Родители

Родители

В формировании личности Григория огромную роль сыграли его родители — Григорий Назианзен–старший и Нонна. Для Григория–младшего они всегда оставались образцом истинно–христианской семьи, построенной на равенстве прав обоих супругов и на их духовной общности:

Их супружество единочестно, единомысленно, единодушно: это скорее союз добродетели и близости к Богу, чем плотский союз. Как долготой жизни и сединами, так и мудростью и светлым (характером) соперничают они друг с другом и превосходят прочих. Мало связанные плотью, они духом переселились отсюда еще прежде разлучения (с телом). Один мир — не для них, другой — для них: первый — презираемый, второй — предпочитаемый… Хорошо и справедливо, что они принадлежат к обоим полам, так что один стал украшением для мужчин, а другая — женщин, и не только украшением, но и образцом в добродетели.[1476]

Первенствующей в семье долгое время была Нонна: именно она привела своего мужа к истинной вере. Это далось ей нелегко:"ночью и днем припадала она к Богу, со многими постами и слезами прося даровать веру своему мужу.., старалась приобрести его разными способами — упреками, увещаниями, услугами, отчуждением, но более всего своей нравственностью и пламенной ревностью о благочестии" ". [1477] Когда Григорий–старший стал пастырем, Нонна уступила ему первенство во всех делах и стала" "хорошей пасомой" ", [1478] оставшись, впрочем, его" "наставницей в благочестии" ". [1479] Говоря о своей матери в Слове 18–м, Григорий подчеркивает, что с большими способностями по управлению домом в ней сочетались искреннее усердие к молитве, благотворительность и другие христианские качества. Даже внешний облик и манеры поведения Нонны были проникнуты благоговением:

Если другие женщины гордятся естественной или поддельной красотой, то она знала только одну красоту — красоту души, и старалась, сколько хватает сил, сохранять и очищать в себе образ Божий, а поддельные и искусственные украшения отвергала… Благодаря своей заботливости и трудам она так увеличила хозяйство.., будто не знала (христианского) благочестия. Но и настолько усердна была по отношению к Богу и всему божественному, будто вовсе не следила за домашними делами… Какое время или место для молитвы укрывалось от нее?.. Лучше же сказать: кто, молясь, имел столько надежды на получение просимого? Кто оказывал столько почтения руке и личности священников, или кто так высоко ценил всякий вид философии? [1480] Кто больше, чем она, изнурял плоть постами и бдениями, или выстаивал ночные и дневные псалмопения? Кто больше, чем она, восхвалял девство, хотя она и была связана узами (брака)? Кто был лучшей заступницей вдов и сирот? Кто так облегчал бедствия плачущих?.. Никогда не слышно было ее голоса в священных собраниях и местах, кроме священных и таинственных (возглашений)… [1481] Святыню чтила она молчанием, никогда не поворачивалась спиной к честному престолу, не плевала на пол в храме Божием; встретившись с язычницей, никогда не здоровалась с ней за руку и не целовалась… Ибо боголюбивой душе свойственно подчинять божественному все человеческое.[1482]

На примере своей матери Григорий показывает слушателям и читателям, какой должна быть истинная христианка. В данном случае икона–портрет содержит не только нравственный урок, но и целый свод правил поведения. Григорий говорит о вещах, как кажется, вполне очевидных для его византийских слушателей: женщине не следует пользоваться косметикой, [1483] разговаривать в храме, стоять спиной к алтарю и т. д. Как видим, Григорий придавал большое значение внешней стороне христианской жизни и не упускал случая напомнить своим прихожанам, в особенности женщинам, о необходимости вести себя прилично в храме и дома.[1484]

В Слове 18–м Григорий рисует образ своего отца — епископа, главы семейства и владельца большого хозяйства. Отец был лет на пятьдесят старше Григория: он родился около 280 г. и к моменту возвращения Григория из Афин представлял из себя глубокого старца. Разница в возрасте, несомненно, сказывалась на отношениях между отцом и сыном. Последний считал своим долгом беспрекословно подчиняться отцу как старшему по возрасту и по сану: именно из послушания отцу, как мы уже говорили, он вопреки своей воле принял священническую и епископскую хиротонии. Слово 18–е, как и всякое Похвальное Слово, не является жизнеописанием, а лишь содержит разрозненные наблюдения относительно некоторых событий биографии Григория–старшего и некоторых черт его характера. Каждое из этих наблюдений снабжено комментарием, содержащим богословские или нравственные выводы.

Представляет большой интерес комментарий Григория по поводу жизни своего отца до принятия Крещения:

Он был нашим даже прежде того, как (стал членом) нашего двора, [1485] ибо к нам принадлежал по своей нравственности. Ведь как многие из наших бывают не от нас, потому что жизнь делает их чуждыми общему телу, так и многие из находящихся вне (Церкви) бывают нашими — те, которые доброй нравственностью предваряют веру: им не хватает только имени, но они обладают самой действительностью. Из числа таковых был и мой отец — ветвь чуждая, но по жизни склоняющаяся к нам… В награду за свои (нравственные качества) он, как думаю, и получил веру.[1486]

На этот текст Григория следует обратить особое внимание: здесь он проводит мысль о том, что добрая нравственность имеет ценность и вне христианской Церкви. Если ветхозаветные пророки и античные философы были" "христианами до Христа" ", то тех людей, которые после пришествия Христова, не будучи христианами, ведут высоконравственный образ жизни, можно считать" "христианами вне Христа" ". У них, по Григорию, нет только" "имени" "христиан, но они обладают" "действительностью" " — христианским образом жизни. Крещение для таких людей становится не столько вступлением в жизнь по заповедям Христа, сколько итогом всей предыдущей жизни и окончательным соединением с Богом. Именно таким стало Крещение Григория–старшего, а потому оно и было отмечено особым знаком Божественного присутствия:

…Для него вся прошлая жизнь была подготовкой к просвещению и очищением до очищения, утверждающим дар, чтобы совершенство было доверено чистоте и благо не оказалось в опасности из?за навыков, противных благодати. Когда он выходил из воды, озаряет его блистание света и слава, достойная того расположения, с которым он приступил к харизме веры. Это явно и для прочих, которые тогда сохранили это чудо в молчании.., но немного позднее поведали друг другу; для того же, кто крестил и совершал (таинство), [1487] это видение было столь ясно и очевидно, что он не мог сохранить тайну, но возвестил народу, что своего собственного преемника помазал Духом.[1488]

В христианской среде достаточно широко распространен взгляд, согласно которому то, что происходит вне Церкви, не имеет никакого отношения к спасению человека: вне Церкви нет действия благодати Божией на людей, а потому нет и не может быть добрых дел, спасительных для того, кто их совершает. Григорию Богослову такой взгляд был чужд: для него всякое доброе дело, всякое усилие, связанное со стремлением человека познать истину, очистить себя от греха, принести пользу другим, имеет непреходящую ценность. Григорий подчеркивает, что христианином делает человека жизнь, а не принятие им таинства Крещения. Есть люди, принявшие Крещение, но оставшиеся вне Церкви; есть и те, что не принадлежат Церкви по" "имени" ", но по своей жизни являются" "нашими" ". Во времена Григория многие христиане откладывали Крещение именно потому, что хотели подготовить себя к нему всей предыдущей жизнью. По Григорию, мистический опыт, которого удостаивается человек во время Крещения, соотвествует тому, с каким расположением человек приступил к таинству и какова была его прежняя жизнь.

Основная часть Слова 18–го посвящена событиям из жизни Григория Назианзена–старшего после принятия им епископского сана. Григорий–младший повествует о том, как его отец подписал еретический символ веры, однако сделал это по простоте и неведению, и потому должен быть оправдан. [1489] Григорий подробно говорит о щедрости своего отца, о его справедливости и незлопамятности, [1490] о сочетании в нем кротости со строгостью. [1491] Григорий упоминает, однако, что его отец был не вполне свободен от страсти гнева, а также о применявшихся им" "воспитательных средствах" ", рассказ о которых может шокировать современного читателя:

…У него не было промежутка между выговором и прощением, так что малое огорчение от выговора покрывалось скоростью помилования… Он не питал никакого негодования против огорчивших его, хотя и не был вовсе неуязвим для гнева… Но и эта страсть была в нем приятной: это была не ярость по подобию змеи, [1492] воспламеняющаяся внутри и готовая к мести.., а что?то вроде жала пчелы, которое жалит, но не смертельно. Он обладал сверхчеловеческим человеколюбием. Нередко он угрожал колесами и бичами, появлялись и палачи, была опасность сжатия ушей, удара по щекам, поражения в челюсть; но на этом и прекращалась угроза. С провинившегося срывали одежду и обувь, распростирали его на земле, а потом гнев обращался не на самого обидчика, а на его активного сообщника… Нередко он едва приходил в раздражение, как уже прощал раздражившего… Ярость же его… никогда не продолжалась после захода солнца и не подпитывала гнева, губящего даже благоразумных, не оставляла каких?либо следов зла на теле, но спокойствие сохранялось даже во время самого негодования. Поэтому происходило с ним нечто весьма необычное: хотя не он один наказывал, однако его одного любили и уважали наказываемые, ибо он побеждал горячность добротой.[1493]

Речь здесь идет, конечно, не о наказании епископом провинившихся клириков, а о наказании богатым рабовладельцем своих рабов. Нельзя забывать, что Григорий Назианзен–старший был не только служителем Церкви, но еще и аристократом, владевшим большим домашним хозяйством. Может быть, по сравнению с византийскими рабовладельцами своего времени он действительно был" "человеколюбивым" "и использовал описанные методы воздействия на провинившихся с меньшей жестокостью, чем многие другие. Знаменательно, однако, что Григорий–младший не считает необходимым умолчать об этой стороне жизни своего отца: очевидно, он не видел ничего предосудительного в том, чтобы у епископа были рабы и чтобы к ним применялись пытки и телесные наказания, хотя и в ограниченном количестве. С другой стороны, тот факт, что повествование о пытках и наказаниях парадоксальным образом вправлено в раму рассказа о" "незлобии" "и" "человеколюбии" "назианзского епископа, наводит на мысль: не содержится ли в словах Григория скрытая ирония или некое тайное недовольство своим отцом? Упоминание о пчелином, хотя и не змеином жале (не самый выигрышный образ для Похвального Слова!), непоследовательность в описании отцовского гнева (сначала говорится, что он тотчас прощал провинившегося, потом — что он лишь угрожал наказаниями, наконец — что он наказывал) - все это выглядит так, будто автор хотел, чтобы его рассказ читали между строк. Не нарушив законов жанра, Григорий, однако, сумел сказать правду о тех чертах характера своего отца, которые, может быть, не были ему вполне симпатичны.

С большим внутренним чувством описывает Григорий несколько чудес, которые произошли в жизни его родителей. Однажды отец Григория тяжело заболел: у него поднялся сильный жар, горло иссохло и покрылось язвами, он никого не узнавал, бредил и едва дышал; все ожидали его кончины. Когда же в пасхальную ночь в храме совершалась Литургия, он неожиданно пришел в себя, встал с постели, произнес евхаристическую молитву и, находясь вдали от храма, благословил народ. После этого он быстро пошел на поправку, так что в первый день Пасхи смог совершить Евхаристию в храме.[1494]

Другое подобное чудо произошло с Нонной. Она заболела и в течение многих дней ничего не ела: опасались уже, что она умрет от истощения. Однажды ночью она увидела во сне своего сына Григория–младшего, которого горячо любила ("ибо она не предпочитала мне никого другого даже во сне!", — замечает Григорий): он принес ей белый хлеб, благословил его, и она смогла есть. С этого момента она начала выздоравливать.[1495]

Описывая бурю на море, которая едва не лишила его очистительных вод Крещения, Григорий отмечает, что в ту ночь, когда она началась, родители имели во сне видение и горячо молились о его спасении. А некто из спутников Григория во время бури увидел Нонну, которая вошла в волны и, взяв корабль, извлекла его на сушу.[1496]

Григорий–старший скончался в глубокой старости,"насыщенный днями" ". [1497] Центром его духовной жизни в последние годы стала Евхаристия, которую он совершал регулярно, несмотря на болезнь:

Не было такого времени, когда бы не страдал он от болезни; часто не проходило дня или часа (без страданий), но он укреплял себя одной Литургией, и страдание отступало, словно прогоняемое чьим?то повелением. Прожив почти до ста лет.., в священстве же сорок пять лет.., наконец в старости доброй отрешается он от жизни. И как? Со словом молитвы и в молитвенном положении, не оставив ни следа зла, но множество памятников добродетели… Такова жизнь его, таковы последние дни жизни, такова и кончина![1498]

Одним из памятников, оставленных после себя Григорием–старшим, был храм, построенный им на собственные средства. В этом храме он служил сам, в нем рукоположил и сына, сделав последнего и священником и жертвой:

…Можно ли представить лучший (памятник его великодушия), чем этот храм, который он воздвиг для Бога и для нас, воспользовавшись немногим из народных пожертвований, большую же часть средств внеся от себя?.. Этот храм величиной превосходит многие, а красотой — почти все (другие храмы). Построенный в форме равностороннего восьмиугольника, над прекрасными колоннами и портиками поднимает он в высоту свои своды, с изображениями (plasmasin), не уступающими самой природе; [1499] сверху же освещает небесным светом и озаряет взоры обильными источниками света… Он со всех сторон окружен равноугольными переходами, сделанными из блестящего материала и весьма просторными. Сияя красотой дверей и преддверий, он издалека приглашает прихожан. Не говорю уже о внешних украшениях, о красоте четырехугольных камней, неприметно соединенных между собой.., о различающихся по виду и по цвету… поясах от основания до вершины… Таков этот храм! Поскольку необходим был священник, то от себя дает и его — не знаю, соответствующего ли храму, но дает. Поскольку же необходимы были жертвы, предлагает в жертву страдания своего сына и его терпение в несчастьях…[1500]

Нонна умерла вскоре после своего мужа. [1501] Она скончалась в храме во время молитвы, и смерть ее произвела сильное впечатление на сына. Вот некоторые из эпитафий, которые Григорий сложил в память о своих родителях:

Столетний, переступивший пределы человеческой жизни,

Сорокалетний в духе и на престоле,[1502]

Кроткий, сладкоречивый, светлый проповедник Троицы,

Глубокий сон вкушает здесь телом Григорий,

Душа же его переселилась к Богу. Но, о иереи,

С благоговением лобызайте и его гробницу![1503]

Пастырскую свирель вложил в руки твои я, Григорий.

А ты, сын, играй на ней искусно.

Дверь жизни всем отверзай

И в гроб отца сойди созревшим.[1504]

Нонна священная, всю жизнь свою вознеся к Богу,

Напоследок ты и душу отдала в чистую жертву.

Ибо здесь, молясь, оставила ты жизнь. Престол же

Даровал славу смерти твоей, мать моя.

Великим служителем этого престола был мой отец,

Мать же, молясь перед этим же престолом, разрешилась от жизни.

Григорий и Нонна великие! Молю Царя,

Чтобы и моя жизнь и мой конец были такими же.[1505]

Молившейся здесь некогда Нонне Бог сказал свыше:

"Прииди!"Она же охотно разрешилась от тела

Обеими руками — одной держась за престол,

А другой молясь: [1506]"Будь милостив, Христос Царь!"[1507]