Пестрые и путаные, как сама жизнь

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Пестрые и путаные, как сама жизнь

Магия поэзии действует исподтишка. В нашем столетии мы редко обращаемся к поэзии в поисках наставления или знания. Мы читаем стихи потому, что поэтические образы и выражения доставляют нам удовольствие и пробуждают определенные чувства. Однако, если поэт сумеет достичь своей цели, мы извлечем из его произведения нечто большее, чем знание: преобразится само наше видение. Такова магия псалмов, наконец–то подействовавшая и на меня. Эти песни преобразили мое духовное зрение и понимание отношений с Богом.

Прежде всего псалмы помогли мне соотнести представления о жизни с реальным опытом. Ребенком я заучил предобеденную молитву: «Бог велик, Бог благ, спасибо Богу за нашу пишу». В этой молитве есть определенный ритм, и она вполне могла бы прозвучать в каком–либо из псалмов. Что может быть проще — два фундаментальных богословских положения и призыв к благодарению, причем выраженные самыми простыми и короткими словами.

Тем не менее даже эта молитва может подвергнуть нас такому же испытанию веры, как то, которое некогда проходил Авраам.

«Бог велик»? Отчего же мы не располагаем более очевидными свидетельствами Его бытия? Почему специалисты, посвятившие свою жизнь изучению чудес природы, не приписывают эти чудеса Богу с такой готовностью, как делали это неграмотные крестьяне? Почему наш век поражен чумой безбожных тираний — Сталин, Гитлер, Иди Амин, Пол Пот? Почему в этом веке больше христиан пострадало за веру, чем во все предыдущие вместе взятые?

«Бог благ»? Так почему же мой отец умер, не дожив до тридцати лет, так и не реализовав заложенный в нем огромный потенциал миссионера? Почему миллионы евреев и христиан были уничтожены в пору холокоста? Почему самая религиозная часть нашего населения — афроамериканцы — живет в бедности и лишена надежды?

«Спасибо за пищу»? Я соблюдал этот ритуал даже в годы подросткового всезнайства, когда гораздо более заслуживающими хвалы мне казались щедрые американские реки и умелые американские фермеры. Но как быть с христианами Мозамбика и Судана? За что им благодарить Бога, когда они умирают от голода?

Если при чтении последних трех абзацев вы начали испытывать некоторое беспокойство, прошу вас, перечитайте Псалтырь, этот дневник духовной жизни людей, пытавшихся сохранить веру в любящего, милосердного, верного Своим обещаниям Бога, когда вокруг них рушился мир.

Авторы псалмов часто возвращаются к этой проблеме. Как случилось, что амаликитяне, хетты, филистимляне и жители Ханаана, не говоря уж о чудовищных империях Ассирии, Вавилона и Египта, раз за разом сокрушали избранный народ Божий? Почему Давид, помазанник Божий, десяток лет вынужден был прятаться в каких–то пещерах, страшась воинов Саула, хотя Бог уже объявил о ниспровержении этого царя? Как мог народ Божий испытывать благодарность, за что он должен был благодарить?

Многие псалмы показывают, как яростно их авторы боролись со своими сомнениями. Порой уже в процессе создания стихотворения им удается примирить свои чувства с основными положениями веры. Как Моисей в речах, из которых состоит Второзаконие, они стараются припомнить участие Бога в истории Израиля, возвращаются мыслью к тем славным временам.

Ищите Господа и силы Его,

ищите лица Его всегда.

Воспоминайте чудеса Его, которые сотворил,

знамения Его и суды уст Его

(104:4–5).

Псалом 61 решительно, не пускаясь в объяснения, настаивает на двух положениях, которые Иов никак не мог примирить: «Сила у Бога, и у Тебя, Господи, милость». Однако подчас поэту не удается постичь смысл того, что видят его глаза, и псалом завершается плачем, подобным плачу Иова:

Я изнемог от вопля,

засохла гортань моя,

истомились глаза мои

от ожидания Бога моего

(68:4).

Теперь становится понятной последовательность 150 псалмов, которая прежде казалось случайной: этот цикл близости к Богу и покинутости Им точно соответствует тому, что большинство людей испытывает в своих отношениях с Богом.

Мы наталкиваемся на самый поразительный контраст почти в начале Псалтыря: Псалом 22, песнь о Пастыре, полная обещаний и успокоения, следует сразу за Псалмом 21, за воплем, повторенным Иисусом на кресте: «Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил Меня?». Авторство обоих псалмов приписывается Давиду, но трудно представить себе два более различных по духу произведения. В конце Псалма 21 Давид обретает некоторую уверенность в предвидении времен, когда Бог будет править народами и бедняки наедятся досыта. Однако он не скрывает тех чувств, которые переполняют его в этот момент: «Я вопию днем, — и Ты не внемлешь мне… Я же червь, а не человек… Раскрыли на меня пасть свою, как лев, алчущий добычи и рыкающий… все кости мои рассыпались… язык мой прильнул к гортани моей». Когда же перевернешь страницу и прочтешь: «Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться… Благость и милость да сопровождают меня во все дни», покажется, что эти две песни написаны существами из разных миров.

Так же противоречат друг другу и Псалмы 101 и 102. Первый с подзаголовком «Молитва страждущего, когда он унывает и изливает пред Господом печаль свою» красноречиво выражает отчаяние стареющего и слабеющего человека, которому кажется, что и друзья, и Бог отвернулись от него. Эта песнь — словно скорбный перечень боли и страданий, составленный пациентом в больнице, в лихорадочном состоянии. Зато следующий псалом — величественный хвалебный гимн, в котором нет ни одной мрачной ноты.

Боюсь, мало кто из священников решится выбрать для проповеди такую пару псалмов. Любой из них по отдельности — пожалуйста, но только не оба сразу. Я же научился ценить Псалтирь именно за то, что он выражает обе точки зрения, как правило, нисколько не облегчая нам переход от одного настроения к другому. «Благослови, душа моя, Господа, и не забывай всех благодеяний Его», — провозглашает Псалом 102:2. Автор же предыдущего псалма отчаянно пытается припомнить эти благодеяния и утешиться ими в своем положении, что не так–то просто, ведь кости его «обожжены, как головня», и питается он пеплом и слезами.

Я рад тому, что в Библии приведены оба типа псалмов, поскольку может наступить время, когда мне доведется испытать то же, что и авторам Псалмов 21 и 101. В такой ситуации мне поможет мысль, что наши духовные учителя и Сам Иисус переживали нечто подобное. И как бы я ни жаловался, и ни стенал, и ни пытался вырваться из петли этого страшного испытания, я постараюсь и в этот час припомнить Благую весть Псалмов 22 и 102. Если взять только Псалом 22, может показаться, что это один из «легких ответов» веры. Если вырвать из книги Псалом 21, нам не останется ничего, кроме духовного отчаяния. Но вместе эти гимны дают необходимую человеку смесь трезвого реализма и упования.

Я пришел к выводу, что псалмы отражают различные типы веры. Псалом 22 — это детская вера–доверие, а Псалом 21 — вера–верность, более глубокий и таинственный пласт религии. Жизнь с Богом включает в себя и то и другое. Порой мы ощущаем необычайную близость к Богу, видим немедленный отклик на свои молитвы и воспринимаем Бога как нежного и заботливого отца. Но на нашу долю выпадают и черные полосы, когда Бог молчит, ничто не работает по правилам, и кажется, что все обещания, прозвучавшие в Библии, нарушены. Стойкая вера–верность помогает нам ощутить присутствие Бога там, за пределами области тьмы: там Он по–прежнему царит, и, что бы нам ни мерещилось в отчаянии, Он не покинул нас.

150 псалмов сложились в непонятный, пестрый, непоследовательный узор, очень похожий на саму жизнь, и сделались для нас прибежищем и утешением. В «Прогулках по монастырю» Кэтлин Норрис описывает, как она научилась использовать псалмы применительно к конкретной ситуации, к «молитве по поводу теленовостей»:

«Псалом 73 оплакивает осквернение святыни: «Все разрушил враг во святилище», и я использовала его, когда молилась о жертвах семейного насилия и о тех, кто совершает эти преступления. Репортаж о погромах в Лос–Анджелесе в начале 1992 года придал новый смысл словам Псалма 54, который наутро исполнил монастырский хор: «Я вижу насилие и распри в городе». Псалом 78 («Пролили кровь их, как воду, вокруг Иерусалима, и некому было похоронить их») я услышала в тот момент, когда читала о событиях гражданской войны на Балканах, и эти слова заставили меня задуматься о том зле, которое приносят в наш мир насилие и племенная вражда, зачастую оправдываемые религией.

Но беспощадный реализм псалмов не ввергает в уныние так, как это зачастую делают телерепортажи, хотя вроде бы речь в них идет об одних и тех же событиях — резне, издевательстве над беззащитными, злонамеренном лишении человека доброго имени. Псалмы, этот сборник хвалебных гимнов, предназначенных для хора, сохраняет надежду, которую неспособны сообщить нам «сюжеты из жизни», дополняющие подборку политических новостей. Псалмы отражают события нашего мира, не превращая нас в сторонних наблюдателей. Они заставляют нас — народ, предпочитающий не обращать внимания на творящееся вокруг нас и среди нас насилие, — признать свою ответственность и подвергнуть переоценке свои ценности».

Вот пример того, как псалмы помогают в испытаниях. В 1977 году в разгар холодной войны Анатолий Щаранский, блестящий молодой математик и шахматист, был арестован КГБ за неоднократные попытки эмигрировать в Израиль. Он провел в ГУЛАГе тринадцать лет. С утра до вечера Щаранский читал и изучал все 150 псалмов (на иврите). «Что это мне дает? — говорит он в письме. — Вот что: постепенно чувство великой утраты и скорби превращается в прекрасную надежду».

Щаранский так дорожил этой книгой, что, когда тюремщики попытались ее отнять, он лег на снег и отказался вставать, пока ее ему не вернули. Все тринадцать лет, что он томился в заключении, жена Щаранского вела по всему миру кампанию за его освобождение. Принимая от имени мужа почетную степень доктора, она сказала в речи перед университетской аудиторией: «В камере–одиночке в Чистополе наедине с псалмами Давида Анатолий нашел выражение самых глубоких своих чувств в словах, вылившихся из души царя Израиля тысячи лет тому назад».