Антиникейская коалиция въ борьбе ея противъ никейцевъ

Антиникейская коалиция въ борьбе ея противъ никейцевъ

Разделение нстории тринитарныхъ движений IV века на два периода. — Догматическая причина реакции никейскому символу. — Начальныя проявления ея. — Возвращение сославныхъ за арианство епископовъ и Ария; значение этого факта въ дальнейшемъ развитии реакции. — Борьба противъ лицъ никейскаго образа мыслей и изгнание ихъ съ Востока. — Смерть Константина Великаго и первое возвращение сосланныхъ никейцевъ. — Антиохийский соборъ 341 г.: вторичное изгнание никейцевъ и догматичския формулы собора. — Соборъ въ Сардике: его история и результаты. — Вторичное возвращение на Восток никейскихъ изгнанниковъ. — Состояние церковныхъ делъ на Востоке после сардикийскаго собора. — Политика Констанция и ея задачи. — Западные соборы въ Арелате и Медиолане. — Победа надъ никейцами. — Сирмийский манифестъ 357 года и его значение

1. История догматическихъ движений, последовавшихъ за никейскимъ соборомъ, при первомъ знакомстве съ нею не можетъ не поразить наблюдателя необыкновенною слож–ностью и пестротой наполняющихъ ее явлений. Богословская деятельность церкви въ этихъ движенияхъ видимо достигаетъ своего высшаго напряжения. События следуютъ другъ за другомъ съ удивительною быстротой; не успеваетъ закончиться одинъ соборъ, какъ уже составляется другой, изменяющий или отвергающий решения перваго; иногда одновременно происходитъ по два собора не только въ одной какой–либо провинции, но даже въ одномъ и томъ же городе. Одне догматическия партии исчезаютъ, разлагаются на свои составные элементы; на место ихъ возникаютъ другия съ новыми формулами и новыми стремлениями и вступаютъ между собой въ самыя странныя комбинации. Люди, борющиеся за одне и те же идеи, отвертываются другъ отъ друга, какъ враги; наоборотъ, люди въ корне непримиримыхъ убеждений нередко выступаютъ подъ однимъ и темъ же знаменемъ. Чтобы не затеряться въ этомъ калейдоскопе соборовъ, партий и вероизложений и уловить въ нихъ поступательное движение истории, необходимо прежде всего отметить важнейшие моменты въ развитии споровъ за никейский соборъ, выделить главнейшия эпохи въ ходе антиникейской борьбы. Такихъ делений можетъ быть предложено несколько; но наиболее пригоднымъ изъ нихъ представляется то, которое всю историю посленикейскихъ движений разлагаетъ на два большие периода.

Первый периодъ простирается отъ 325–го года до 361–го, — отъ времени никейскаго собора до конца царствования Констанция или вступления на престолъ Юлиана; второй отъ начала правления Юлиана до константинопольскаго собора 381–го года. Въ первый периодъ реакция противъ никейскаго символа идетъ то съ убывающей, то съ возрастающей силой, но всегда съ прогрессивной энергией. Здесь наблюдается два различпые момента. Сначала все недовольные никейскимъ символомъ элементы, какъ то: тайно — арианствующие, консервативное большинство епископовъ Востока, общественное мнение и дворъ, действуютъ заодно въ полной гармонии и въ одномъ направлении. Открывши при Константине борьбу противъ лицъ никейскаго образа мыслей, при Констанции они перено–сятъ ее на догматическую почву и рядомъ формулъ спешатъ заменить никейский символъ. Сопровождаемая переменнымъ счастьемъ, борьба реакции въ 357–мъ году достигаетъ полной победы надъ никейцами въ восточной и западной церкви и въ такъ называемомъ сирмийскомъ манифесте предписываетъ веру всей церкви. Но этотъ годъ победы антиникейской коалиции былъ вместе съ темъ и годомъ ея распадения. Разнородные элементы, соединившиеся въ ней, выделяются и образуютъ различныя догматическия партии, вступающия между собой въ самыя разнообразныя комбинации. Это разделение, однако, не ведетъ за собой ослабления реакции. Въ оживлении догматическихъ интересовъ оно находитъ новую силу, соединяется подъ главенствомъ одной группы и снова наноситъ ударъ никейскимъ защитникамъ. На Константинопольскомъ соборе 361–го года никейское исповедание устраняется и вся церковь вновь соединяется подъ реакционнымъ антиникейскимъ символомъ. Весь этотъ периодъ пропикнутъ бурнымъ и страстнымъ характеромъ и дышетъ жизнью. Co времени Юлиана начинается упадокъ церковной жизни; ослабление догматическихъ споровъ, стремление къ взаимному сближению и поворотъ къ никейскому символу. Более подробную характеристику второго периода мы дадимъ въ своемъ месте. — Обращаемся къ истории перваго периода.

1. О догматическомъ настроении церковнаго Востока, среди епископовъ котораго реакция свила себе гнездо, за ближайшие къ никейскому собору годы, древность не сохранила намъ достаточныхъ сведений. Можно думать, что и въ действительноети это настроение не выражалось въ какихъ–либо резкихъ фактахъ, способныхъ обратить внимание современныхъ наблюдателей церковной жизни. Изъ последующихъ событий видно, что большинство восточныхъ епископовъ возвратилось изъ Никеи на свои кафедры съ затаеннымъ въ душе недовольствомъ никейскимъ вероопределениемъ, съ тревожнымъ опасениемъ за чистоту преданнаго учения; но это недовольство, эти опасения, по естественному порядку вещей, должны были оставаться скрытыми въ тайникахъ сердца, не показываясь наружу, не выражаясь въ явномъ и громкомъ протесте. Чувствуя себя разъединенными по прибытии къ своимъ паствамъ, восточные епископы не видели ни по–вода, ни желания поднимать споры только что оконченные соборомъ. Но этотъ миръ не имелъ прочной опоры въ церковномъ сознании: скоро стали появляться признаки, показывавшие, что вопросъ, решенный въ Никее, долженъ былъ еще сделаться предметомъ долговременнаго обсуждения всею церковью прежде, чемъ стать общепризнаннымъ въ ней достояниемъ. Дело началось, повидимому, съ того, что некоторые епископы на Востоке, убежденные въ правильности никейскаго вероопределения и хорошо понимавшие его глубокий смыслъ, при изложении учения ? Сыне Божиемъ въ своихъ церквахъ встретили себе сильную оппозицию въ рядахъ своей же паствы. На такое именно начало после никейскихъ споровъ указываетъ позднее совершившийся фактъ изгнания несколькихъ восточныхъ епископовъ, энергичныхъ защитниковъ единосущия, при чемъ въ вину имъ было поставлено то, что учение ихъ вызывало волнение среди пасомыхъ. Такимъ образомъ, первый толчокъ къ развитию новыхъ споровъ дало не арианство, ? которомъ иикто после никейскаго собора не безпокоился, а учение ? единосущии, и виновниками его были люди искренно осуждавшие Ария, стоявшие на почве вполне церковной. Возникши сначала въ отдельныхъ епископияхъ, оппозиционное движение начало распространяться по всему Востоку.Въ спорахъ о никейскомъ вероопределении, завязавшихся въ пастве, приняли участие, какъ защитники собора, такъ и те епископы, которыхъ слово «единосущный», по выражению Сократа, приводило въ смущение. Это слово снова сделалось предметомъ изследования: епископы обсуждали его въ частныхъ собранияхъ и посланияхъ, сохранявшихся еще въ эпоху историка. Но чемь глубже входили епископы въ изыскания, касательно никейскаго определения, темъ яснее обрисовывалась рознь, разделявшая ихъ въ толковании никейской формулы. Относительно догматическаго настроения большинства образованныхъ епископовъ Востока наилучшимъ показателемъ является, безъ сомнения Евсевий кесарийский. Разсматриваемая въ общемъ, его система носила на себе для того времени церковный характеръ, что признаетъ и самъ Евсевий, излагая ее главнымъ образомъ въ своемъ сочинении ? церковвюмъ богословии, и для начала IV века не заключала въ себе ничего оригинальнаго. Это оригеновское учение, взятое въ его субординационной части и значительно исправленное. Какъ и прочие богословы его времени, Евсевий наделяетъ Божество всеми абсолютными качествами, но не столь отвлеченными, какъ Плотинъ, и не столь конкретными, какъ Аристотель. Его Богъ напоминаеть всего скорее Платоно — Филоновское Божество. Онъ есть нерожденное начало всего, источникъ всякихъ благъ и причина божества, жизни, света и всякой добродетели. И При определении Логоса Евсевий пользуется обычными понятиями: Онъ образъ Отчаго божества, Сынъ по природе, единородный, одинъ прежде всехъ вековъ отъ Отца рожден–ный, неизменяемъ и непреложенъ, какъ Богъ. Но если на неоплатоническомъ языке Афанасия эти понятия ведутъ къ признанию тожества Сына съ Отцомъ по существу, то въ филоновскомъ мировоззрении Евсевия они должны доказывать лишь Его различие отъ Отца. Божество принадлежитъ въ собственномъ смысле толъко Отцу. Онъ одинъ не имеетъ ничего выше себя и не зависитъ ни отъ какой причины, обладаетъ собственнымъ безна–чальнымъ и нерожденнымъ Божествомъ съ монархической властью (??? ?????????? ????????). Божество Сына вторичное и производное; Онъ рождается по воле Отца и является рядомъ съ Нимъ, какъ ??????? ????? (вторая сущность). На этой раздельности Бога и Сына Его Евсевий настаиваетъ съ особенной силой. Логосъ Божий имеетъ самъ по себе собственную ипостась, существующую самостоятельно и действующую также по собственной инициативе (??? ???rov ??????? ?????????, ????? ????????? ????? ??????????). Его единство съ Отцомъ не въ единстве сущности, а въ подобии силы. Какъ причина и начало Сына, Отецъ предсуществуетъ Ему, и, значитъ, былъ данъ некоторый логический prius, когда Его не было. Происходя отъ воли Отца, Онъ является дроизведениемъ и тварью (??????????? ??? ??????), но не какъ прочия твари: начало Своего бытия Онъ получаетъ не изъ сущаго, а изъ воли Отца, а потому принадлежитъ къ божественной природе. Самъ Отецъ сделалъ Его причастникомъ Своего Божества и жизни, и потому Сынъ ниже Отца. Онъ иной рядомъ съ Отцомъ и слуга Его, Отецъ посылаетъ и приказываетъ Ему (?????????? ????).

Сынъ повинуется Ему, подчиняется Его повелениямъ, благодаритъ и молится Ему. Какъ ???????—посредникъ между нерожденнымъ Божествомъ и тварями, Онъ безконечно превосходитъ все твари, но меньше Отца. Духъ есть третья ипостась (?????? ?????? ?????) и сотворенъ Сыномъ». Такъ построенное учение ? Св. Троице для большинства восточныхъ епископовъ того времени представлялось весьма ценнымъ и непоколебимымъ достояниемъ веры, выражающимъ существо христианскаго учения ? Боге. Происхождение второй и третьей ипостаси, отъ Отца, какъ общаго виновника ихъ божественной природы, удо–стоверяло ихъ божеское достоинство и сохраняло единобожие, основной догматъ христианства; бытие же Сына и Духа въ качестве отдельныхъ ипостасей или сущностей и ихъ зависимость отъ Отца ручались за самостоятельное существование ихъ рядомъ съ Отцомъ, не позволяли сливать ихъ. На этой самостоятельности или ипостасности бытия Сына и Духа, ихъ раздельности отъ Отца богословская мысль Востока делала особое ударение ко времени никейскаго собора, такъ какъ, казалось, она одна могла предохранить богословие отъ внесения въ него савеллианскихъ идей, действовавшихъ на восточные умы съ особой привлекательностью.

Легко заметить, что съ изложеннымъ сейчасъ учениемъ ? Троице трудно было примирить формулированное въ Никее учение ? единосущии. Это учение было крупнымъ и резкимъ шагомъ впередъ, далеко оставлявшимъ позади себя старую догматику: оно не только отвергало старыя понятия ? Троице, но и осуждало ихъ, какъ скрытый субординационизмъ, какъ замаскированное требожие. Терминъ ????????? требовалъ признания въ Отце и Сыне не двухъ сущностей или ипостасей, связанныхъ единствомъ происхождения, но одной сущности или ипостаси, поскольку отцы никейскаго собора не делали различия между сущностью и ипостасью. Та же самая сущность, говорилъ никейский символъ, которая въ Отце, принадлежитъ и Сыну. Положение глубоко верное. вносившее необходимую поправку въ христианскую догматику, но нужно сознаться, что при той терминологии и при томъ истолковании термина «единосущный», какого держалось старое поколение никейцевъ, последовательное развитие этого положения заключало великия, почти непреодолимыя трудности. Уже самое слово: ????????? въ его философскомъ понимании не гарантировало ни единства, ни равночестности соотнося–щихся предметовъ. Когда на никейскомъ соборе очередь дошла до подписи символа, то пять епископовъ—Евсевий никомидийский, Феогнисъ никейский, Марий халкидонский, Феона мармарикский и Секундъ птолемаидский, — ухватившись за слово «единосущный», не принимали его и много «смеялись» надъ нимъ. «Назвать кого–либо единосущнымъ. — говорили они, — это значитъ указать на то, что происходитъ изъ другого или чрезъ побегъ, какъ растение изъ корня, или чрезъ истечение, какъ дети изъ отцовъ или чрезъ отделение, какъ два или три золотыхъ сосуда. Ho можно ли применить все эти понятия къ происхождению Сына отъ Отца?» Самое слово: o??ia имело различный смыслъ. Въ обычномъ употреблении оно указывало на имущество, деньги и вообще на всякое владение, въ чемъ бы оно ни стояло. Философское значение его впервые точно определилъ Аристотель: сущностью, — говорилъ онъ, — называется или материя, или видъ, или произведение обоихъ. Понятие ? сущности, какъ материальной стороне вещи, вполне удержали стоики; въ ихъ монистическомъ миросозерцании видимый миръ являлся, какъ ???????? ?ео?; въ этомъ смысле оно не разъ встречается у Филона. Но уже у Аристотеля терминъ: ????? въ применении къ материальнымъ предметамъ, получилъ двоякое значение, которое легло въ основу дальнейшаго употребления его: въ преимущественномъ смысле онъ обозначаетъ конкретное бытие, бытие отдельной вещи, взятой въ совокупности всехъ ея отличительныхъ свойствъ (substantia concreta), въ отдаленномъ онъ указываетъ на общие признаки, присущие известной группе предметовъ въ ихъ раздельности отъ другихъ, въ смысле substantia abstracta, обнимающаго собой родъ или видъ данной группы предметовъ. Въ последнемъ случае и самый терминъ ????? получалъ различное значение, произносилъ ли его реалистъ или идеалистъ. Въ первомъ понимании, какъ напр., у стоиковъ, сущность будетъ ??????????. Существующая въ своихъ видахъ, но не сливающаяся съ нимъ. ????? въ термине ????????? въ этомъ случае будетъ обозначатъ нечто третье, безличное ??????????) , лежащее выше Отца и Сына, по отношению къ которому Отецъ и Сынъ будуть только братьями или сонаследниками общаго блага и порождениями третьяго принципа. Но и въ томъ идеалистическомъ понимании термина «сущность», какого несомненно держались никейские отцы и по которому она означала реальное, данное въ действительности бытие ?kv ?????????), вопросъ не только не упрощался, а напротивъ, усложнялся. Если вся полнота Божества дана въ Отце и Сынъ обладаетъ ею въ тожестве, и все–таки должно быть между ними некоторое различие, то не является ли Логосъ лишь случайнымъ свойствомъ Отца, не имеющимъ самостоятельнаго бытия? Но быть можетъ ничто не приводило въ такое смущение восточныхъ епископовъ, какъ то истолкование термина ?????????, какое далъ ему Афанасий и какое удерживало все старое поколение никейцевъ. Мы уже видели, что Афанасий понималъ ?????????, какъ утверждение тожества Отца и Сына

По сущности ихъ божество определялъ какъ ????? ???????? ?????????? ??? ????????, ? ????? ??????????, такъ что этотъ его основной взглядъ вернее бы передавался терминомъ ?????????? или ??????????, а не ?????????, — и въ этомъ отношении близко напоминалъ Савеллия. Но настаивая на тожестве и единстве божественнаго существа въ Отце и Сыне, старшее поколение никейцевъ вообще не обращало внимания на раскрытие ихъ раздельности. Читая сочинения Афанасия или Аполлинария лаодикийскаго, видишь, что они неподражаемы въ раскрытии мысли ? единстве Сына съ Отцемъ и неисчерпаемы въ своихъ доказательствахъ, но коль скоро речь въ нихъ заходитъ ? различии Сына съ Отцомъ, чувствуешь, что сила логики ихъ ослабеваетъ, что для решения этого вопроса не достаетъ имъ точныхъ и ясныхъ формулъ, и никакъ не можешь отделаться отъ впечатления, что понятие самостоятельнаго личнаго бытия Сына они готовы принести въ жертву своей основной идее единства существа. Такимъ образомъ, въ учении старшихъ никейцевъ затушевывалась именно та черта раздельности, которою наиболее дорожилъ консервативный Востокъ, и линия, отличающая церковное учение отъ савеллианства, сглаживалась.

На никейскомъ соборе эта существенная разница, разделявшая воззрения защитниковъ единосущия отъ консерваторовъ, не могла выясниться надлежащимъ образомъ. Общая цель собора—борьба съ арианствомъ—объединяла всехъ его деятелей, стоявшихъ за церковное учение и скрывало недостатокъ согласия ихъ въ положительномъ понимании догмата. Однако, мы знаемъ, что и на соборе раздавались голоса, требовавшие сохранения преданной веры въ неприкосновенности, протестовавшие противъ всякаго нововведения въ веру. Желание въ корне пресечь арианство заставило консервативно расположенныхъ епи–скоповъ согласиться на внесение слова „ ????????? " въ символьную формулу, но не убедило ихъ въ необходимости этого термина для догматическаго учения церкви. Они приняли его только какъ пригодное оружие для борьбы съ арианствомъ, какъ удачный полемический приемъ; что же касается до положительнаго его содержания, то оно едва ли ясно ими сознавалось. Консерваторы скорее чувствовали, чемъ ясно постигали, что принятое имъ слово заключаетъ въ себе что–то новое, вноситъ какую–то по–правку въ привычныя догматическия представления, и съ скрытой тревогой уехали по своимъ паствамъ, ожидая, что скажетъ будущее. Теперь это будущее настало. Вслушиваясь въ учение, раздавшееся съ техъ кафедръ, которыя занимались защитниками единосущия, большинство восточныхъ епископовъ съ ужасомъ стали замечать, что унесенная изъ Никеи тревога за чистоту веры оправдывается, что новое раскрываемое никейцами учение, прямо или косвенно колеблетъ и разрушаетъ привычныя воззрения на Троицу, какъ три самостоятельныя ипостаси. Какъ всегда бываетъ въ спорахъ, затрогивающихъ самые живые интересы, противники не сумели сохранить настолько хладнокровия, чтобы всесторонне всмотреться и безпристрастно оценить воззрения другъ друга. Эта вина одинаково падаетъ какъ на защитниковъ никейскаго символа, такъ и на его оппонентовъ. Оппонентамъ казалось, что учение никейцевъ ? единой сущности или ипостаси Троицы вырываетъ у церкви самое дорогое наследие древности— веру въ самостоятельное бытие Сына Божия, — уничтожаетъ линию, отличающую Евангелие отъ Савеллия и вновь обращаетъ Троицу въ монархианскую единицу. Невольно охватывавший при этомъ страхъ предъ ересью заставлялъ по–дозрительно смотреть на те немногия попытки, при помощи которыхъ никейцы старались провести различие между первымъ и вторымъ Лицомъ Св. Троицы; ати попытки или понимались, какъ обычная еретическая уловка, или забывались, какъ недостаточно ясныя и твердыя. Въ свою очередь и никейцы не сумели простить традиционной догматике недостатокъ ея терминологии; они резко напали на нее и объявили приверженцевъ традиции, смущавшихся учениемъ ? единосущии, требожниками и арианами, въ чемъ последние были, конечно неповинны. «Сделавъ, — пишетъ историкъ Сократъ, — слово «единосущный» предметомъ своихъ беседъ и изследований, епископы возбудили между собой междоусобную войну, и эта война ничемъ не отличалась отъ ночного сражения, потому что обе стороны не понимали, за что бранятъ одна другую; одни, уклоняясь отъ слова «единосущный», полагали, что принимающие его вводятъ ересь Савеллия, и потому называли ихъ хулителями, какъ бы отвергающими личное бытие Сына Божия; другие, защищавшие единосущие, думали, что противники ихъ вводятъ мноробожие, и отвращались отъ нихъ, какъ отъ вводителей язычества». Такимъ образомъ, по мере того, какъ раскрывалось положительное содержание никейскаго вероопределения, въ глазахъ консервативно настроеннаго Востока это вероопределение более и более теряло свой кредитъ. Изъ словъ Сократа видно, что восточные епископы начали уже уклоняться отъ удотребления основного термина никейскаго вероопределения, находя въ немъ благоприятный для искажения веры смыслъ. Опасение ихъ за чистоту учения было темъ сильнее, что на стороне этого подозрительнаго термина стоялъ авторитетъ великаго собора, что сами они содействовали внесению его въ символъ, что его энергично защищали даро–витейшие и образованнейшие епископы. Поэтому внимание всего Востока поднялось до высшей степени напряжения, когда въ споръ ? слове «единосущный» вступили два ученейшихъ епископа его—Евсевий кесарийский и Евстафий антиохийский. Евстафий обвинялъ Евсевия въ искажении никейскаго учения, а Евсевий отвечалъ, что не онъ пре–ступаетъ никейскую веру, и напалъ на Евстафия, какъ на вводителя савеллианской ереси. Спорившие не пришли къ соглашению, но моральная победа осталась за Евсевиемъ, такъ какъ Евстафий въ скорости осужденъ былъ соборомъ за савеллпианство. Последний фактъ показываетъ, что точка зрения Евсевия разделялась многими ешископами Востока, и действительно она характерна для его позиции въ после–никейскихъ спорахъ. Восточные, подобно Евсевию, не чувствовали какой–либо непримиримой вражды къ слову единосущный и не считали его по существу дела еретическимъ; они брали лишь отрицательный его смыслъ и могли бы согласить съ нимъ свои традиционныя воззрения, но положительное раскрытие его никейцами вызывало у нихъ протестъ, и они стали смотреть на это слово, какъ на терминъ сомнительный, способный прикрыть опаснейшее заблуждение. Отсюда и задача восточной оппозиции сводилась къ тому, чтобы устранить никейское вероопределение, не касаясь, однаго, авторитета самого собора и поставить на его место другия формулы, более отвечающия традиционному учению ? Троице.

Ближайшимъ следствиемъ перемены въ настроении восточныхъ епископовъ въ отношении къ никейскому символу было возвращение изъ ссылки изгнанныхъ и осужденныхъ соборомъ арианъ—Евсевия никомидийскаго, Феогниса никейскаго и, наконецъ, самого Ария. Съ точки зрения опозиционной собору деятельность этихъ лицъ должна была рисоваться совеемъ иначе, чемъ прежде— въ моменгь соборныхъ разсуждений: ведь они первые сумели до некоторой степени предусмотреть опасность савеллианства, скрывавшуюся въ учении Александра и никейцевъ. Что касается до Евсевия никомидийскаго и Феоиниса никейскаго, то вопросъ ? возстановлении ихъ правъ не представлялъ никакой трудности, решался самъ собой. Оба они подписали никейский символъ и только отказались произнести и утвердить подписью анафему на Ария, однако, и этотъ отказъ они объясняли темъ, что «не верили, чтобы осужденный действительно былъ таковъ; ибо, — говорили они, — часто изъ его къ намъ посланий и изъ личныхъ беседъ съ нимъ мы ясно видели, что онъ не таковъ». Значитъ Евсевий и Феогнисъ возставали противъ анафемы на личность Ария, а не противъ осуждения того учения, которое по ихъ мнению не совсемъ справедливо приписывалось Арию. Искренни или лицемерны были все эти заявления двухъ сосланныхъ епископовъ, — вопросъ объ этомъ не имеетъ существеннаго значения; несомненно то,что ихъ апология встретила себе полное доверие въ рядахъ оппозиционно расположенныхъ епископовъ, которые теперь въ своемъ собственномъ положении къ никейскому собору находили много общаго, сближавшаго ихъ съ положениемъ Евсевия и Феогниса. И за всю свою последовавшую за возвращениемъ изъ ссылки деятельность ни Евсевий, ни Феогнисъ не дали принявшимъ ихъ епископамъ повода усумниться въ искренности своихъ объяснений : отъ арианства въ собственномъ смысле они отреклись и строго арианския положения охотно осуждали. Отсюда понятнымъ становится, почему оба они съ просьбой ? возвращении на кафедры обращаются къ «главнымъ епископамъ» Востока и эти епископы действительно ходатайствуютъ предъ царемъ объ исполнении ихъ просьбы. Возстановление обоихъ епископовъ, по свидетельству Филосторгия, состоялось осенью 328–го года, то–есть, какъ разъ три года спустя после никейскаго собора; занимавшие доселе ихъ кафедры епископы — Амфионъ въ Никомидии и Христ ъвъ Никее—подверглись изгнанию. — Дело ? возвращении Ария оказывалось гораздо сложнее, чемъ возстановление Евсевия и Феогниса; какъ главный виновникъ учения, вызвавшаго оебе всеобщее порицание въ церкви, Арий могь быть возсоединенъ съ церковью только подъ условиемъ прямого или косвеннаго отречения отъ прежнихъ своихъ воззрений, но и при этомъ условии его возвращение должно было ветретить энергичный протестъ въ рядахъ никейцевъ потому, что оно наносило решительный ударъ авторитету защищаемаго ими собора. Впрочемъ, при усиливавшемся на Востоке нерасположении къ никейскому символу, главное препятствие къ принятию Ария въ церковь было обойдено легко; для многихъ епископовъ восточныхъ слово «единосущный» уже перестало служить знаменемъ православия, и потому настаивать на признании этого термина Ариемъ они не имели побуждений. По требованию Константина Ариемъ было представлено особое исповедание веры, сохранившееся до насъ въ церковной истории Сократа; касательно важнейшаго водроса ? существе Сына Божия въ немъ значилось только следующее: «веруемъ въ Господа Иисуса Христа, Сына Его, прежде всехъ вековъ оте Heгo (Отца) рожденнаго Бога–Слово»… Арий, следовательно, въ новомъ своемъ вероизложении зачеркивалъ все, что совершилось на пространстве времени отъ первоначальнаго столкновения его съ Александромъ александрийскимъ до никейскаго символа включительно. Онъ игнорировалъ факты и хотелъ возвратиться къ тому положению делъ въ церкви, которое предшествовало поднятымъ имъ спорамъ. Къ тому же вть сущности стремилась и восточная реакция, желавшая затушевать дело никейскаго собора, заставить забыть ? немъ церковь. Неудивительно, поэтому, что исповедание Ария, составленное въ самыхъ общихъ фразахъ и допускавшее всевозможныя толкования, было признано достаточнымъ целымъ соборомъ, на которомъ присутствовало до 60–ти восточныхъ епископовъ. — Труднее было победить протестъ никейцевъ противъ Ария; все старания принудить Афанасия принять Ария въ свою церковь оставались напрасными; столь же мало расположены были къ компромиссу и идругие защитники никейскаго символа. Вследствие этого дело объ Арии тянулось въ течение несколькихъ летъ; изъ ссылки онъ былъ возвращенъ, вероятно, въ томъ же году, въ какомъ получили обратно свои кафедры Евсевий и Феогнисъ, т. — е. въ 328–мъ году, — оффициальное же решение ? принятии его въ церковь было поставлено только на соборе иерусалимскомъ 335–го года, когда реакция противъ никейскаго собора достаточно окрепла на Востоке, и когда некоторые никейцы были изгнаны, a другие ждали себе той же участи. Известно, что фактически решение иерусалимскаго собора—возсоединить Ария съ церковью осталось неосуществленнымъ; онъ умеръ накануне того дня, въ которой назначено было торжественное введение его въ одинъ изъ константинопольскихъ храмовъ. — Вследъ за Ариемъ возвратились изъ ссылкии два его земляка, Феона мармарикский и Секундъ птолемандский, одни изъ всехъ сторонниковъ его сохранившие верность ему по окончании никейскаго собора. Обстоятель–ства ихъ возвращения неизвестны. Въ последующей истории антиникейскихъ движений заявилъ ? себе только Секундъ, въ конце 30–хъ годовъ поспешивший рукоположить въ епископа для Александрии некоего Писта въ то время, когда Афанасий лично находился въ городе своей кафедры.

2. Въ процессе развития антиникейской реакции возвращение сосланныхъ за арианство епископовъ, — и въ особенности возвращение Евсевия никомидийскаго, — имело важное значение. Бывшие защитники Ария ничего иного не могли принести съ собой изъ ссылки кроме ненависти къ никейскому собору и его деятелямъ. На никейский соборъ они должны были смотреть, какъ на свое собственное поражение и свою личную обиду. Они шли въ Никею съ уверенностью въ победе, расчитывали при помощи собора поднять выше свой богословский авторитетъ въ церкви;—вместо же этого были осуждены, какъ еретики, лишились кафедръ и подверглись изгнанию. Самое возвращение ихъ изъ ссылки могло совершиться лишь подъ условиемъ отречения ихъ отъ прежнихъ строго арианскихъ воззрений, следователыю, ценой некоторой нравственной измены своимъ убеждениямъ, моральной жертвой противникамъ, которая редко прощается и забывается. Съ начавшейся реакцией никейскому собору ихъ связывали, такимъ образомъ, не одни только теоретическия богословския воззрения, но и более жизненные практические расчеты. Только это усилившееся среди восточныхъ епископовъ недовольство никейскимъ вероопределениемъ и его защитниками давало возможность имъ оправиться отъ понесенныхъ после ообора материальныхъ лишений и нравственнаго поражения и отмстить противникамъ. Поэтому, Евсевий и Феогнисъ лишь только успели завять свои прежния кафедры, тотчасъ же приняли живое участие въ развитии антиникейскихъ движений; они стали въ главе оппозиции собору, сплотили около себя все недовольные элементы и въ борьбе съ никейцами перешли отъ словъ къ делу. Прежде всего они постарались возстановить свое пошатнувшееся значение въ глазахъ двора. Евсевий приходился родственникомъ императорской фамилии и при дворе имелъ людей, готовыхъ содействовать его интересамъ. Близкия отношения его къ Лицинию, управлявшему восточной половиной империи до 323–го года и часто враждовавшаго съ Константиномъ, навлекли на Евсевия подозрительность последняго. Какъ видно изъ грамоты, посланной Константиномъ къ никомидийцамъ, и самая ссылка Евсевия за арианство была отчасти результатомъ этой политической подозрительности. Но покорность, обнаруженная никомидийскимъ епископомъ въ ссылке, и его раскаяние въ целяхъ примирения съ церковью глубоко тронули Константина. Онъ снова приближенъ былъ ко двору и сделался здесь влиятельнымъ человекомъ. «Евсевий и Феогнисъ, — говорятъ оба историка V–го века, Сократъ и Созоменъ, — имели величайшее дерзновение и силу предъ царемъ, который очень уважалъ ихъ, какъ людей отъ неправославия обратившихся къ православию». — Столь же легко они укрепили и свое церковное положение; среди епископовъ восточныхъ у нихъ была своя готовая, сложившаяся еще до никейскаго cобjра, партия учениковъ и почитателей Лукиана, связанная школьными воспоминаниями и единствомъ богослов–скихъ тенденций. Мы знаемъ, что въ Никее эта партия составляла основу арианствующей группы епископовъ и выступала именно подъ главенствомъ Евсевия никомидийcкаго. Ударъ, нанесенный никейскимъ соборомъ арианству, не прошелъ безследно для богословскихъ воззрений ея; она отказалась отъ защиты строгаго арианства, но зато теснее сплотилась въ своихъ членахъ, такъ какъ къ прежнимъ мотивамъ единства теперь прибавился новый— вражда къ никейскому собору и желание подорвать авторитетъ его деятелей. Съ возрращениемъ Евсевия изъ ссылки эти обиженные соборомъ лукианисты вновь сгруппировались около него, образовавъ изъ себя особую догматическую партию, получившую въ дальнейшей истории антиникейских движений имя евсевианъ (?? ???????????,которые съ Евсевиемъ, какъ обозначаютъ ихъ источники). Сюда вошли непосредственные ученики Лукиана—самъ Евсевий, его сотоварищъ по ссылке Феогнисъ, Марий халкидонский, Леонтий антиохийский, Патрофилъ скифопольский и затемъ, представители, такъ сказать, второго поколения лукианистовъ—Георгий александрийский, Урзакий и Валентъ, ученики Ария и несколько другихъ епископовъ. Все это были люди, выдававшиеся богословскимъ образованиемъ, славившиеся диалектикой и въ церковныхъ кругахъ Востока пользовавшиеся влияниемъ, борьба съ которыми была не легка. И по своимъ догматическимъ убеждениямъ, какъ они выражены были ими позднее, эти люди наиболее были способны составить изъ себя ядро оппозиции никейскому собору, соединить около себя недовольныхъ никейскимъ символомъ простыхъ и необразованныхъ епи–скоповъ. Группу евсевианъ нельзя было назвать ни арианской, въ смысле Ария, ни православной въ духе Афанасия; первоначальное арианство она отвергала более энергично, чемъ единосущие; первое она открыто осуждала, второе же считала подозрительнымъ и избегала его. Въ учении ? Сыне Божиемъ ея характерной чертой было отсутствие определенвости; своего терминологическаго отличия, которое выделяло бы ее отъ другихъ догматическихъ партий, какъ, напр., выделялъ никейцевъ терминь «единосущный», она не имела; она излагала свою веру въ широкихъ безцветныхъ терминахъ, большою частию заимствованныхъ изъ традиционнаго до–никейскаго богословскаго языка и допускавшихъ различное толкование.

Для начальной эпохи после — никейскихъ движений характернымъ для этой партии документомъ можетъ служить известное намъ исповедание, предоставленное Ариемъ, въ которомъ ? Сыне Божиемъ сказано было только то, что Онъ есть прежде вековъ рожденное отъ Отца Богъ–Слово. Эта широта и догматическая безцветность евсевианской группы давала имъ право надеяться на поддержку консервативно настроенныхъ епископовъ; ведь она, въ сущности, стояла на той же почве до–никейскаго богословия, охранить которую отъ никейскаго нововведения хотели эти консерваторы. И эти расчеты оправдывались. На соборахъ, состоявшихся на Востоке противъ никейцевъ и никейскаю вероопределения, мы везде на первомъ плане видимъ евсевианъ, но за ними повсюду скрывается масса епископовъ, которые никогда не были повинны ни въ какихъ связяхъ съ арианствомъ, которые примкнули къ евсевианамъ съ единственной и почтенной въ существе дела целию отстоять неприкосновенноеть преданной веры. — Такимъ образомъ, съ прибытиемъ на Востокъ сосланныхъ за арианство епископовъ, начавшаяся здесь еще ранее того оппозиция никейскому символу получила свою внешнюю организацию. Если ранее протестъ противъ единосущия высказывался лишь въ частныхъ беседахъ и посланияхъ отдельныхъ епископовъ и не выходилъ изъ области теоретическихъ словопрений, то теперь все недовольные никейскимъ символомъ элементы объединились подъ руководствомъ евсевианъ и ооставили крупную силу, которая могла уже вступить въ более деятельную борьбу съ никейцами. Евсевий и Феогнисъ были возвращены изъ ссылки, какъ мы видели, въ 328–мъ году, а уже въ 330–мъ несколько епископовъ восточныхъ пали жертвою за никейский соборъ.

Такъ какъ открыто выступить противъ никейскаго символа и осудить установленное имъ учение ? единосущии было невозможно, пока оставался въ живыхъ императоръ Константинъ, видевший въ этомъ соборе лучшее дело своего царствования, т? борьба оппозиции прежде всего должна была направиться противъ техъ епископовъ, которые съ наибольшей энергией защищали никейское учение, служили проводниками его въ церковное сознание. Нужно было сначала устранить этихъ подозрительныхъ въ глазахъ реакции лицъ, очистить отъ нихъ церковь, чтобы потомъ на свободномъ поле построить новыя формулы взаменъ никейской. Развитие антиникейскихъ движений пошло, такимъ образомъ, по определенному плану. Сперва, до 40–хъ годовъ IV–го века, борьба направляется противъ защитниковъ единосущия и достигаетъ внешней победы надъ ними, а затемъ, съ 40–хъ годовъ она переносится на догматическую почву и выражается въ издании новыхъ символовъ.

Первый решительный ударъ оппозиции пришлось испытать на себе св. Евстаaию, еп. антиохийскому. По своему положению на главнейшей каaедре Востока, по своей учености, литературному таланту и энергии Евстаaий являлся однимъ изъ опаснейшихъ противниковъ реакции и долженъ былъ вызывать къ оебе наибольшую подозрительность. Онъ первый подметилъ зарождавшееся на Востоке недовольство никейскимъ определениемъ и началъ съ нимъ борьбу въ литературе и жизни. Прервавъ церковное общение съ уклонившимися отъ слова едишсущный, Евстаaий подвергъ суровому обвинению и техъ епископовъ, которые, не отказываясь вполне отъ никейскаго вероопределения, искажали его смыслъ, толковали применительно къ своимъ традиционнымъ воззрениямъ. Его полемика была весьма удачна, такъ какъ будила религиозное чувство, привлекала къ никейскому собору живыя религиозныя силы. Догматъ ? Сыне Божиемъ Евстаaий раскрывалъ съ христологической стороны, показывалъ, что только въ учении ? единосущш вера во Христа, какъ Искупителя, находитъ свое оправдание, что всякое принижение природы Сына Божия приводитъ къ неправильному и уничижительному воззрению на лицо Христа. Въ этомъ отношении онъ стоялъ на одной линии съ Аaанасиемъ александрийскимъ. Но когда отъ полемики Евстаaий переходилъ къ положительвюму уяснению никейскаго догмата, его речи становились подозрительными для Востока. Какъ и все старшие никейцы, Евстафий не различалъ между терминами «сущность» и «ипостась» и потому точно не могъ установить различие между первымъ и вторымъ лицомъ въ Троице. Привыкшему резкою гранью разделять ипостаси Св. Троицы. Востоку казалось, что Евстафий возраждаетъ савеллианство, что Сына и Отца онъ сливаетъ въ одну ипостась и одну сущность. Въ защиту традиционнаго учения выступилъ авторитетнейший епископъ Востока, Евсевий кесарийский, но Евстафий обличилъ его въ требожии и склонности къ арианству и чрезъ это еще более усилилъ сомнения въ своемъ православии. Борьба съ Евсевиемъ затрогивала уже интересы всехъ консервативно настроенныхъ епископовъ и подняла на ноги ихъ руководителей. Обвинение Евстафия въ савеллианстве сформировалось само собой и осуждение его было неизбежно. Оно состоялось на соборе въ Антиохии въ 330 году. Здесь въ первый разъ собрались вместе передовые деятели оппозиции—Евсевий никомидийский, Феогнисъ никейский, Патрофилъ скифопольский и Павлинъ тирский; два последние изъ названныхъ епископовъ имели еще особенный поводъ добиваться осуждения Евстафия, потому что Евстафий открыто укорялъ ихъ въ арианстве и упорно отказывалъ въ церковномъ общении. Обвинителемъ явился беррийский епископъ Киръ, который, по странной (иронии судьбы, несколько позже самъ былъ низложенъ за савеллианство.

Прямо объявить Евстафия въ савеллианстве, очевидно не было оснований, и соборъ, поэтому, придумалъ хитрую формулировку вины антиохийскаго епископа, что онъ «умствовалъ более по Савеллию, чемъ по разуму никейскаго собора». He столько савеллианство, сколько противление никейскому собору, который продолжалъ уважать Константинъ, поставлено было въ упрекъ. Но повидимому члены собора считали недостаточнымъ одного этого обвинения, чтобы подействовать на императора, и возвели еще более тяжкую вину на Евстафия, обличая его въ политическомъ преступлении, — въ томъ, что онъ оскорбилъ мать царя!! это обвинение могло иметь поводъ для себя въ возможности неосторожности Евстафия. Мать Константина, Елена была женщиной низкаго происхожденияи сначала прислуживала въ гостинице, которую содержалъ ея отецъ въ одномъ изъ иллирийскихъ городовъ. Здесьслучайно во время одного похода познакомился съ ней Константинъ Хлоръ, отецъ Константина, и взялъ къ себе въ качестве конкубины. Известно, что по римскому праву конкубинатъ представлялъ собой явление вполне законное; но христианский епископъ, оценивавший факты по более высокой мерке, могъ неодобрительно отзываться ? неславномъ прошломъ Елены. Последнее обвинение произвело на Конставтина более сильное впечатление; после низложения Евстафия онъ написалъ особое письмо къ антиохийцамъ, въ которомъ выразилъ радость, что верующие стряхнули всю эту грязь. Евстафий былъ низложевъ и сосланъ въ Иллирию. Второй крупной жертвой евсевианскаго кружка былъ Маркеллъ, епископъ анкирский, одинъ изъ оригинальнейшихъ умовъ своего времени. Уроженецъ Галатии, — страны, населейной германскими варварами и стоявшей совсемъ въ стороне отъ греко — римскаго мира, — Маркеллъ и въ рядахъ богослововъ IV–го века оказался какимъ–то чужестранцемъ, для котораго въ прошлой истории богословской мысли не было ничего дорогого, который отвергъ все привычные ей авторитеты и хотелъ мыслить только по законамъ своей собственной логики. Ученый Евеевий кесарийский, литературный противникъ Маркелла; глубоко возмущается темъ, что неемысленный галатиецъ не чтитъ отцовъ и осмеливается пренебрежителъно говорить объ Оригене. Но этотъ галатиецъ имелъ крепкую голову и не–обычайно упрямый характеръ; зачеркнувши все прошлое богословие, Маркеллъ самъ взялся за решение всехъ современныхъ вопросовъ; отъ философии и предания обратился къ первоисточнику богословия, св. Писанию, и на основании его построилъ свою догматическую систему, которую трудно приклеить куда–нибудь въ истории греческой догматики. Его настольной книгой было Евангелие ап. Иоанна, и, изучая его, онъ пришелъ къ убеждению, что постояннымъ определениемъ Сына Божия въ Его предвечномъ бытии является понятие Логоса и сделалъ это понятие центральнымъ пунктомъ своего богословия. Поводомъ къ его сочинению послужило ???????????? известнаго Астерия, но Mapкеллъ расширияъ свою задачу и своею целию поставилъ разбить и уничтожить современное ему консервативное богословие, опиравшееся на Оригена, доказать происхождение его изъ языческой философии и раскрыть его политеистическую окраску и несоответствие св. Писанию. Но въ погоне за осуждениемъ другихъ овъ развилъ такое учение ? Троице, которое при тогдашнихъ обстоятельствахъ потребовало немедленнаго осуждения самого автора. Существуетъ только одинъ Богъ, — говорилъ Маркеллъ, — одно лицо (?? ????????), одна нераздельная монада, проводящая свою жизнь въ молчании и имеющая внутри себя свой Логосъ. Когда Богъ началъ творить миръ, Логосъ Его исшелъ (????????) изъ Heгo въ качестве Творца мира, какъ его осуществленная деятельность (???????? ????????), не переставая, однако, оставаться силою внутри Бога. Некоторую самостоятельность Онъ по–лучаетъ лишь по воплощении вследствие слабости плоти, но по Своей силе Онъ и теперь пребываетъ въ Отце и составляетъ съ Нимъ одно. Божество, проявившееся при творении мира въ Логосе, какъ действующая сила, въ вочеловечении какъ бы расширяется въ немъ и притомъ только по своей энергии (???????? ? ?????? ???? ??????????? ?????). Вследствие этого Логосъ пo воплощении становится Иисусомъ Христомъ, Сыномъ Божиимъ, образомъ невидимаго Бога, жизнью, путемъ, воскресениемъ, дверью и всемъ, чемъ именуетъ Его Писание. Но это распространенное проявление Божества въ человеке, соединившемся съ Логосомъ, равно какъ и обусловленное воплощениемъ царство, составляетъ лишь одинъ временный эпизодъ. Когда Отецъ все подчинитъ Сыну, тогда и Сынъ подчинится Отцу, и царство Христа, начавшееся около 400 летъ тому назадъ, прекратится. Логосъ опять сольется съ Божествомъ и будетъ составлять съ Нимъ одно. Конечно, господство Его не уничтожится совсемъ, какъ оно и не имело начала, поскольку Логосъ всегда находился въ единстве съ Отцомъ. Но плоть по соединении съ Отцомъ Ему будетъ уже не нужна и хотя бы она сделалась нетленной, она все–таки останется недостойной Бога; къ сожалению Писание ничего объ этомъ не говоритъ. — Аналогичнымъ образомъ Маркеллъ разсуждаетъ и ? Духе Святомъ, и тоже основывается исключительно на евангелии Иоанна. Духъ находился въ Сыне, пока Онъ не сказалъ апостоламъ: приимите Духа Св. (иоан. 20, 20), и съ этихъ поръ Онъ исходитъ отъ Отца и Сына, какъ ихъ энергия, и действуетъ въ церкви. По свидетельству Феодорита, Маркеллъ училъ ? некоторомъ расширении (??????? ????) отеческаго Божества въ Логосе и Св. Духа называлъ дальнейшимъ расширениемъ (?????????? ??? ????????) Логоса, дарованнымъ апостоламъ. И Маркеллъ самъ утверждаетъ, что единица является расширенной въ троицу (? ????? ???????? ??????????? ??? ??????), но это расширение не есть разделение Божества: оно остается пo силе нераздельнымъ. Какъ до начала творения мира Божество представляло собой молчащую монаду, такъ по окончании мирового процесса Логосъ (а вместе съ Нимъ и Духъ) вновь сольется съ Божествомъ, и Троица, открывшаяся въ мире, снова обратится въ монаду.