится ли Евангелие всякому веселью? Запрещена ли всякая радость, и проповедь спасения сведена тем самым на мрачное обличение всего живого. Педагогично ли изгонять из жизни всех или только из священнического обихода развлечение, веселье и искание красивого в жизни? Должен ли Савонарола быть признан идеалом священнического служения?

Вряд ли необходимо доказывать, что ригоризм не свойствен духу Евангелия. Пример Спасителя, посещавшего вечери простых людей, брачные трапезы и нигде не обличавший веселья, красоты, невинных удовольствий жизни, — не оправдывает мрачное отношение пастырей типа Савонаролы у латинян, архим. Фотия (Спасского) и о. Константина Матвеевского у нас.

Если же веселье, удовольствия, развлечения, красота не запрещены для простых людей, для паствы, то как же тот пастырь, осуждающий все, кроме благочестия в его узком смысле, кроме душеспасительной литературы, кроме богослужений, как же он сможет понимать свою паству, как не оттолкнет он ее от себя? Священник, расценивающий музыку, театр, выставки картин и литературу, только как злые чары дьявола, никогда не поймет своей паствы, живущей этими интересами. Паства будет только сторониться и бояться такого иерея, на каждом шагу страшась его осуждения и строгого окрика. Такой священник никогда не будет в состоянии понять своей паствы, дать полезный совет, хорошо ли то или иное явление или плохо, если к нему обратятся за таким советом.

Наиболее острым является вопрос о театре. В святоотеческой литературе, особенно у Тертуллиана и Златоуста этот род искусства встречает только непримиримое и крайнее осуждение. Сколько горьких слов высказано Тертуллианом по адресу любителей театральных зрелищ. Как он отсылает в вечный огонь всех актеров, гладиаторов, музыкантов. Златоуст не многим мягче. Но надо вспомнить, чем был театр их времен и есть ли некая разница с нашими операми, драмами и комедиями?

Если театр 2-4 вв., как и народные зрелища византийского Средневековья, были полны грубых и чувственных подробностей, напоминая языческие вакханалии, почему Апостол и мог говорить в то время о "козлогласии и пьянстве," и что не могло служить к облагораживанию нравов, и почему Церковь все это обличала и предостерегала не впадать в столь явный соблазн. Но в театральном искусстве есть и нечто другое, оно знает и средневековые мистерии, разные религиозные инсценировки, известные на Западе и на Востоке. К нам они проникли через Киев и Малороссию, но проникли совершенно легально, и Церковь была достаточно широка, чтобы их терпеть и даже им покровительствовать. Кроме того надо иметь и историческую перспективу: театр эпохи Тертуллиана был полон эротического, безнравственного элемента. Существует в репертуаре и наших дней немало вульгарного и непристойного. Но наряду с легкомысленным репертуаром и соблазнительными пьесами, театральная литература дала огромное число прекрасных, чисто художественных произведений. Шекспир, Расин, Шиллер, Пушкин, Чехов и многие иные возвышают душу над грубыми чувствами, заставляют думать о чем-то высшем, уводят зрителя в какой-то иной, далекий от пошлости и обыденщины мир. Никому из здравомыслящих людей не прийдет в голову ставить на одну доску оперу наших дней, Художественный театр и серьезные симфонические концерты с играми мимов, гладиаторов и вакхическими плясками. Если к этому прибавить, что сами артисты очень часто были и бывают глубоко-религиозными людьми (Савина, Ермолова, Бутова, Садовская и др.), служившими своему искусству, как виду художества, то всякие обобщения должны быть сделаны с особой осторожностью.

Поэтому звучит страшным, несправедливым укором и полной культурной бесчувственностью такое замечание: "Горе вам, театралы! Горе вам, картежники!" Религия вправе восставать против азартных карточных игр, но нельзя ставить на одну линию азарт карточных притонов с художественными переживаниями чистых ценителей искусства, что показывает большой пробел культурного и художественного чутья.

По-иному смотрели другие пастыри и пасторалисты. О. Георгий Спасский сам ходил в театр, кино и концерты, так как хотел и сам знать и другим помочь понять, что хорошего есть в театральном и музыкальном мире и чего надо сторониться. Еп. Борис очень мудро и человечно говорит на эту тему. Для него Церковь — не инквизиция. Священник не должен быть каким-то обскурантом и ригористически настроенным аскетом. Искушение и соблазн часто не в беззаботном настроении, а в мрачном, озлобленном и подозрительном. По совету этого пасторалиста развлечения должны подлинно освежать душу и тело; они не должны грязнить и унижать религиозное настроение, они не должны быть целью, а только вспомогательным средством в жизненных затруднениях. При соблюдении этих предписаний можно надеяться, что развлечения не будут опасными.

Чувство такта и воспитанная годами молитвенность и духовность безошибочно укажут священнику, хорошо или плохо то, что ему служит для развлечения. Чтение литературы отечественной и иностранной расширяет кругозор пастыря и дает ему больше точек соприкосновения с пасомыми и поможет влиять на их литературные вкусы. Такие безупречные монахи и сами учители пастырства, как митр. Антоний Храповицкий были прекрасными знатоками литературы, поощряли такие вкусы у своих учеников и священников. Немало есть священников — любителей и знатоков классической музыки, которая им служит отдыхом от занятий и средством очищения своей души от повседневных впечатлений. Священники, братья Капустины, прекрасно знали астрономию, что не мешало им быть духовными и молитвенными.

Может быть, и опасность превратиться в батюшку-театрала, или балетомана, или литератора, забывающего о своих прямых обязанностях и подменяющего настоящие духовные ценности второстепенными развлечениями. Должно быть чувство такта и меры.

Есть еще один вопрос, принципиальный, допустимо ли для священника, когда и в какой мере ношение обычной мирской одежды?

Никаких канонических предписаний о покрое одежды духовной не существует. Между тем жизнь и практика церкви выработали известную форму одеяния для иереев. Смысл этой традиции состоит в том, что: 1) одежда отличает духовенство от остальных званий, 2) удерживает священника от многих, его сану несвойственных слов, жестов, поступков, от посещения им неподходящих мест, вроде питейных домов, соблазнительных представлений и пр., 3) одежда в какой-то мере является исповедничеством нашего звания. Весь покрой и стиль нашего одеяния зовет к степенности, к скромности, строгости, целомудрию. Покрой восточный, византийский (подобно ему и русский, конечно, только рясы) скрывает все природные недостатки тела, полноту или, наоборот, красоту сложения. Ряса выделяет священника и заставляет его уметь ее носить.

Обычно молодые священники с тенденцией к реформам в области, где они сами еще новички, восстают против одежды для духовенства, которая им мешает быть более подвижными, светскими, как другие, и даже на улице может вызвать насмешливые взгляды и подчас непристойные замечания.

В целях большего удобства для заграничных священников, им было еще в дореволюционное время дозволено носить во внебогослужебное время и в неофициальных местах светское одеяние и подстригать волосы и бороды.

Естественно, что в тех государствах, где законом запрещено ношение духовной одежды (Швейцария, Турция и некоторые другие страны), священники должны беспрекословно соблюдать такое постановление гражданской власти, так как в ношении той или иной одежды не следует усматривать какого-либо божественного, догматического или канонического условия. Соблюдение подобных неунизительных предписаний власти только облегчит действия священника в той обстановке, тогда как нарушение вызовет ненужные трения между ним и властями.

Когда власть гражданская это допускает, священнику следует по возможности чаще и всюду бывать в надлежащей одежде, но когда ему приходится по хозяйственным делам являться в рабочих условиях, то естественно ему свою священническую одежду нельзя компрометировать. (Нельзя нести вещевой мешок с базара или бутылку молока, неся на груди крест и распустив волосы по плечам, что будет вызывать улыбки у проходящих. Сам священник будет чувствовать неловкость). Такт должен подсказать священнику умение носить свое одеяние.