Истоки секуляризации

Истоки секуляризации

Наиболее очевидной движущей силой этого исторического процесса представляется возникновение того, что можно было бы назвать «инструментальным мышлением». Этот разум заставил признать себя не во время Ренессанса, проникнутого космической религиозностью, а во второй половине XVII века, когда телескоп позволил увидеть мир как огромный механизм. Инструментальное мышление не ограничивается раскрытием связей между вещами, как это делала античная мысль, о которой можно сказать, что она была преимущественно созерцательной; теперь разум желает подчинить себе вещи и использовать их. Вот почему он сохраняет от них только измеримые, количественные аспекты, оставляя в стороне те «второстепенные качества», на которые обращал внимание средневековый символизм. Это новое отношение к реальности повлекло за собой то, что Макс Вебер называет «разочарованием мира». Речь идет о медленном переходе, уже намеченном греческой философией, или, говоря словами Хайдеггера, от «сущности к существованию»: воля к восприятию и воля к обладанию (ее точно передает немецкое слово Begriff), в результате осуществления которой мир понятий превращается в мир машин.

Тем не менее эта эволюция была бы невозможна вне библейской, иудео–христианской традиции. Кажется, это именно она санкционировала переход от созерцательного рационализма к рационализму инструментальному.

Библия установила в качестве основы тварности и небожественности космоса не вихрь магических практик (Вавилон), не иллюзорные проявления (Индия), не пагубную материальность тела–гробницы (дуализмы), но создание Бога, зеркало Его мудрости, вызванное к жизни Его Словом или, как говорят отцы церкви, Его «идеями–волями», которые принципиально отличаются от платоновских «идей». Божественное больше не тонуло в священной природе и сексуальном экстазе. Бесконечная дистанция пролегла между сотворенным и несотворенным.

«Разочарование» мира началось с рассказа о сотворении в Книге Бытия: звезды, животные и растения лишились своей божественности. Борьба пророков против идолопоклонства, против магического космоса найдет свое завершение в духовной брани монахов. Евангелие окончательно отменяет противопоставления чистого нечистому («не то, что входит в уста, оскверняет человека» (Мф 15:11), и Иисус не отвергает женщину, страдающую кровотечением (Мф 9:20–22)), Евангелие отказывается интерпретировать болезнь или несчастный случай как наказание, как последствие греха (башня Силоамская (Лк 13:4), слепорожденный (Ин 9:1–13)), оно разделяет Царство Божье и царство кесаря, освобождая секулярное пространство и открывая простор свободе духа. Бог, который проявляется в уничижении, в кенозисе, Бог, распятый на всем мировом зле, обосновывает царственную свободу человека и позволяет узреть Себя не в сфере священного, но в лице Человека, в конце концов, в каждом человеческом лице.

Верно, что «десакрализация» мира иудео–христианской традицией должна была позволить осуществить его преображение личностью в общении. Преображение, обозначенное средневековым христианством, прекрасные творения которого до сих пор нас очаровывают, при этом было парализовано в той мере, в какой оно (средневековое христианство) тяжко согрешило против свободы духа, пытаясь построить сакральное общество, сцементированное ненавистью к иному, к еретику, к неверному, к еврею. В историю западного христианства вписаны иногда читаемые только на полях, но несомненные отклонения от прямого пути. С одной стороны, трагическое наследие августинизма — малое число избранных, участь умерших без крещения младенцев, интерпретация compelle intrare [3], снижение духовного значения другого — повлекли за собой как бы противопоставление Отца Сыну (которое получит свою кульминацию в XIX веке, в диалектике хозяина и раба) и почти разрыв богочеловечности, разрыв того неслиянного и нераздельного единства божественного и человеческого, которое обозначил в 451 году Халкидонский собор. Так в XIX веке были разрушительно противопоставлены друг другу права Бога и права человека.

Одновременно ансельмовская концепция искупления, невзирая на Гимн творению святого Франциска, породила возвышение креста, которое несет забвение всечеловеческого и всекосмического измерения Воскресения. Византийское богословие «божественных энергий» с падением Константинополя было забыто. Земля и ее сакраментальное измерение стали игнорироваться христианством. Протестантская этика умерила стремление технического общества к могуществу, полностью поддерживая по отношению к космосу прежде всего позицию доминирования.

Так что не следуег удивляться, что секуляризация, в ее лучших и худших проявлениях, была по большей части творением самих церквей. Начиная с конца Средних веков, с движения Нового благочестия, затем во время Реформации и Контрреформации, общество городское, светское выработало тип религии, стремящейся прежде всего к моральной «чистоте». Мы повсюду присутствуем при ожесточенной борьбе, которую духовные лица ведут против народной религии, прочно укорененной в космических ритмах. Главный симптом этого — сожжение ведьм, внушающих ужас свидетельниц теллурической женственности, сакрализации земли. Церковь, в самом своем стремлении господствовать в мире, все более и более становилась школой морали, в ущерб власти трансцендентности и воскресения. Принятое в Католической церкви правило отправлять на пенсию епископов в 75 лет и уход на покой кардиналов в 80 (diminutio capitis) означают не что иное, как победу критерия полезности, типичного для секуляризированного общества.