ЛЮБИТЬ — ЗНАЧИТ ДАРИТЬ[43]

ЛЮБИТЬ — ЗНАЧИТ ДАРИТЬ[43]

В языке у греков было как минимум четыре слова, которые теперь переводятся на большинство языков как «любовь». Но дело не в термине, а в том, что стоит за этим термином. Описать это явление — «любовь, которая исцеляет», — конечно, невозможно. И тем не менее необходимо прикоснуться к каким?то ее проявлениям в нашей реальной жизни.

Профессор Антонов крайне резко говорил о несостоятельности брака, когда у супругов нет детей. Наоборот, митрополит Кирилл при открытии нашего Конгресса напомнил, что рождение детей не есть единственная цель брака. Профессор Антонов высказал мысль, согласно которой брак не заключается, чтобы иметь общих детей, но, наоборот, становится браком, обретает статус брака, когда появляются общие дети и пара начинает их воспитывать. Над этой мыслью имеет смысл задуматься. В глубине того, о чем он говорил, лежит мысль о том, что брак — это не просто отношения двух людей, но это что?то такое, что проистекает из этих отношений, что является результатом этих отношений.

Мне сразу вспомнилось, что в последовании совершения таинства брака в православном требнике самому моменту венчания предшествуют три молитвы, в первой из которых говорится: «…исполни дома их пшеницы, вина и елея, и всякой благостыни, да преподают и требующим, даруя вместе и сущим с ними все, яже ко спасению прошения». Пшеница, вино и елей — это, если хотите, три кита, на которых держится земное благополучие человека. Можно вспомнить молитву «Сам благослови хлебы сия, пшеницу, вино и елей» во время праздничной вечерни. Священник, совершая таинство брака, просит у Бога умножить в доме у супругов именно пшеницу, вино и елей, но с какой целью? Чтобы они вместе давали это тем, кто нуждается, и тем, кто живет вместе с ними. То есть одна из необходимых характеристик семьи — способность отдавать другим то, чем владеешь. И не только что?то материальное, но и свою любовь. Брак, согласно требнику, согласно учению Церкви, начинается с того, что люди что?то отдают тем, кто нуждается.

Спаситель основывает Церковь тоже как семью, именно как семью, о чем прежде всего говорит таинство Евхаристии как таинство семейной трапезы. И церковной семьи тоже не будет, пока она не начнет вместе отдавать что?то тем, кто просит, кто нуждается. Не случайно апостолы, как об этом говорится в Деяниях, начали с «ежедневного раздаяния потребностей», а затем уже рукоположили семь дьяконов, чтобы поставить их именно на это служение, «заботиться о столах» (см. Деян 6, —  прим. ред.).

И не случайно тоталитарная машина, с восемнадцатого года, начинает именно с того, что, оставив для Церкви возможность совершать богослужение, запрещает ей какую бы то ни было деятельность по «раздаянию потребностей» — по оказанию помощи нуждающимся. Ленин, когда патриарх Тихон сказал, что Церковь готова отдать ценности на помощь голодающим, пришел от этого в ярость, потому что его задача заключалась не в том, чтобы получить деньги для помощи голодающим, а чтобы отобрать у Церкви что?то насильно.

А любить — это значит дарить, как говорила святая Тереза[44]. Дарить свой опыт, свое время, свое здоровье, свою любовь. Это показал Сам Иисус во время Тайной вечери, когда взял хлеб, благословил, преломил и дал Своим ученикам со словами: «сие есть Тело Мое». Здесь должен был выступать Жан Ванье. Именно его жизнь и его труды и есть пример того, что это такое — «давать без меры» (цит. из стих. св. Терезы из Лизье, —  прим. ред.), что такое любовь. Но у нас в России тоже сегодня есть группы людей, которые в качестве волонтеров работают в больницах, в тюрьмах, в домах престарелых.

Итак, отдавать — в этом проявляется любовь, но мы не знаем, в чем она заключается. В чем?то таком, о чем сказать нельзя. Но в этом (дарении, отдавании себя - прим. ред.) она проявляется. Мать Тереза из Калькутты, как известно, никогда не ела ни конфет, ни каких других лакомств. Она говорила, что не может прикасаться к лакомствам, пока на свете есть голодные.

Когда отец Максимилиан Кольбе шагнул в газовую камеру, чтобы отдать жизнь вместо человека, который должен был умереть, — это понятно. Но когда Эдит Штайн не отдала жизнь никому конкретно, но просто умерла вместе со всеми, хотя могла бы избежать этой участи, если бы вовремя уехала в Латинскую Америку, — это не вполне понятно. Среди богословов, которые исследовали жизнь святой Эдит или Терезы Бенедикты, есть такие, которые утверждают, что она видела в этом жертву за свой народ. Эдит Штайн умирает не вместо другого, но вместе с другими, разделяя участь остальных евреев, к числу которых она принадлежала по рождению, и в том числе участь своей семьи.

Духовность малых сестер Шарля де Фуко, которая лучше всего сформулирована в текстах сестры Мадлен из Трефонтана, прежде всего основывается на том, чтобы разделять с бедными их жизнь. Вначале я говорил о том, что можно отдать нечто материальное, но можно отдать время, знание, силы, а потом и любовь, хотя последнее труднее всего. Разделить тоже можно не только еду или деньги, но и участь, и ситуацию. Разделить, как в случае с лакомствами делала это мать Тереза, как сделала это Эдит IIIтайн со своей жизнью, как это делала сестра Мадлен. И отец Димитрий Клепинин, и мать Мария (Скобцова) выбрали именно этот путь. У отца Димитрия, об этом многие знают, была возможность избежать концлагеря. От него требовалось только сказать, что он больше не будет помогать евреям, но он этого не сделал. Он понял, что он не может не разделить участь с другими.

Все это разные формы той особой смелости, в которой нам бывает явлена любовь. Любовь, которая, если смотреть на нее поверхностно, бесполезна, ибо она не приносит никакой практической пользы. С точки зрения прагматической, быть может, было бы лучше, если бы Эдит Штайн уехала в Аргентину и дожила до конца 60–х годов, радуя нас своими трудами. С точки зрения прихожан отца Димитрия, было бы лучше, если бы он остался жив, так же, как было бы лучше, если бы осталась жива и мать Мария. С точки зрения московских знакомых матери Терезы из Калькутты, какой?то нелепостью было то, что она не ела конфет. Такая любовь кажется нелепой, глупой. Но в глубинах бытия именно она всесильна, потому что каким?то необъяснимым образом именно она преображает нас изнутри.

Разумеется, то, что делает бедная вдова в Евангелии от Луки, когда отдает свою лепту в сокровищницу, — это подвиг. Она отдала все, что имела, все пропитание свое. Мы в большинстве своем не можем так легко пойти по такому пути, потому что, как об этом в «Братьях Карамазовых» сказал Достоевский устами Алеши, отдать рубль Богу — это значит не сделать ничего. Мы должны идти каким?то другим путем, и отчасти эти пути намечены в подвиге Эдит Штайн, отца Димитрия Клепинина, в тихом подвиге матери Мадлен и ее сестер, в подвиге того святого, о котором прекрасно написал свою пьесу «Брат Бога нашего» Иоанн Павел II.

Наверное, есть и другие пути. Сегодня мы не знаем, что и с кем понадобится разделить нам завтра. Симона Вейль, пламенно уверовавшая в Иисуса, решила разделить с некрещеными их участь. Она не потому не приняла крещения, что не успела, но потому, что она, будучи христианкой чистоты удивительной, порывом сердца поняла, что ее задача — разделить участь с некрещеными. Она же, вывезенная в Соединенные Штаты Америки во время войны, тем не менее умерла в 1943–м году от туберкулеза, потому что считала возможным съедать в течение дня только ту норму, которая полагалась в оккупированной Франции. Ее поступок кажется нелепым.

Необъяснимо, когда отказывается отец Димитрий Клепинин от освобождения из гестапо. Необъяснимо, когда, вместо того, чтобы ехать в Латинскую Америку и преподавать в одном из престижных университетов, инокиня Тереза Бенедикта выбирает концлагерь. Эта необъяснимая и нелепая любовь — она и есть зерно, сердцевина той любви, которая лечит. Наверное, наша задача заключается в том, чтобы вовремя услышать: а какой же «нелепости» от нас сегодня ждет Бог?