Любовь к авиации

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Любовь к авиации

В старинном северном городке служил я дьяконом кладбищенской церкви. Весной к сторожу приехал зять — военный летчик. В храме — с утра до вечера: не то, чтобы очень уж богомольным был — скорее наоборот, просто в достопримечательном городке никаких развлечений не обнаружилось, вот и заходил каждый день от скуки.

Однажды после утреннего богослужения он и говорит: мол, встретил вчера знакомого подполковника — тот прилетел бомбить лед. А здешняя река, действительно, во время ледохода очень норовистая и от заторов, бывало, поворачивала даже вспять, вот и повадились предварять стихию бомбардировками. Так что ничего неожиданного в сообщении летчика не содержалось. Но когда он сказал, что знает место сброса зарядов, и предложил сходить посмотреть бомбометание, мы с батюшкой сразу же согласились. Ну, батюшке этому и тридцати не было, так что он — по молодости, а я — от непреодоленного пристрастия к авиации.

Вышли из храма и по тропочке направились через кладбище в сторону городской окраины. Снегу было еще предостаточно, хотя и грязь местами уже обнажилась, так что, пока дошли до реки, все повымазались. Решили двигаться далее прямо по льду, слегка залитому водою. И вот бредем, бредем так за летчиком, и стало одолевать меня сомнение, а сомнение, известное дело, первый враг веры.

— А полетят ли сегодня? — спрашиваю. — Уж больно погода неважная.

— Полетят, — твердо отвечает наш проводник, — хотя, конечно, туман и облачность — ниже предела.

— Как же тогда лететь? — недоумевает батюшка.

— Ребята грамотные — им погода без разницы.

— А ты-то откуда их знаешь? — снова удивляется батюшка.

— Да их комполка в Германии комэском был, вместе летали.

— Че-го-о?

— Ну, их командир полка был в Германии командиром эскадрильи, а я служил в соседней части. Мы с ним несколько раз перегоняли машины в капремонт.

А перед капремонтом техники обычно снимают с самолета все что можно: радиоаппаратуру, приборы, даже лампочки — на запчасти…

— Как же вы летели? — настал и мой черед удивляться.

— Ночью, — просто отвечал летчик.

— Идешь без огней, без рации,

города внизу освещены — по ним ориентируешься…

Германию проходишь,

Польшу проходишь,

тут уже малость светать начинает, курс — на солнышко…

Подлетаешь к большому городу — там две девятиэтажные башни:

между ними снижаешься — и как раз посадочная полоса…

Потом отгонишь машину в стороночку, к лесочку — аэродром все ж гражданский,

переоденешься и через дырку в заборе прямиком на вокзал, обратный билет брать.

— Сурово, — оценил батюшка.

— А куда денешься? Фултонская речь Черчилля положила начало холодной войне.

Вот и приходилось…

Между тем все мы уже промочили обувь, а у нас с батюшкой еще и рясы намокли и затяжелели, однако проводник неутомимо шагал по воде.

— Далеко еще? — поинтересовался батюшка.

— До поворота, — отвечал летчик. — Надо прибавить — время поджимает.

Прибавили, сколько могли. На ходу я пытался еще расспросить авиатора о службе в Германии, о том, доводилось ли ему встречаться в воздухе с немецкими или американскими самолетами. Он скупо отвечал и всякий ответ заканчивал соображением о Фултонской речи Черчилля, — видно, замполит был непомерно силен.

— Может, хватит? — батюшка совсем запыхался.

— До поворота, — повторил летчик, — бомбить будут там.

— Так ты нас, что — вместо мишеней?

Ответа не последовало: летчик замер и указал пальцем в небо:

— Пошли, — прошептал он.

Мы ничего не слышали.

— Первый взлетел…

второй взлетел…

удаляются…

разворачиваются…

идут сюда…

Страшенный вой пронесся над нами в тумане и облаках, потом где-то впереди громыхнуло.

— Отбомбились…

уходят…

разворачиваются вправо…

первый сел…

второй сел…

К городу мы приближались в потемках. По счастью, служба еще не началась. Отец настоятель, увидев вымокшие и перепачканные рясы, услышав хлюпанье наших ботинок, изумился до крайности:

— Что случилось? Мы объяснили.

— Ну ладно, — настоятель кивнул на батюшку, — этот — молодой, но вы-то, отец диакон?..

— Виноват, — говорю, — у меня к авиации любовь с детства.

— Ну, расскажите хоть, как там оно было?

— Да мы ничего и не видели, — махнул рукой батюшка, — туман, облачность, Фултонская речь Черчилля, — и пошел в каптерку переодеваться.

— Причем тут Черчилль? — не понял отец настоятель.

— Фултонская речь Черчилля положила начало холодной войне, — объяснил я.

— У вас, у обоих — жар что ли? Толком про самолеты можете рассказать? Хоть повидали чего?

Или — зря маялись?

— По-моему, — говорю, — классно! Прошли на бреющем — прямо над головой и ка-ак шарахнут! А что вы, отец настоятель, так заинтересовались?

— Да у меня, — смутился он, — вроде как тоже любовь. Неразделенная…

Я их даже и повидать за всю жизнь никак не могу: только в кино или по телевизору…

Когда после вечерней службы шли из храма, летчик вдруг сказал: "Тссс!", — и снова замер, как днем на реке:

— Первый взлетел…

второй взлетел…

Издалека донесся приглушенный рокот.

— Брешешь ты все, — усмехнулся молодой священник, — ничегошеньки не слыхать.

— А вот и слыхать! — возразил настоятель. — Как вам, отец диакон?

Я кивнул. Мы стояли, прислушиваясь.

Вокруг, озаряя по-весеннему льдистые сугробы, догорали в снежных колодезьках свечи.

Здесь так принято: приходя зимой на могилку, делают в снегу углубление — пробивают кулаком по локоть, и на дно ставят свечку: она спокойно горит себе в глубине, не боясь ни ветра, ни снегопада. Сугроб сияет теплым свечением, и на душе делается тепло.

— Разворачиваются влево… уходят…

— Так они что же, — спросил отец настоятель, — больше не прилетят?

— Могут, если понадобится, — отвечал летчик.

— Ну, ты узнаешь тогда?

— Конечно, какой разговор? Это ж свои ребята — в Германии вместе служили.

— В грех зависти с тобой впадешь, — вздохнул настоятель: — Летаешь…

— Чего тут завидовать? Просто с детства любил самолеты: ходил в авиамодельный кружок…

— Да и я ходил, и отец диакон тоже, небось, а что толку?

— …Потом в аэроклуб, потом окончил авиационное училище и был направлен в Германию…

Дело в том, что Фултонская речь Черчилля…

— Стоп, — тихо, но с угрозою в голосе сказал настоятель, — на сегодня достаточно, расходимся по домам. Всем — Ангела-хранителя и спокойной ночи.