Кто автор Нового Завета?

Кто автор Нового Завета?

Каждая из книг Нового Завета имеет надписание, указывающее на ее автора. Хотя Церковь знает только одно Евангелие — «Евангелие Иисуса Христа» (Мк. 1,1), но каждый из четырех его пересказов авторизован и подписан. Но кто автор «Нового Завета»? Кто выступил в роли, говоря современным языком, «редактора–составителя» этого сборника очень разных книг, включающего и личные письма, и летописные хроники, и визионерские тексты?

Проблема в том, что в самой Библии мы не найдем указаний на то, что Боговдохновенность Ветхозаветных книг распространяется и на апостольские тексты. Когда ап. Павел говорит, что «Все Писание Богодухновенно» (2 Тим. 3, 16), — он имеет в виду ветхозаветные книги, и мы не видим, чтобы Павел в конце каждого своего послания настаивал: «включите это мое письмо в Св. Писание». Это значит, что книги апостолов включены в Библию на вне–библейской основе.

Так почему Павел читается наряду с Моисеем, почему он даже считается авторитетнее его? Почему послания Павла читались и в тех общинах, к которым они не были направлены? Почему частное письмо (например, Послание к Тимофею) должно считаться общецерковным?

Эпоху тому назад, когда еще не разразились споры по поводу зарубежных протестантских миссий в России, проходили чрезвычайно плодотворные экуменические собеседования между Русской Православной Церковью и Евангелической Церковью Германии. На одном из них проф. Э. Шлинк сказал: «Павел писал свои послания не с целью создания новозаветной Библии, а исключительно в качестве замены своего присутствия… Лишь около 200 года устанавливается значение такого же авторитета Новозаветного Писания, как и авторитет ветхозаветного Писания» [[487]]. Слово «устанавливается» здесь, похоже, исполняет ту же роль, что знаменитый эвфемизм советского искусствоведения: «храмовый ансамбль такого–то монастыря не сохранился». Вот так сам взял — и не «сохранился» (очевидно, в знак протеста против рабоче–крестьянской власти). За безличным оборотом Э. Шлинка исчезает собственно автор такого установления. Сами собою канонические Евангелия вытеснили апокрифы? Или канон был установлен конкретным субъектом? И кто в таком случае автор канона?

Это — акт самой Церкви, а отнюдь не непосредственное следствие самого текста. Это — решение Предания, а не требование записанного Откровения.

При обсуждении этого обстоятельства, во–первых, очень важно осознать, что Церковь исторически первичнее Евангелия. Существование Церкви исторически предшествует написанию первых апостольских книг и тем более предшествует собиранию этих книг, которое затянулось на столетия.

Церковь не началась через посредство Писания. Церковь не была создана с помощью Писания. Напротив, Писание родилось в лоне уже существующей Церкви. И Церковью оно было взращено и защищено. Как совершенно справедливо заметил свящ. Димитрий Станилое, «Писание не рождается с Церковью, но в Церкви» [[488]]. Нельзя сказать, что раньше — Церковь или Предание. Но Церковь явно раньше Писания.

Когда Христос посылал Своих учеников («идите и проповедуйте Евангелие всей твари» — Мк. 16, 15), книга еще не была написана. Устное предание исторически первично по отношению к Писанию. Церковь могла бы существовать, если бы никогда не были написаны павловы послания, но ее не было бы при отсутствии устной и живой апостольской проповеди. Устная проповедь апостолов открывала человеческие сердца ко Христу, и в ответ на обращение этих сердец ко Христу, в них посылался дар Духа. Люди сначала входили в жизнь Предания, а затем эта жизнь получила свое объяснение в Писании. Первая задача Писания — пояснить Церкви ее собственную природу. Кто вы такие, христиане, и зачем вы собраны, откуда в вас новизна…

Писание не упало с неба; оно вошло в жизнь Церкви через Предание. Церковь дала удостоверение, гарантировала, что Писание действительно соответствует Преданию, и что это Писание есть аутентичная часть подлинно апостольского предания. Исходя из своей памяти и из своего знания апостольского предания и Того, о Ком это предание говорило, «Церкви нужно было подсчитать свое апостольское наследство» [[489]].

Во–вторых, при обсуждении роли Церкви в становлении новозаветного канона, важно заметить, что Новый Завет сложился не в результате собирания книг, а в результате их отбора. Уподобив Церковь раю, а 4 Евангелия четырем животворящим райским рекам, свт. Киприан сказал о миссии современной ему Церкви по отношению к Писанию: «Мы охраняем границы животворных источников» [[490]]. Задача Церкви: заботиться о том, чтобы в чистую воду Евангелий не примешались апокрифические легенды.

Именно Церковь восприняла Писание и отстояла его от теософских фантазий, от еретиков. Слишком много подделок поставляли на религиозный рынок гностические секты. Кто и как мог отличить подлинное евангелие от гностической его подделки? Это могли сделать только сами христиане, помнящие и верно понимающие апостольское предание.

Вопрос о соотношении Писания и Церкви возник отнюдь не в реформационных спорах XVI века. Уже во втором столетии Св. Папий Иерапольский, духовный сын св. Поликарпа Смирнского, и соответственно, «внук» апостола Иоанна, так говорил о писании и предании: «Я полагал, что книги (ta ek ton biblion) не принесут мне столько пользы, сколько живой, остающийся в душе голос» [[491]]. Отличить апокриф от подлинника первым поколениям христиан помогал звучащий в их сердцах «живой голос» апостолов.

Как бы то ни было, Церковь оказалась не просто хронологически первичнее Писания. Ей пришлось в течение столетий совершать постоянный суд над текстами, подписанными апостольскими именами. В условиях, когда у каждой секты появлялось свое «писание», лозунг «только Писание» сам по себе не срабатывал.

И осуществляя свою цензорскую деятельность, Церковь вполне четко осознавала свою первичность по отношению к записанным текстам. Отсюда — знаменитый вопрос Тертуллиана: кому принадлежит Писание? [[492]].

Еретики, «раз они не христиане, то не имеют никакого права собственности на христианские сочинения. Церковь с правом может спросить: кто вы? Что вы делаете на моей земле, когда вы не мои? Ты, например, Маркион, по какому праву рубишь мой лес? Ты, Валентин, с чьего дозволения даешь другое направление моим источникам? Ты, Апеллес, по чьей власти изменяешь мои границы? Владение мое, я владею издавна, я владела прежде, я имею прочную передаточную от тех самых, кому собственно принадлежало имение. Я наследница апостолов» [[493]].

Если Библия — книга Церкви, то люди, отвергшиеся Церкви, теряют право на апелляцию к Евангелию. Хотите по–новому толковать Евангелие — вопрошает сектантов Тертуллиан — что ж, «пусть докажут, что они — новые апостолы: пусть возвестят, что Христос снова сошел, что снова учил, что снова распят, снова умер, снова воскрес… Впрочем, если какие–нибудь ереси осмелятся отнести себя ко времени апостольскому, дабы выдать себя тем самым за апостольское предание, то мы можем ответить: но тогда пусть покажут основания своих церквей, раскроют чреду своих епископов, идущую от начала через преемство, и так, чтобы первый имел наставником и предшественником своим кого–либо из апостолов (но таких, которые пребывали с апостолами постоянно)» [[494]]. Итак — «если верно, что Правило Веры церковь получила от апостолов, апостолы — от Христа, а Христос — от Бога, то сохраняется и смысл нашего утверждения, а оно гласит, что еретиков не должно допускать к прениям о Писании, ибо мы и без Писания доказываем, что они не имеют отношения к Писанию» [[495]].

Гностики были по крайней мере логичны: противопоставляя себя Церкви, они создавали себе свои евангелия. Но позиция протестантов внутренне противоречива: почему, бунтуя против Церкви, они сохраняют рожденную ею Книгу? Вот адвентисты логично поступили, когда откололись от баптистов под лозунгом антицерковной последовательности: мол, раз мы отвергаем все, связанное с исторической Церковью, то мы должны перестать праздновать воскресный день и чтить исключительно ветхозаветную субботу. Почему бы не последовать этим путем дальше — вплоть до отвержения вообще всего новозаветного кодекса, раз произошел он от «полуязыческой» Православной Церкви?! Ведь Библейский канон есть часть Предания.

Там, где нет доверия к Церкви — неуместно и доверие к составленной ею книге. Без канона Библия не существует, а вне Церкви нет канона. По слову Хомякова, без признания Церкви «Библия превращается в сборник сомнительного состава, которому люди приписывают авторитет только потому, что не знают, как без него обойтись» [[496]].

Вне Церкви и ее Духа Библия просто рассыпается и теряет (как показывает история протестантской «библейской критики» XIX века) свою сакральность: «Реформаторы из Церкви хотели унести Библию. При этом, однако, оказалось, что она оттуда не может быть унесена, ибо унесенная, она превращается по дороге просто в «книги», человеческий документ, «письмена», — писал прот. С. Булгаков [[497]]. Это понятно, потому что только признание того, что «историческая Церковь» IV–V веков была единодушна с апостолами, может внушить доверие к сделанному ею именно в эти века окончательному отбору новозаветных книг.

«Подобное познается подобным», — гласит древний и отнюдь не отмененный принцип познания (по крайней мере, духовного). Если протестанты утверждают, что с началом константиновской эпохи историческая Церковь утратила первоапостольские дары — то с помощью чего же смогла она отличить апостольские писания от апокрифов? Только святая Церковь могла узнать святую книгу. Только опыт глубокой веры и молитвенно–мистического познания Христа мог дать внутреннюю уверенность в Боговдохновенном характере книг.

Именно верный «духовный инстинкт Церкви» [[498]] отобрал канон Писания. Протестанты (например, К. Барт), говорят, что Писания сами заставили Церковь признать себя. Их внутренняя убедительность была такова, что Церкви не оставалось ничего другого. Однако если предположить, что при определении канона Церковь руководствовалась не внутренним ощущением святости, а чисто доктринальными соображениями, если предположить, что не веяние Духа, уже знакомое ей по собственному опыту, опознавала она в Писаниях, а лишь удостоверяла с помощью апостольского авторитета свое вероучение — то и книги самих протестантов можно включить в состав Писания. Они ведь тоже правильно говорят о Христе! Не истинность, а святость почувствовала Церковь в канонических книгах. А ощущение святости — это уже не просто профессорское дело.

В общем, как сказал Ив Конгар, «мы попросим протестантов сделать выводы из того обстоятельства, что Откровение не носило частного и индивидуалистического характера, но оно было общественным и публичным, а также попросим принять всерьез обещание присутствия и вспомоществования Святого Духа, как оно было сделано Церкви» [[499]].

Естественно, что исторический нигилизм и отсутствие подлинно соборного измерения в жизни протестантских общин делает неизбежным их дробление — причем именно по вопросам библейской экзегетики. Сотни сект, настаивающих на чистоте своего «евангелизма», утверждают прямо противоположные вещи. Это феномен, известный во всех религиозных традициях мира: единство текста определяется исключительно единством традиции его толкования. А потому еще в древности св. Иларий Пиктавийский сказал, что «Писание не в словах, а в понимании» (scripturae enim non in legendo sunt, sed in intelligendo» — Константину Августу. 2,9).

Справедливости ради замечу, что есть протестантские авторы, которые не закрывают глаза на это обстоятельство: «Церковь собирала священные книги в одно собрание, которое получило название канон… Собрание книг в Новозаветный Канон было совершено первохристианской Церковью, и участники этого великого дела были руководимы Духом Святым. Канон Нового Завета был принят и утвержден Церковью на Лаодикийском Соборе в 363 г. и подтвержден соборами Иппонским 393 г. и Карфагенским 397 г.» [[500]]. Однако даже признавая этот факт, протестантские богословы не делают из него вполне очевидного вывода. Если Церковь спустя многие годы и поколения после апостолов смогла сделать тот выбор, который и протестанты считают верным, если она смогла безошибочно опознать именно апостольские и Боговдохновенные тексты, это означает, что она сама не была лишена даров апостольского духа.

Так почему же, признавая благодатность этой Церкви II–IV столетий в одной области, протестанты отказывают Церкви мучеников в одаренности при решении других ключевых вопросов церковной и духовной жизни? Здесь вновь мы возвращаемся к вопросу о наследии Христа, о том, что Он оставил христианам. Ведь если Церковь не создается Писанием, если она сама созидает его, то откуда же берется она сама? Чем руководствуется и что воплощает в своем письменном свидетельстве о себе самой и своей Главе? Если не Писанием, значит… — Преданием[501].

Но, пожалуй, мало сказать, что Церковь отобрала и защитила книги Писания. Значение Церкви в истории Писания гораздо больше. Именно в самой Церкви Писание и формируется. Такие люди, как Марк или Лука, пишут Евангелия именно как члены новой общины, нового народа Божия. Не Иисус призвал их к этому — но Церковь. И пишут они не просто частные «воспоминания о пережитом», но выговаривают тот опыт восприятия таинства Христа, который хранила в себе апостольская община. Бог заключил некогда Завет не просто с Моисеем, но с народом Израиля. И Христос заключает Новый Завет не конкретно с Иоанном или Петром — но с новым Израилем («некогда не народ, а теперь — народ…»). Чтобы слово Божие можно было записать на пергаменте, его надо было расслышать сердцем. Библия — это Слово Бога, расслышанное людьми. Отделять Библию от Церкви — значит отдирать это Слово от людей, в своем вслушивании в веяние Духа родивших Писание. Так вот, по удивительно точному и дерзкому замечанию митр. Антония, «Библейский народ — это не народ, который читает Библию, верно хранит ее и возвещает ее. Подлинный народ Божий, народ библейский, подлинный народ евангельский должен быть такой общиной, которая могла бы сама написать Священное Писание, из собственного опыта дать ему начало, родить его. Если мы не такая община — мы не принадлежим поистине ни Библии, ни Евангелию» [[502]].

В истории израильского народа такой опыт потери Библии уже был: книги Моисея были забыты и восстановлены лишь после вавилонского плена, «обретены» Ездрой. Слушая Ездру, народ «вспомнил» Моисея. Духовная память народа, память Израиля воссоздала Тору. Если протестант не доверяет Церкви Новозаветной — то тем меньше у него оснований для доверия Церкви Ветхозаветной. Вот и ставит он себя своим церковноборчеством перед малоприятной дилеммой: либо он соглашается с элементарными доводами разума и признает, что библейский текст имел свою историю, — но при недоверии к духовному опыту Ветхозаветной Церкви он понуждается скатываться в беспредельность критицизма, все более и более десакрализуя и профанируя Священное Писание. Либо для того, чтобы избежать опасностей «библейского критицизма», ему приходится исповедовать, что Библия пришла с небес не в руки древних людей, а прямо в библиотеку какого–нибудь уважаемого пастора, а потому и не несет в себе никаких следов пребывания в человеческой среде. Если же, подобно православным, исходить из первичности народа Божия по отношению к священному Тексту, то при признании духовной аутентичности Церкви разных эпох не страшно допустить историчность Откровения.

И еще одна странность вытекает из отрицания протестантами церковного Предания: при определении библейского канона они вынуждены больше доверять иудеям, чем христианам. Ведь именно иудейский канон ветхозаветных книг они признали как границу Ветхого Завета. Книги, которыми не пользовались в средневековье евреи, но которые считали Боговдохновенными античные христиане, протестанты вычеркнули из Библии. Сегодня по рукописям Кумрана уже известно, что «неканонические» ветхозаветные книги были в употреблении у дохристианских израильских общин. Пишет о них и св. Афанасий Великий в своем знаменитом послании, определяющем библейский канон IV века: «Для большей точности присовокупляю, что кроме этих (канонических) книг есть и другие, невнесенные в канон, которые однако же установлено Отцами читать вновь приходящим и желающим огласиться словом благочестия» [[503]]. Странно, кстати, что протестанты отринули как раз миссионерскую литературу… И еще более странно, что авторитет раввинов оказался для них важнее авторитета Отцов Ранней Церкви.