Глава третья. Второзаконие: сладость и горечь

Глава третья.

Второзаконие: сладость и горечь

В жизни есть две трагедии. Первая — когда желания не исполняются. Вторая — когда они исполняются.

Джордж Бернард Шоу

После краха коммунизма в 1989 году маленькие государства Восточной Европы и Центральной Азии внезапно вышли из–под огромной тени Советского Союза. Больше никто не распоряжался ими, никто не навязывал им свою политику. Отныне они могли сами решать, какой герб рисовать на флаге, как организовывать армию, как вести международные переговоры и улаживать пограничные конфликты, — словом, отныне они должны были сами править собой. Успех или провал каждого из этих народов зависел от того, какой вождь становился во главе страны.

Народ Чехословакии избрал Вацлава Гавела, драматурга, проведшего несколько лет в тюрьме в качестве политического заключенного. Хотя у Гавела не было опыта в политике, да и особого интереса к ней, он принял на себя огромную ответственность за создание новой, свободной страны. Чтобы не утратить связь с народом, он каждую неделю появлялся на телевидении и отвечал на вопросы в прямом эфире, объяснял, как будет работать новое правительство, представлял бюджет, обсуждал новые, не всегда последовательные законы, говорил о морали и ответственности. То проповедник, то народный вожак, то историк, то преподаватель, этот интеллигент и автор пьес вопреки всякой вероятности стал звездой телеэкрана. Его шоу пользовались наибольшей популярностью в стране. Благодаря личному обаянию и искусству красноречия Гавел провел чешский народ через болезненный разрыв со Словакией и подготовил своих сограждан к существованию в качестве самостоятельной нации. Он говорил, что чувствовал себя в роли отца, который пытается научить кучку невоспитанных детей «вести себя как взрослые».

Это очень напоминает ту ситуацию, с которой Моисей столкнулся к концу своей жизни. Он не собирался быть вождем народа, до сорока лет он пас овец. Но внезапно Господь призвал его и поручил ему вызволить евреев из–под власти могущественнейшей империи. Моисей справился с этим и продолжал управлять только что вкусившими свободу рабами четыре десятилетия, то поощряя их, то браня. Он руководил ими сорок лет в их незрелости и постепенном возрастании во время скитаний в пустыне. И вот к концу жизни Моисея его племя стоит у пределов Земли обетованной, собираясь превратиться в нацию.

У Моисея остался последний шанс, последняя возможность сохранить историческую память, избавиться от боли и обид, внушить людям надежду и стойкость, которые будут им совершенно необходимы, когда его не станет. Для своего народа Моисей был не только руководителем нового типа, как Вацлав Гавел. Он был отцом нации, как Симон Боливар, Нельсон Мандела, Махатма Ганди и Джордж Вашингтон.

«Если бы мы уподобили авторов Библии композиторам, то автора Второзакония можно было бы сравнить с Бахом, с его безусловной и всеобъемлющей верой», — сказал Джек Майлс.

Второзаконие завершает «Пятикнижие Моисеево». Это великий итог, первый запечатленный Библией развернутый монолог, это запись последней речи Моисея к сынам Израиля. Сорокалетний пастух–заика, боявшийся власти и помнивший о грозившей ему каре за совершенное в гневе убийство, он стал одним из гигантов мировой истории, одним из тех, чьи дела навеки меняют облик нашей планеты. Второзаконие — рассказ самого Моисея об этом потрясающем преобразовании.

Старик поплотнее натягивает плащ; он дрожит, хотя пустыня пышет жарой. Спутники помогают ему подняться на высокий обломок скалы. Перед ним вплоть до линии горизонта теснятся ряды сынов Израиля. Старик пережидает, пока смолкнут приветственные клики толпы. Взгляд его блуждает от одного лица к другому. Такие молодые, такие невинные. Никто из них ничего не помнит о славе Египта, этой легендарной страны пирамид, дворцов, колесниц. Эти дети пустыни знают лишь ее испытания: скорпионов и гадюк, слепящую жару и ночной холод, песчаную бурю, бесконечные поиски воды.

Никого из старшего поколения, за исключением двоих, уже нет в живых. Моисей вывел народ из Египта, но вскоре убедился: Египет внутри них. Теперь старик смотрит в лицо юным, полным энтузиазма потомкам. Тело народа сохранилось, но все клетки в нем обновились. Юнцы, дети, сущие младенцы. Чего бы он ни отдал за право самому перевести их через реку, на тот берег, в землю, о которой он мечтал все эти сорок лет. Старик вздыхает. Вздох его больше похож на стон. Он знает: этого не будет. Он умрет здесь, быть может, в этот самый день. Скоро дети, рожденные пустыней, останутся одни. Старик собрал их, чтобы проститься.

Толпа, словно пчелиный улей, гудит, распираемая волнением и энтузиазмом. Моисей не видел на лицах людей подобного восторга с тех пор, как родители этих юношей вышли из Египта, нагруженные золотом фараона. Как быстро улыбки увяли на тех лицах. Кто знает, как долго сохранятся они на лицах этих молодых людей? Дети слушали рассказы своих отцов, которые ворчали, жаловались и восставали против него. Сегодня последняя возможность выправить предание, опровергнуть обвинения, сообщить истинную историю не только этим юнцам, но и всем, кто придет на свет вслед за ними, всему их потомству.

Глаза Моисея, затянутые катарактой, цветом напоминают скисшее молоко. За восемьдесят лет жизни в пустыне глубокие морщины прорезали его лицо. Он почти утратил слух, голоса множества людей сливаются в единый, раздражающий гул. Иисус и Халев, его верные помощники, угомонили толпу и подали старику знак начинать. Они приказали вестникам повторять слова Моисея, выкрикивать их, чтобы каждый смог их разобрать. «Говори помедленней, — советуют они вождю, — не спеши». Но стоит ему заговорить, и голос изменяет ему, возвращается давно преодоленное заикание.

Моисей — самый старый человек, которого когда–либо доводилось видеть этим юным израильтянам, единственный старик среди них. Он почти вдвое старше Иисуса и Халева. Его снежно–белые волосы и развевающаяся борода превращают его в какую–то мифологическую фигуру. С самого рождения этих юношей Моисей присутствовал, руководил их жизнью. Они слушали рассказы о том, как он прошел мимо стражей в покои могущественного фараона, застав врасплох правителя, с которым некогда участвовал в детских играх. Казни египетские, когда–то внушавшие ужас, с годами стали казаться забавными: лягушки, скачущие по кухне, мухи и комары, жалящие солдат, нарывы, заставлявшие египетских волхвов кататься по песку в поисках облегчения. Вот что мог сделать волшебник Моисей!

Родители этой молодежи с тоской вспоминали пальмы и высокие дома, такие высокие, что и солнца за ними не было видно, улицы, запруженные колесницами и повозками с осликами и растянувшимися до горизонта караванами верблюдов. Эти же люди не хранят подобных воспоминаний, у них нет ничего, кроме надежды на новое начало, на создание государства, где они будут господами, а не рабами, кроме надежды на страну, не ведающую засухи, изобильную урожаями, на страну, которую они назовут своей родиной.

Жизнь Моисея выстроена вокруг единой темы: такова воля Господа. Сколько раз мать пересказывала ему чудесную историю его спасения в тот страшный год, когда фараон затеял истребление еврейских младенцев! «Бог спас тебя, Моисей, — вновь и вновь повторяла она. — Он для чего–то особенного предназначил тебя», — и она смеялась счастливым и гордым материнским смехом, вспоминая, что Бог устроил так, чтобы фараон платил ей жалование за воспитание ее собственного сына, а тот играл во дворце, получал лучшее по тем временам образование, сидел за столом с правителями империи.

Моисей, знавший о своем происхождении, чувствовал себя человеком без родины. Египетские князья отпускали грубые шутки в адрес евреев, а Моисей кусал губы. Его родичи, иудеи, упрекали его за высокомерие и великосветское произношение, и он вновь закусывал губы. Моисей любил обе свои семьи: и родную, и приемную. Ему нравились тихие семейные вечера, завершавшиеся пересказом преданий об Аврааме, Исааке и Иакове, и о Боге, Которого они продолжали чтить, хотя Он словно впал в спячку, а за это время на земле сменилось вот уже двенадцать поколений. В особенности Моисей любил рассказ об Иосифе. «Ты станешь вторым Иосифом, — говорила ему мать, целуя на прощание. — Ты тоже живешь в покоях фараоновых. В тебе Бог уготовил нам спасение».

Но, с другой стороны, он не мог лишиться удовольствий дворцовой жизни, учебы в числе отборной молодежи, спортивных состязаний, празднеств, хорошего вина, общения с теми умащенными и пахнущими благовониями женщинами, которые обучали его музыке и изящным искусствам. Словно шпион, он какое–то время балансировал на грани двух миров, не позволяя им смешиваться друг с другом, а сам наслаждаясь обоими. Но однажды эти миры столкнулись, и Моисею пришлось выбирать между ними.

Сначала казалось, что он просто совершил естественный и справедливый поступок. Одетый в богатый наряд египетского принца, с золотой диадемой на голове и с золотой пряжкой, показывающей его высокое положение, Моисей по поручению фараона осматривал строительную площадку. Он увидел, как египтянин — бригадир или десятник — жестоко избивает еврея, его сородича. Моисей нанес негодяю сильный удар, прикончил его на месте и, зарыв тело в песок, ушел оттуда как ни в чем не бывало. Однако нашелся свидетель, и этот поступок недолго оставался тайным.

Именно тогда Моисей окончательно понял, на чьей он стороне. Египтяне дали евреям презрительную кличку «хапиру» — «пыльные». Если умирал египтянин, кто–то должен был ответить за это, но если умирал хапиру — никому до этого не было дела. «Мне есть дело, — решил Моисей. — Пусть они рабы, но они — мои родственники. Ни с кем из них не дозволено так обращаться».

С точки зрения фараона, это означало, что Моисей перешел на сторону врага, что он стал мятежником. Ведь это был тот самый фараон, который в свое время пытался истребить младенцев племени Моисея. Фараон приговорил к смерти принца–самозванца по имени Моисей.

Спасая свою жизнь, Моисей бежал из Египта и на сорок лет расстался и с родной, и с приемной семьями. Новая жизнь, существование кочевника неожиданно оказались ему по душе. Он обзавелся женой, его семья росла, появились навыки выживания в пустыне. Из осторожности Моисей предпочитал не рассказывать о своем прошлом, тем более что в земле Мадиамской никого не интересовали ни евреи, ни египтяне. Мир замкнулся в кругу семейного благополучия, и в зрелом возрасте, в восемьдесят лет, Моисея интересовали только его дети, зятья с невестками да овцы.

Но у Бога были другие планы. Пока Моисей заново строил свою жизнь в земле Мадиамской, вдали от своего племени, Господь внял стонам евреев–рабов. И внезапно таинственно действующая рука Божья пришла в движение, и обнаружилось, что в странной и сложной жизни Моисея все было не напрасно. Теперь Господь располагал нужным ему орудием — евреем, получившим образование египетского правителя и притом вполне способным выжить в условиях пустыни. Настало время избавления народа избранного. Оставалось лишь одно: убедить Моисея… и фараона.

Моисей сразу же подверг замысел Бога серьезным исследованиям. Во–первых, он сомневался, поверят ли ему. С какой стати евреям слушать человека, воспитанного в стане врага, изгнанника, который на сорок лет покинул страну? К тому же для убеждения евреев и фараона требуется красноречивый вождь — зачем же Бог избирает заику? «Господи, пошли им кого–нибудь другого», — взмолился Моисей, но несколько резких слов, раздавшихся из горящего куста, сломили его сопротивление. Убедить фараона было труднее.

Так неуверенный в себе пастух стал первым посредником, избранным Богом для общения со Своим народом, первым человеком, о чудесах которого сообщает Библия. И все же страхи Моисея были обоснованными. Стоило рассерженным египтянам удвоить ежедневный объем работы для евреев, и евреи отвернулись от Моисея и его брата Аарона. Неужто дети Израиля поверят, что Господь, молчавший в течение четырехсот лет, внезапно решил осилить фараона с его войском? Пустые мечтания!

Моисей не чувствовал за спиной поддержки собственного народа, когда поднимался по широким каменным ступеням во дворец фараона, золотое убранство которого сверкало в лучах полуденного солнца. Моисей огляделся по сторонам. Амбициозные планы строительства близки к завершению. Вместо убогих построек, запомнившихся ему с детства, теперь высился кремль из белого известняка, слепивший глаза пуще лучей солнца.

Иероглифы, вырезанные на каменной стене, вели свой горделивый рассказ. Первый язык, выученный в детстве, почти забытый за сорок лет, теперь возвращался к Моисею. Он перечел список побед фараона и почувствовал укол в сердце, увидев знакомый символ, которым египтяне обозначали чужака: связанный человек с окровавленной головой. Мадиамская пустыня излечила его от ностальгии по роскоши Египта. Обильные пиршества, оргии, нарядное платье, прическа, повязки и даже покрой одежды, гласящий о высоком социальном положении, — все это перестало иметь значение. Моисей знал теперь, кто он такой: иностранец, чужак в чуждой ему стране. «Гирсон» («пришелец») — так он назвал своего сына. Его народ, евреи — те самые связанные люди, чья кровь льется из пробитой головы, «хапиру», «пыльные», работающие в грязи, покрытые шрамами от бичей египетских надсмотрщиков. Все их надежды, все их будущее в руках Божьих.

«С какой стати мой секретарь допустил ко мне вонючего пастуха?» — подумал фараон, разглядывая, но не узнавая Моисея. Бедно одетый пришелец прошептал слова приветствия, которые должен был повторить за него Аарон, его «переводчик». Однако никто во дворце не разбирал деревенский выговор Аарона. Когда же наконец сам Моисей заговорил вслух, все присутствовавшие вздрогнули от изумления: из уст пастуха полилась безупречная речь египетского аристократа.

Через несколько минут Моисей, бывший некогда египетским принцем, и правящий фараон вместе смеялись, вспоминая детские забавы. Фараон хлопал в ладоши от радости, и его золотые браслеты и ожерелья звенели в такт. К удивлению стражи, он даже позволил этому бедняку обнять себя.

Когда–то эти двое играли вместе. Потом Моисей навлек на себя гнев прежнего фараона, отца нынешнего. Теперь бывший фараон уже упокоился в невероятной роскоши пирамид. «Мы положили в его гробницу столько пищи и вещей, что ему хватит на всю вечность, — похвастался его сын. — Я уже назначил пятьдесят тысяч рабочих для строительства моей собственной пирамиды. Всегда лучше позаботиться заранее».

Моисей мог получить все, чего хотел, то есть все, что понадобилось бы ему самому, а не его народу. «Подумай сам, Моисей. Поставь себя на мое место. Ни один царь не позволил бы такому количеству работников просто взять и уйти. Мне нужно строить города, водопроводы и крепости». Фараон не стал упоминать об этом вслух, но оба они знали, что еврейские рабы задешево делают самую тяжелую и грязную работу. «Возвращайся во дворец, наслаждайся жизнью, — настойчиво приглашал фараон. — Забудь о той истории с надсмотрщиком. Как прежде отец, так теперь я — Египет, я — утренняя и вечерняя звезда. Если я назову день ночью, так оно и будет. Живи со мной и забудь о евреях».

Но Бог не собирался забывать о евреях. «Я увидел страдание народа Моего и услышал его вопль», — сказал Он Моисею из горящего куста. Моисей тоже был не в состоянии оставить свой народ. В прежние времена предложение фараона могло бы соблазнить его, но не теперь. Моисей со стыдом оглядывался на те дни, когда он называл отцом человека, истребившего еврейских детей. После сорока лет в пустыне он с ужасом и отвращением глядел на рабский труд. И Моисей бросил вызов. Он вызывал на бой целую империю, вызывал ее на космический поединок, в котором примут участие и небеса.

Вскоре Моисей и фараон уже вовсю состязались друг с другом, как в детстве, когда они перетягивали канат и ни один не желал уступить другому. «Не позволю мне указывать! Не допущу, чтобы мне угрожали! — таких интонаций от своего сверстника Моисей прежде не слышал. — Я утренняя и вечерняя звезда. Я фараон!»

Могущественные боги Египта строились великолепными рядами против невидимого Бога евреев. С точки зрения египтян, учение о единственном да еще и невидимом Боге было просто смехотворным. Они почитали множество богов, которых можно было видеть, которым можно было поклоняться в пышно убранных храмах: Гора–сокола, Тота–ибиса, Аписа–священного быка. Каждое божество обладало таинственными качествами, известными только его жрецам. Какой толк от Бога, Которого нельзя ни увидеть, ни изобразить в виде статуи или картины?

Просьба евреев отпустить их на три дня в пустыню для совершения жертвоприношения казалась грубой уловкой для побега. Разве в храме в Карнаке не служат 70 000 священников и их помощников? Если евреям понадобились какие–то священнодействия, почему бы им не обратиться к специалистам?

Однако боги Египта один за другим пали жертвой казней, насланных Богом Моисея: божество реки не смогло воспрепятствовать превращению воды в кровь, священные мухи сделались назойливыми паразитами, солнечный бог Ра скрылся за тучей, священный бык не сумел защитить свое потомство. Последняя, самая страшная казнь унесла первенцев Египта, не пощадив и сына фараона, и правитель признал свое поражение: незримый Бог победил. На следующий же день еврейские рабы, прихватив с собой богатства Египта, удалились прочь. Огромная, неорганизованная толпа следовала за своим вождем Моисеем, принцем Израиля.

Разумеется, сам Моисей не желал принимать этот титул. С того момента как он увидел горевший и несгоравший куст, один урок он усвоил твердо: эта миссия принадлежит Богу, а не ему, Моисей лишь исполнял роль, отведенную ему Богом. Он вбивал этот урок в израильтян каждый год, когда они праздновали Пасху, вспоминая последнюю, страшную ночь в Египте. Свобода настигла их посреди черной ночи. Семьи жались друг к другу за пасхальным столом, их вещи уже были сложены, но мощное войско египтян сторожило безоружных потомков Иакова. Бог избавил их в ту ночь и потом, когда фараон, переменив свое решение, послал боевые колесницы вдогонку за уходящим от него племенем и все израильтяне вопили в жалком страхе, Господь вновь пришел им на помощь. События Исхода стали одним из эпитетов Бога: «Я — Господь, который вывел вас из Египта».

Ту же детскую зависимость от Бога израильтяне испытывали на всем протяжении своего странствия. У них кончилась вода — Бог указал им источник. У них иссякли запасы пищи — Бог даровал им манну. На них напали враги — Бог спас их. Освобождение Израиля было всецело актом Бога, и Ему Одному надлежало воздавать хвалу.

Годы пастушеской жизни научили Моисея терпению, приготовили его к роли вождя народа. В прежние времена он все решал сам. Все три эпизода его юности, о которых мы знаем, были сценами насилия: он убил египтянина, разнял дерущихся соплеменников, разогнал пастухов, обижавших женщин, завоевав при этом любовь своей будущей жены. Но теперь неистовый характер Моисея смягчился.

Лишь однажды неукротимый дух взыграл в нем с прежней силой. Моисей гневно ударил посохом по скале: «Вы хотите пить? Я дам вам воду!» — крикнул он своим спутникам, жаловавшимся на непереносимую жажду. Этот проступок лишил его заветной мечты, надежды самому ступить в Землю обетованную. На один миг Моисей забыл, что все чудеса совершаются Богом, а не им самим. Вот почему теперь он стоял на высоком камне посреди взволнованной толпы — все еще на этом берегу Иордана.

Надо ободрить их, — шептал он самому себе. — Не забывай, старик, для них настает великий день. Не лишай их радости. Бога прогневили их родители, а не эта зеленая молодежь. Дай им надежду. Пусть веселятся».

Но как бы он ни сдерживался, гнев прорывался наружу. Он устал, изнемог, а его жизнь все эти последние годы состояла из сплошных разочарований.

«Вы слишком тяжелая ноша для меня одного», — произнес он и сделал паузу, пока глашатаи повторяли его слова.

Да уж, верно, они были для него тяжкой обузой, это блеющее стадо, жалкая кучка неблагодарных слабаков, которых он тащил через пустыню, словно ослик, влачащий в гору тяжело нагруженную тележку. Едва он вывел их из Египта, как они принялись сокрушаться о тамошних сладостях и приправах. О, неблагодарные! Бог дал им манну, а они требовали жаркое. Бог открыл источники в скале, а им подавай реки.

Жестоковыйные, подобные тем волам, которых он запрягал в молодости и которые противились его ярму. Нужно дождаться, пока глупое животное расслабится, и только тогда удастся как следует закрепить ярмо на его шее, иначе вол за день работы натрет себе холку, поплатившись за собственное упрямство. А это племя блуждало сорок лет в пустыне, покуда «ярмо» ерзало взад и вперед на его шее. Переход через пустыню должен был занять одиннадцать дней, только одиннадцать дней, а не всю жизнь.

«Вы не хотели идти, вы восставали против приказов Господа вашего. Вы ворчали, сидя в своих шатрах… Сколько я вас знаю, вы всегда норовили ослушаться Господа».

Потише, старик. Вспомни — это же дети. Во всем виноваты их родители, а не они. Но Моисей не мог сдержаться. Слишком много желчи накопилось за эти сорок лет, а старших, на которых ему следовало бы обрушить свой гнев, уже не было в живых.

«Из–за вас Господь прогневался и на меня и сказал: «И ты тоже не войдешь в эту землю».

Вот что терзает его. Как же так, зеленая молодежь войдет в землю, текущую молоком и медом, а освободитель народа, тот, кто нес эту тяжкую ношу на своих плечах, кто заступался за них, когда Сам Господь отворачивался от избранного Им народа, останется здесь, по эту сторону границы, умрет здесь. Разве это справедливо? Нет, несправедливо. Несправедливо!

«Я говорил вам, но вы не слушали. Вы восставали против повелений Господа…».

Речь не удается. Моисей видит реакцию толпы: женщины отвлекаются и болтают, мужчины отводят глаза, переминаются с ноги на ногу, дети убежали поиграть. Это его последний шанс, а он того и гляди лишится его. Но разве он не вправе даже выговориться? Разве он и этого не заслужил? Все равно, что они подумают. Они обязаны выслушать его. Когда–нибудь они сумеют понять сказанное. Когда–нибудь они пожалеют, что так обращались с ним.

«Я просил Господа: «Позволь мне перейти на ту сторону и увидеть прекрасную страну за Иорданом, эти сладостные горы и Ливан». Но из–за вас Бог прогневался на меня и не стал меня слушать».

Что понимала эта толпа? Она видела, что старик опять сердится. Их родители уже упокоились в песках Синая, и вскоре Моисей ляжет рядом с ними. Жалкий конец жизни, отданной на служение. Немного радости получил он от этой жизни, и уж, конечно, израильтяне не облегчили ему задачу — напротив, каждый день они являлись к нему с новыми проблемами. Они сплетничали о нем, не доверяли ему, завидовали. Не было среди них ни одного, кто бы любил Моисея. Да и как можно любить человека, который старше тебя на сорок лет, который предпочел бы пасти овец, а не иметь дело с людьми, который с глазу на глаз беседует с Господом в тишине своего шатра? Его не любили, и Моисей об этом догадывался.

Он произнес длинную речь, даже три речи. И хотя он то и дело отвлекался, чтобы пожаловаться на свою несложившуюся судьбу, он сумел все–таки собраться с силами и передать им главную весть, главное наставление, суть которого сводилась к одному слову: «Помните!». Тремя речами во Второзаконии Моисей установил ту великую традицию исторической памяти, которой его народ, позднее названный еврейским, оставался верен всегда: «Не забывайте! Никогда не забывайте». Мы никакими силами не сможем изменить прошлое, но мы обязаны чтить его и свидетельствовать о нем, помнить его, чтобы зло не могло повториться.

Казалось бы, столько всего было пережито: столетия рабства, десять казней египетских, чудо на Чермном море, победы над племенами пустыни. К чему евреям это упорное, педантичное напоминание? Разве могут они забыть Господа, когда всего лишь одно поколение миновало с момента Исхода? Разве могут они усомниться в таком Боге? Но Моисей знал, что памяти потребуется ежедневное усилие воли.

Берегитесь, не забывайте Господа Бога своего, не нарушайте Его заповедей и законов, о которых я напоминаю вам ныне, иначе, когда вы поедите и будете удовлетворены, когда вы построите красивые дома и поселитесь в них, когда ваши стада возрастут, когда накопится у вас много золота и серебра и богатство ваше умножится, ваши сердца сделаются надменными, и вы забудете Господа Бога вашего, Который вывел вас из Египта, из земли рабства. Он провел вас по огромной и страшной пустыне, по безводной, томимой жаждой земле, кишащей ядовитыми змеями и скорпионами. Он дал вам воду из твердой скалы. Он питал вас манной в пустыне, пищей, неведомой вашим отцам, Он смирял и испытывал вас, чтобы даровать вам награду. Но потом вы скажете: «Это мой ум и мои руки создали для меня богатство». Но помните Господа Бога вашего, ибо это Он дает вам возможность наживать богатство, верный завету, который Он заключил с вашими отцами и который Он хранит поныне.

По–видимому, больше всего Бог боится, как бы о Нем не забыли. В эти десятилетия странствия по пустыне, в повседневной зависимости от Бога израильтяне не имели возможности забыть о Нем. Бог кормил Свой народ, одевал его, вел за Собой, помогал в битвах. В те дни ни один израильтянин не мог усомниться в бытии Бога, ибо Он предшествовал им в столпе облачном и в столпе огненном.

Но скоро Бог откажется от ежедневного попечения. Как только Его народ отведает плодов Земли обетованной, он перестанет получать манну. Отныне им придется возделывать землю и собирать с нее урожай. Они начнут строить города и воевать, они изберут себе царя. Они будут процветать, и сердца их покроются жиром. Они решат, что их войска и колесницы — более надежная защита, чем Господь, они забудут урок, преподанный надменному Египту. Они будут унижать бедняков и чужеземцев, забыв, что сами были рабами и пришельцами. Они забудут Бога.

Запишите на сердце своем заповеди, что даю вам ныне. Внушите их своим детям. Говорите с ними об этом, когда сидите дома и когда идете по дороге, когда встаете и когда ложитесь. Привяжите их, как знак, к ладоням своим, ко лбу своему. Начертайте их на косяках дверей и на воротах у входа в ваш дом. Когда Господь приведет вас в землю, которой Он клялся вашим предкам, Аврааму, Исааку и Иакову, в страну больших богатых городов, которые не вы построили, домов, наполненных богатством, которое не вы скопили, страну колодцев, которые не вы выкопали, олив и виноградных лоз, которые не вы насадили, — когда вы отведаете всего этого и насытитесь, берегитесь, не забудьте Господа, Который вывел вас из Египта, из земли рабства.

Моисей хорошо знал, что для любого, кто следует Господу, благополучие опаснее, чем неудача. Он сорок лет блуждал по пустыне в наказание за то, что израильтяне не сумели переварить первую же великую удачу — исход. Все тяжкие падения в его жизни происходили тогда, когда Моисей пытался присвоить себе высшую власть — расправился с египтянином, высек воду из скалы, — а не тогда, когда он полностью полагался на Бога.

Напротив, величайшую победу он одержал, приняв на себя, можно сказать, пассивную роль. Он не вел свой народ в битву, как полководец, а стоял на соседнем холме, простирая к небесам руки в напряженной молитве. Пока молитва его возносилась к Богу, израильтяне одерживали верх; стоило ему опустить руки, им грозило поражение. К концу дня изнемогающий от усталости Моисей уже сидел на этом холме, а помощники поддерживали его руки. В слабости познает человек могущество Бога.

Почему–то разговор об обидах утишает боль. «Были ведь и хорошие времена», — думает Моисей. Он всегда чувствовал, что Бог направляет каждый его шаг, и даже в те минуты, когда казалось, что, кроме Бога, его никто не поддерживает, ему вполне хватало помощи Бога. Когда Корах и с ним многие взбунтовались против Моисея, он мог бы поразить их мечом, как в былые дни, но он предоставил уладить все Господу. Позднее, когда родные брат и сестра обратились против него, высмеивали его африканскую жену, он опять же попросил Господа разобраться в этом — и Господь проучил Аарона и Мириам на всю жизнь. «Я говорю с ним лицом к лицу! — прогремел Господь. — Как смеете вы браниться со слугой Моим, Моисеем?» Моисею оставалось лишь скромно покраснеть.

Однажды Моисей услышал, что кто–то отзывается о нем, как о самом кротком, самом мягком на свете человеке. Вот бы удивились его мать и фараон, если бы узнали об этом. Моисей даже рассмеялся. Бог, пожалуй, тоже не согласился бы с этим. «Это я–то смиренный? Кроткий? Подумать только!»

За эти годы Моисей испытал нечто столь сладостное, необычное и таинственное, что лишь одно слово может передать это: благодать. Свободный, ничем не заслуженный дар Бога. Моисей узнал, что Бог любит его, несмотря на все его недостатки, любит чистой, постоянной, упорной любовью. Моисей прожил больше ста лет на этой земле и уже не пытался ломать себе голову, гадая, «что нашел» в нем Господь или что нашел Он в этом народе. Моисей принимает благодать и воздает хвалу.

Он отпивает большой глоток воды из козьего бурдюка, смачивает губы, полощет горло.

«Слушайте! И слушайте внимательно. Вот что вы должны помнить и, даже если вы все остальное забудете, не упускайте из памяти это».

Еще одна пауза, еще один глоток воды. Толпа замерла, подметив странную перемену в голосе Моисея. Лицо проповедника сияет блаженством, кажется, от него исходит пламя и свет. Они уже знают, что означает это выражение лица, они видели его, когда Моисей возвращался из священной скинии после общения с Богом.

«Слушайте! Господь избрал вас и возлюбил не потому, что вы более многочисленны, чем другие народы, напротив, вы из самых малочисленных. Но Господь возлюбил вас, Он соблюл клятву, данную вашим отцам, Он вызволил вас могучей дланью и вывел вас из земли рабства, из–под власти фараона, царя Египта. Узнайте же, что Господь ваш есть Бог, Бог верный, Он хранит Свой завет любви с тысячами поколений тех, кто любит Его и соблюдает Его заповеди».

С каждым словом слабый голос старика становится все отчетливей и громче.

«Господу Богу вашему принадлежат небеса и высочайшее из небес, земля и все, что есть на земле. Господь избрал ваших праотцев и полюбил их, и Он предпочел вас, их потомков, всем народам земли.

Господь — слава наша, Господь наш, Который совершил для нас все эти великие и дивные чудеса — вы видели их своими собственными глазами. Когда ваши предки явились в Египет, их насчитывалось всего семьдесят человек, а Господь умножил вас как звезды небесные».

Как звезды небесные — хорошее сравнение. Разве не это обещал Бог Аврааму? И вот пророчество исполнилось на глазах у Моисея. Иудеи ворчали и восставали, и добились того, что старшее поколение преждевременно легло в могилы. Но вот они перед ним, израильтяне, избранный народ Божий, сокровище его у самых пределов Земли обетованной.

Моисей еще раз отпивает из кожаного бурдюка, выжидая, пока толпа хорошенько вслушается в его слова. Теперь они внимают охотнее, ведь речь идет о чем–то приятном. Кому же не захочется узнать, что Бог его любит?

В первый раз, когда Моисей общался с Богом, он не совладал с собой, закрыл лицо в страхе и стыде. Но теперь, после сорока лет подобных бесед, они с Богом сделались, если можно так сказать, друзьями. Он спорил с Богом, даже торговался с Ним. Иногда проигрывал, например, когда ему было запрещено войти в Землю обетованную, иногда выигрывал, как в тот раз, когда Бог едва не отказался от Своего замысла, но Моисею удалось уговорить Его вновь простить Свой народ.

Моисей отвлекся от темы и начал снова напоминать толпе о том дне, о своем звездном часе. Они отошли всего на три дня пути от Египта и уже стали жаловаться на недостаток воды; через месяц они забыли бичи надсмотрщиков и с тоской вспоминали египетские гранаты и фиги, а еще месяц спустя наступил миг, когда Моисей встретился с Богом. Он общался с Богом на священной горе, он получил каменные скрижали, надписанные рукой Самого Бога. Он спустился вниз, возвращаясь к своему народу, и увидел омерзительную сцену. Он спустился к народу, его лицо излучало свет — а люди плясали вокруг золотого тельца, вокруг египетского идола! Это было уже чересчур! Ему следовало отречься от этого неблагодарного народа, он бы так и сделал, но Бог сделал это за него. И внезапно выяснилось, что только Моисей может спасти израильтян от уничтожения — всех, до последнего человека. Бог был настроен решительно. Моисей швырнул наземь каменные скрижали — они раскололись — и сам упал лицом вниз. Он лежал ничком сорок дней и сорок ночей, он искупал постом те дни торжества, которые провел рядом с Господом на священной горе. Он не вкушал хлеба, не пил воды, а евреи дни напролет толпились возле его неподвижного тела, гадая, не умер ли Моисей, не ждет ли смерть и их самих. И они бы умерли, все до единого, если бы Моисей не заступился за них перед Богом.

«Оставь меня, чтобы гнев Мой возгорелся на них и Я бы уничтожил их. Тогда Я произведу из тебя великий народ». Соблазнительное предложение, но Моисей не оставлял Бога в покое. Он заклинал, он плакал, он пускал в ход аргументы, взывая к милосердию Бога, к Его гордости, к Его доброй славе. Он просил Бога взять его жизнь, но сохранить народ. Он напоминал Богу о тех людях, которых Он прежде любил, — об Аврааме, Исааке и Иакове. Наконец Бог уступил ему. Он даже явился Моисею в зримом облике, позволил увидеть Себя, чего не удостаивался ни один человек на земле. Бог заключил новый завет и обещал привести Свой народ в Землю обетованную.

Хотя Моисей был воспитан среди египтян с их тератоморфными богами, он вернулся к забытой за четыреста лет рабства фундаментальной истине: Бог — это Личность. В эти годы «отсутствия Бога» израильтяне начали представлять Его себе (если они вообще о Нем вспоминали) как далекую, непостижимую, недоступную тайну, не соприкасающуюся с тем, что происходит на земле. Моисей напомнил израильтянам, что Бог столь же личностей, как и они сами, и более того: их индивидуальность — лишь слабый отблеск личностности Бога.

Когда Бог составлял список заповедей, любовь заняла в нем первое место как основа Его отношений с человечеством. Бог встречался с Моисеем в шатре и обсуждал с ним текущие дела, как обсуждают их два друга. Он слушал человека, Он спорил с ним. Оказалось, что Бог уязвим; когда народ оскорбляет Его, Он страдает, как отвергнутый влюбленный. Он рассыпает угрозы, но воздерживается от их осуществления. Он вступает в переговоры и подписывает соглашение.

Вот что в особенности отличало израильтян от всех соседних народов: даже высокомерные египтяне жили в страхе перед своими непредсказуемыми богами; жители Ханаана приносили им в жертву детей. Но Бог Израиля пожелал заключить со Своим народом договор, в котором было точно обозначено, чего Он ждет от людей и что Он дает им взамен.

За исключением ортодоксальных иудеев, мало кто интересуется сегодня сводом предписаний, запечатленных в Исходе, Левите и Второзаконии. Кажется, что эти законы назойливо повторяются и не имеют никакого отношения к современному обществу. Однако Второзаконие совершенно ясно показывает, что они заложили основания небывалых отношений — отношений между внушающим почтение и ужас святым Богом и обычными людьми, слабыми и вечно недовольными.

Моисей понимал: пройдут годы, и люди начнут сомневаться в необходимости тех или иных пунктов этого договора. Он предвосхищает все вопросы.

«В будущем, когда сын твой спросит тебя: «В чем смысл тех предписаний, заповедей и законов, которые Господь наш предписал тебе?», отвечай: «Мы были рабами фараона в Египте, но Господь могучей рукой вывел нас из Египта. На наших глазах Бог творил дивные и страшные знамения и чудеса над фараоном и домом его, и всем Египтом. Но нас Он вывел оттуда, чтобы привести нас в ту землю, которую Он обещал нашим предкам, и даровать нам ее. Господь велел нам соблюдать все эти предписания и бояться Господа Бога нашего, чтобы мы жили и процветали, как оно и есть ныне. И если мы постараемся соблюдать все, что сказано в законе, перед Господом Богом нашим, все, как Он заповедал нам, это вменится нам в праведность».

Итак, Бог дал законы, заботясь о благе самих израильтян. Их благополучие, сама их жизнь зависели от соблюдения условий этого договора. Моисей подробно изложил обязательства, которые берет на Себя Бог: женщины Израиля будут рожать множество детей, урожай на их полях произрастет изобильным, скот станет размножаться. Он добавляет даже поразительное обещание: «Бог сохранит тебя от всякой болезни». Бог выдвигает только одно условие, соблюдая которое, израильтяне смогут получить все эти выгоды. Но, как оказалось, выполнить это условие не так уж просто. От израильтян требуется, чтобы они соблюдали предписания этого завета.

Бог вступает в небывалые отношения с кучкой беглецов, сорок лет скитающихся без толку по Синайской пустыне. Моисей не в состоянии охватить разумом столь великое событие: «Спросите всех от одного края небес до другого. Разве свершалось ранее что–либо столь великое или кто–нибудь слышал, чтобы оно свершалось? Разве какой–нибудь бог выбирал для себя народ из всех народов, как Господь Бог твой выбрал тебя в Египте?»

Позднее народу придется пройти через испытания, подобные испытанию, постигшему Иова, и сам завет подвергнется сомнению. Вера столкнется с чувством богооставленности, с ощущением всеобщей несправедливости. Но сейчас, в этот момент, великий замысел начинает осуществляться. Бог, всевышний Господь, избравший Себе народ, Бог, верный Своим обетам, ведет избранный народ в Землю обетованную.

Голос Моисея слабеет. Он все чаще делает паузы. Совсем мало сил осталось, совсем мало времени. Когда он приступил к этой речи, ему казалось, что смерть помедлит, пока он не закончит. Но теперь ему все равно. Усталость отбирает у него остаток жизни. Он сказал все, что хотел, и сказал много лишнего, он сбивался с мысли, повторялся, разражался слезами — и все некстати.

Так что же, будут ли они помнить? Писцы торопятся запечатлеть его слова для потомства, но израильтянам предстоит вскоре столкнуться с врагами, против которых слова почти бессильны.

Погодите, вот хорошая мысль! Там, в Египте, возводят монументы из камня. На колоннах и обелисках, на высоких каменных стенах записывают подвиги фараонов и законы страны. Если преступник говорит, что не знает их, его тащат к камню и указывают на закон, который он нарушил. Может быть, израильтянам стоит поступить так же?

«Сделайте это! — приказывает Моисей. — Когда вы перейдете через Иордан в землю, которую Господь Бог ваш отдает вам, установите большие камни, покройте их известью и напишите на них все слова этого закона. Когда вы перейдете через Иордан, установите эти камни на горе Эбал и напишите на них то, что я говорил вам ныне».

Начало положено. Что же еще остается? Как внушить этим людям всю важность договора с Господом всемогущим? Вот еще хорошая мысль: Моисей назначает колено левитов провозглашать закон. «Проклят тот человек, который сдвинет межевой камень на соседнем поле!» — кричат они, и народ должен дружно ответить: «Аминь!». Теперь они не отговорятся незнанием. Пусть они так подтвердят весь завет, вслух, строка за строкой.

Затем Моисей назначает два «полухория» — они ведут не мелодию, но две противопоставляемые друг другу интонации. За рекой Иордан две горы сходятся, образуя природный амфитеатр. На горе Гаризим шесть колен «оптимистов» будут повторять благословения:

«Поразит перед тобою Господь врагов твоих, восстающих на тебя; одним путем они выступят против тебя, а семью путями побегут от тебя.

Откроет тебе Господь добрую сокровищницу Свою, небо, чтобы оно давало дождь земле твоей во время свое, и чтобы благословлять все дела рук твоих: и будешь давать взаймы многим народам, а сам не будешь брать взаймы. Сделает тебя Господь головою, а не хвостом, и будешь только на высоте, а не будешь внизу, если будешь повиноваться заповедям Господа, Бога твоего, которые заповедую тебе сегодня хранить и исполнять».

И много еще благословений присоединяются к этим: победы, хорошая погода, экономическое процветание, здоровье. Разумеется, подобные обещания дает любой политический лидер, но в данном случае гарантом выступает Господь. Быть может, хоть это произведет впечатление на людей.

Но этот народ нуждается также в предостережении, он особенно нуждается в предостережении. Так пусть он услышит проклятия. Не надо сдерживаться, пусть обрушатся угрозы на эти головы. Не жалей их, Моисей! Надо хорошенько запугать их, чтобы отвратить от греха.

«Поразит тебя Господь чахлостию, горячкою, лихорадкою, воспалением, засухою, палящим ветром и ржавчиною; и они будут преследовать тебя, доколе не погибнешь. И небеса твои, которые над головою твоею, сделаются медью, и земля под тобою железом. Вместо дождя Господь даст земле твоей пыль, и прах с неба будет падать на тебя, доколе не будешь истреблен. Предаст тебя Господь на поражение врагам твоим; одним путем выступишь против них, а семью путями побежишь от них, и будешь рассеян по всем царствам земли. И будут трупы твои пищею всем птицам небесным и зверям, и не будет отгоняющего их. Поразит тебя Господь проказою Египетскою, почечуем, коростою и чесоткою, от которых ты не возможешь исцеляться. Поразит тебя Господь сумасшествием, слепотою и оцепенением сердца, и ты будешь ощупью ходить в полдень, как слепой ходит впотьмах, и не будешь иметь успеха в путях твоих, и будут теснить и обижать тебя всякий день, и никто не защитит тебя».

Господи, возможно ли это? Неужели Ты и впрямь можешь предать Свой народ всем этим казням? Но Моисей видит это столь отчетливо, что колени его подгибаются и сердце сбивается с ритма. Возможно ли поверить, чтобы такое произошло с народом, который Бог любит?

«И придут на тебя все проклятия сии, и будут преследовать тебя и постигнут тебя, доколе не будешь истреблен, за то, что ты не слушал гласа Господа, Бога твоего, и не соблюдал заповедей Его и постановлений Его, которые Он заповедал тебе… За то, что ты не служил Господу, Богу твоему, с веселием и радостию сердца, при изобилии всего, будешь служить врагу твоему, которого нашлет Господь, в голоде, и жажде, и наготе и во всяком недостатке… И ты будешь есть плод чрева твоего, плоть сынов твоих и дочерей твоих, которых Господь, Бог твой, дал тебе, в осаде и в стеснении, в котором стеснит тебя враг твой. Муж, изнеженный и живший между вами в великой роскоши, безжалостным оком будет смотреть на брата своего, на жену недра своего и на остальных детей своих, которые останутся у него, и не даст ни одному из них плоти детей своих, которых он будет есть, потому что у него не останется ничего в осаде и в стеснении, в котором стеснит тебя враг твой во всех жилищах твоих. Женщина, жившая у тебя в неге и роскоши, которая никогда ноги своей не ставила на землю по причине роскоши и изнеженности, будет безжалостным оком смотреть на мужа недра своего, и на сына своего и на дочь свою, и не даст им последа, выходящего из среды ног ее, и детей, которых она родит; потому что она, при недостатке во всем, тайно будет есть их, в осаде и стеснении, в котором стеснит тебя враг в жилищах твоих» (Второзаконие 28:45, 47–48, 53–57).

Моисей видит вражеское нашествие столь отчетливо, словно все происходит перед его глазами. Он видит груды тел, родителей, вырывающих друг у друга плоть своих детей, прекрасных девушек Израиля, иссохших, как старые ведьмы. О, если б зрение покинуло его и он бы избавился от этого кошмара! О, если б израильтяне могли оглохнуть и не внимать этим проклятиям. Нет, пусть слушают, пусть слушают! Это единственный способ предотвратить ужас.

«И рассеет тебя Господь по всем народам, от края земли до края земли… И Господь даст тебе там трепещущее сердце, истаевание очей и изнывание души. Жизнь твоя будет висеть пред тобою, и будешь трепетать ночью и днем, и не будешь уверен в жизни твоей. От трепета сердца твоего, которым ты будешь объят, и от того, что ±ты будешь видеть глазами твоими, утром ты скажешь: «о, если бы пришел вечер!», а вечером скажешь: «о, если бы наступило утро.» И возвратит тебя Господь в Египет на кораблях тем путем, о котором я сказал тебе: «ты более не увидишь его»; и там будете продаваться врагам вашим в рабов и в рабынь, и не будет покупающего» (28:64–68).

Моисей останавливается, он не может продолжать. Да и что еще говорить? Он едва выговаривает слова, ужас сотрясает его душу. Он ощутил реальность всего сказанного им. Он уже едва шепчет. То, что звучало как угроза, удерживающая народ от греха, стало пророчеством. Моисей внезапно догадался об этом: он описал будущее своего народа, который нарушит завет с Богом — и не один раз, а снова и снова.

И Моисей с неожиданной силой выкрикивает: «Вот, я сегодня предложил тебе жизнь и добро, смерть и зло… Во свидетели пред вами призываю сегодня небо и землю: жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь… ибо (Господь)… жизнь твоя» (30:15, 19–20).

Измученный, обессиливший, лишившийся голоса старик падает на руки своих спутников. Толпа, замерев, следит, как ее вождя осторожно передают из рук в руки, спуская со скалы на землю.

Более всего Господь желал сохранить Свой завет с Израилем. «О, если б их сердца были склонны бояться Меня и всегда соблюдать Мои заповеди, чтобы было хорошо им и детям их вовеки», — говорил Он Моисею. Но постоянные мятежи, которыми сопровождалось странствие в пустыне, утомили даже Бога. Теперь в голосе Бога появилась интонация обреченности, словно у родителей наркомана, которые понимают, что им не спасти свое дитя от пагубной привычки.