9. Суд над Иисусом

9. Суд над Иисусом

Ситуацию; возникшую после ареста Иисуса, можно охарактеризовать как "треугольник". В качестве ответчика Он предстал не пред одним, а перед двумя истцами: иудейским первосвященником Каиафой и наместником римского императора Тиберия Пилатом. К Иисусу они относились по-разному, и это их отличало друг от друга, но в чем они были схожи, так во взаимной ненависти.

Треугольник этот представляет собой исключительно ясный и точный символ того, что до сих пор происходит с заблудшим человечеством. По своей выразительности и наглядности он может быть назван "геометрической формулой богоотступничества", расшифровка которой, к сожалению, стала сегодня еще более актуальной, чем две тысячи лет назад. Как все настоящие и глубокие символы она имеет не одно прочтение: если говорить о самых важных, то их тут два. Они представляют собой проекции одной и той же сущности на две разные системы понятий, каждая из которых выявляет определенный ее аспект. Событие, сущность которого нас интересует, состоит в произошедшем в мистическом пространстве отпадении человека от истины и впадении его в ложь, которая сразу же расщепилась на две разновидности. Что же касается первопричины отпадения, то ею была дурно использованная человеческая свобода — первородный грех.

Первая проекция

Два варианта отвержения истины, воплощенные в Каиафе и Пилате, возникают на разной психологической основе. Это хорошо видно из описания допросов Иисуса в синедрионе и в претории. Посмотрим сначала, как вел себя в качестве следователя Пилат,

"Пилат сказал Ему: итак ТЫ Царь? Иисус отвечал: ты говоришь, что Я Царь; Я на "то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине; всякий, кто от истины слушает гласа Моего. Пилат сказал Ему: что есть истина? И, сказав это, опять вышел к Иудеям и сказал им: я никакой вины не нахожу в Нем" (Ин.18,37).

Читая это, мы вспоминаем картину Николая Ге, которая так и называется "Что есть истина?". Все мы бывали в Третьяковке, и это выразительное полотно не могло не броситься нам в глаза и не запомниться. Тщедушный всклокоченный Иисус стоит пред тучным самодовольным вельможей, и мы как бы слышим их диалог — нечто вроде философского диспута. Но если мы оторвемся от этого живописного образа и внимательно вчитаемся в евангельский текст, мы увидим, что там нет никаких оснований, чтобы считать подобную полемику действительно имевшей место. То, что там сказано о поведении Пилата, поразительно: он задает вопрос, притом очень важный, и, не дожидаясь ответа, выходит из комнаты! О чем это говорит?

Это говорит очень о многом. Но вначале хочется обратить внимание на то, что это место принадлежит к тем местам Евангелия, которые с особой внутренней убедительностью удостоверяют его подлинность как Священного Писания. Если бы кто-то сочинял историю о земной жизни Христа в целях создания "овладевающей массами" идеологии, он постарался бы придать сюжетам логичность и законченность и вложить в них поучительный смысл. Почему апостол Иоанн или тот фальсификатор, который выступал под этим именем (а именно так представляли дело в так называемый "период гиперкритицизма"), не ухватился за возможность подробно воспроизвести спор, возникший в претории по поводу основ христианского учения, где Иисус положил бы Пилата на обе лопатки? Ведь это было бы прекрасным педагогическим приемом, диалектическим раскрытием новой догматики. Ответ один: по той причине, что Пилат действительно не стал слушать ответа, и никакого спора не было. А вот почему он себя так повел — это уже другой вопрос. Как ни странно, надлежащий ответ на этот вопрос можем дать лишь мы, люди двадцатого века.

Поведение Пилата не было странным, напротив, оно было вполне закономерным. Дело в том, что он не интересовался истиной. Его вопрос был чисто риторическим, т. е. содержащим ответ в себе самом. ЕСЛИ вслушаться в него, станет ясно, что это не вопрос, а высказывание: "Что такое истина, никто не знает, поэтому не будем говорить об этом". Вот он и не стал говорить о ней, а пошел к ожидающим его иудеям. И сказал им, что не считает Иисуса виновным. Это тоже очень показательный момент. Слова Иисуса, что Он есть Царь, вначале встревожили Пилата, так как от них повеяло политикой, но когда Иисус разъяснил, что Его целью является не захват власти, а свидетельство об истине, он успокоился. Идейные вопросы его не волновали, и этот чудной "царь", который собирался что-то проповедовать, а не совершать переворот, сделался в его глазах просто одним из непонятных для римлянина психологических типов дикой страны, где он добросовестно тянул лямку чиновника, надеясь дослужиться до перемещения в какую-то более цивилизованную провинцию. Многие комментаторы отмечали веротерпимость или толерантность Пилата — предоставляющего палестинским туземцам придерживаться любого мировоззрения, и они, конечно, правы, но надо понимать, что причиной этой толерантности было равнодушие прокуратора к мировоззренческим предметам. Разумеется, в этом сказались не личные качества Пилата, а сам дух государства, которое он представлял. Чиновник, дослужившийся до должности наместника, пусть даже захолустной области, не мог не быть с младых ногтей конформистом — иначе он не сделав бы вообще никакой карьеры. Пилат смотрел на вещи точно так же, как смотрели на них все высокопоставленные римские начальники, как думали все настоящие римляне, как принято было думать тогда в Римской Империи. Отсутствие интереса к истине и ко всяким отвлеченным рассуждениям было характерной чертой античной культуры начала нашей эры — культуры напористой, сметливой, жестокой, самоуверенной, но абсолютно бездуховной, сосредоточившейся целиком на наилучшей организации видимого и осязаемого, чтобы извлекать из него максимум удобств и наслаждений. Римляне были сугубыми прагматиками, стопроцентными житейскими материалистами, а материализм в быту всегда порождает рационализм в мышлении и юридизм в правосознании. Прочитайте письма образованных людей той эпохи (кстати говоря, блестяще синтезированные Генрихом Сенкевичем в "Камо грядеши?"), и вы найдете в них четкость изложения, безукоризненную логику, острый критический взгляд, скептицизм, не минующий и самого автора, изящный юмор, но никогда не встретите даже наималейшей попытки прорваться в потустороннее. Эти "эллины", как называет их апостол Павел, жили всецело здесь, на земле, и даже не просто на земле, а на той ее территории, которую именовали PAX ROMANA, и не чувствовали никакой потребности выйти за ее пределы. Поэтому "безумием" для них были не только разговоры о воскресении распятого Христа (1 Кор. 1, 23), но и та фраза, которую Иисус произнес пред Пилатом: "Царство Мое не от мира сего" (Ин. 18, 36). Душеведец Христос знал, конечно, что она будет воспринята Пилатом, олицетворяющим "эллинскую" цивилизацию, как бредовая, но именно поэтому и сказал ее. Этим он, фактически, положил конец "выяснению отношений" с этой цивилизацией: ты в своем пространстве, а Я — в Своем. И Пилат, как мы видим, прекрасно это понял и снял в отношении Иисуса все претензии.

Совсем по-иному отнеслись к Иисусу иудейские законоучители. "Когда же увидели Его первосвященники и служители, то закричали: распни, распни Его! Пилат говорит им: возьмите Его вы и распните, ибо я не нахожу в Нем вины. Иудеи отвечали ему: мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим" (Ин. 19, 6). Замечательно, не правда ли: Иудеи считают величайшим преступлением Иисуса, заслуживающим самой жестокой казни, как раз то, что для Пилата есть чепуха, пустые разглагольствования. В чем же тут дело? На этот вопрос ответил Сам Иисус. Беседуя с фарисеями на горе Елеонской еще до ареста, Он сказал им: "Вы делаете дела отца вашего" (Ин.8,41), а затем разъяснил, кто этот отец: "Ваш отец диавол".

Диавол — обезьяна Бога. Претендуя быть творцом, он ничего не может выдумать сам и ворует у Бога, искажая и извращая украденное, редуцируя его в применении к своему ограниченному мышлению. Это значит, что, ненавидя Бога как своего конкурента, он находится от Него в рабской зависимости, что еще больше усиливает его ненависть к Нему. Ясно, что ненависть исключает безразличие, поэтому быть равнодушным к Богу-Сыну сыновья диавола не могут. И своими криками "распни, распни Его!" и "кровь Его на нас и на детях наших" (Мф. 27,25) иудеи убедительно подтвердили вынесенный еще до этого диагноз Иисуса по поводу их сыновства.

Итак, все становится на свои места, "иерусалимский треугольник" наполняется простым и глубоким смыслом. Одна из его вершин — истинная духовность, другая — бездуховность, третья — антидуховность, она же лжедуховность. Что же касается сторон, то они выражают следующие попарные отношения между вершинами: взаимное безразличие между духовностью и бездуховностью, ненависть лжедуховности по отношению к истинной духовности со стороны последней. А что можно сказать о стороне, соединяющей лжедуховность и бездуховность? Эмпирически мы знаем, что между ними имеет место взаимная вражда. Почему она возникает? По очень простой причине: это вражда конкурентов. Дело в том, что лжедуховность обитает вовсе не в потустороннем пространстве, ее интересует не Царство Божие, а здешняя реальность, поэтому ее глава прозывается "Князем мира сего" или "миродержцем". И выполняющие волю этого князя люди ставят одной из главных целей политическое завоевание мира. Будучи именно такими людьми, фарисеи неизбежно должны были видеть в римлянах, правивших тогда вселенной, своих злейших соперников, а римляне в них — потенциальных бунтовщиков. Правильность последнего взгляда подтвердилась уже через 33 года после распятия Христа, когда иудеи подняли восстание против Рима.

Вторая проекция

Попробуем увидеть картину Ге "зеркально": не "Иисус стоит перед Пилатом", а "Пилат стоит перед Иисусом". Что же видел в Пилате Христос и что, следовательно, должны видеть в нем и мы? Античную языческую цивилизацию, это понятно. Но в чем была ее суть и на что она опиралась?

Богословы определяют язычество, как фетишизацию всего природного и естественного, как поклонение твари вместо поклонения Творцу. Но ведь выхватить из природы в качестве главного объекта поклонения можно разное, отсюда и разные виды язычества. Ясно, что чем совершеннее этот объект, тем качественнее и устойчивее будет основанная на его культе картина мира. Самой совершенной тварью, как известно, явился человек, созданный в Шестой день, почему он и именуется "венцом Творения". Римское ("эллинское") язычество ориентировалось как раз на природного человека, полностью принимая тезис древнегреческого мудреца Протагора "Человек есть мера всех вещей: существующих, что они существуют, и не существующих, что они не существуют". Современный философ П. П. Гайденко поясняет эти слова так: "То, что доставляет человеку удовольствие, хорошо, а то, что причиняет страдания, плохо. Критерием оценки хорошего и дурного становятся здесь чувственные склонности отдельного индивида". Это очень важное пояснение: человек понимается в рассматриваемой системе взглядов как индивидуум, а не как род, нация или все человечество. Такое восприятие термина "человек" языческим сознанием вполне закономерно, ибо биологическим, т. е. природным объектом является особь, в то время как вид представляет собой уже некую абстракцию. Поэтому, говоря научным языком, цивилизацию, которая предстояла Христу в лице Пилата, можно назвать индивидуалистическим антропоцентризмом.

Совсем с другой цивилизацией столкнулся Иисус в синедрионе. Те, кто там Ему предстоял, были наследниками ветхозаветного миропонимания, следовательно, библейского понимания слова "человек". Читая же Библию, мы видим, что у ветхозаветного народа было необыкновенно сильное племенное чувство. Родовое начало было для него не отвлеченным понятием, а живой реальностью, которую они называли "семя". Библейские люди заботились в первую очередь не об индивидуумах, а о том, чтобы не прекратился род. Эта забота простиралась так далеко, что возник кажущийся нам сегодня странным и даже безнравственным обычай жениться на вдове умершего брата. "И сказал Иуда Онану: войди к жене брата твоего, женись на ней, как деверь, и восстанови семя брату твоему" (Быт. 38, 8). Моисей закрепил этот обычай в синайском законодательстве, о чем мы узнаем из Евангелия от Матфея: "Учитель! Моисей сказал: если кто умрет, не имея детей, то брат его пусть возьмет за себя жену его и восстановит семя брату своему" (Мф. 22, 24).

Как известно из той же Библии, избавленный Богом от египетского плена еврейский народ был вначале весьма благочестивым. Свое избранничество он понимал как миссию знакомить другие народы с истинной религией, а задачу сохранения чистоты рода — как исполнение Божьего замысла выращивания той ветви человечества, от которой должен произойти Мессия. Но удержаться достаточно долго на этой высокой ноте он не сумел и постепенно сполз к элементарному "кровяному национализму" — к ложному убеждению, будто сама генетика делает его особым народом, возвышающимся над остальными. Ко времени прихода Христа это было уже всеобщее убеждение иудеев, и несмешивание с соседними племенами стало для них самоцелью и средством утверждения в своем высокомерии и презрении к другим нациям. Поэтому иудеи отвергли призыв Христа к личному спасению: еврейский народ, дескать, уже спасен как избранный, а индивидуальное спасение автоматически следует из принадлежности к нему. Саддукеи довели эту идею до логического конца и заявили, что нет никакого Царства Божьего. Мог ли в такой системе понятий Бог остаться чем-то кроме формальности? Конечно, не мог, так что в лице иудеев Иисусу противостоял четко выраженный коллективный антропоцентризм.

Так мы получаем ключ ко второй интерпретации иерусалимского треугольника. Главной его вершиной является тот же Бог, но теперь не в учительной функции, а в жизненно-организующей. Соответственно, отпадение от Него означает здесь Его замену в качестве организующего центра человеком. Но сказать "на место Бога ставится человек" еще мало: надо уточнить, какой человек — индивидуальный или групповой. В принципе возможны оба варианта, и им соответствуют две остальные вершины. Одна из них символизирует "эллинскую" экзистенцию, другая — иудейскую. Какая из них лучше? На этот вопрос нет ответа, а вот если поставить его иначе: "какая из них хуже?", то ответ есть: обе хуже. Став в безбожном мире пупом земли, личность замыкается в себе самой, становится от этого все беднее, и страдает от одиночества, а коллектив неизбежно начинает подпадать под воздействие стадных инстинктов и подавлять каждого входящего в него человека. Иными словами, в таком мире мы оказывается перед вынужденным выбором между двумя равно неприятными вариантами.

Преодолеть эту дилемму можно только одним способом: вернув Бога на Его законное место и положив приближение к Нему главной задачей своей жизни. Тогда антиномия между личным и общественным исчезнет сама собой.

Представим себе людей, расположившихся на окружности, в центре которой находится Бог. Если они начнут двигаться по радиусам к центру, расстояния между ними станут сокращаться. Это вызовет удивительные последствия. Приближаясь к Богу, люди приблизятся к истине, а поскольку истина одна, они станут единомышленниками, поэтому возникающее при этом их взаимное сближение будет не подавлять, а радовать каждого, укрепляя его в правильном взгляде на вещи и делая членом единого братства. В самом основании такого мира заложено чудо: стремясь только к одному, человек заодно получает другое и третье. Именно об этом сказал Христос: "Ищите же прежде всего Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам" (Мф. 6, 33).

Все повторяется

То, что произошло два тысячелетия назад в синедрионе и в претории, длилось всего несколько часов. Но это была как бы очень краткая увертюра к длинной-предлинной опере. Суд над Иисусом, который тогда начался и кончился в течение одного дня, развернулся теперь в гигантских масштабах мировой истории по той же самой схеме противостояния.

Современная цивилизация, начавшая свой отсчет времени в XV веке, когда раннее Возрождение выдвинуло совершенно новую шкалу ценностей, откровенно антропоцентрична. Наши лозунги — все для человека", "все во имя человека", "человек это звучит гордо", а песни — "нам нет преград ни в море, ни на суше", "мы на небо залезем, разгоним всех богов". Мы настолько самоуверенны, мы так всерьез считаем себя хозяевами вселенной, что гордыня Адама и Евы или строителей Вавилонской башни кажется детским лепетом. Та, что сидит сегодня в нас, куда больше. Если что-то у нас не получается или срывается, она может прикусить язык, но при малейшем успехе вырывается наружу, и тогда начинается безудержное хвастовство. Стоит лишь вспомнить 1957 год, когда был запущен первый искусственный спутник Земли: какое началось тогда грандиозное, оглушительное бахвальство! Все сразу стало нам по плечу, завтра звездолеты с нейтринными двигателями понесут людей к другим галактикам, срок человеческой жизни будет продлен наукой до 300 лет и более, болезни исчезнут, будут созданы умные киборги и терминаторы, и так далее — и все это настолько безапелляционно, что многие наивные читатели полагали, что это уже есть. Сейчас пошла другая полоса, многое у нас не ладится, генной инженерии не получается, ибо, чем больше мы изучаем ДНК, тем она становится таинственнее, космические программы ничего не дали и свертываются, над нами нависают различные кризисы — экологический, демографический, энергетический и прочие, — но все равно все наши помыслы сосредоточены на человеке и только на нем, и неудачи этого господина вселенной ощущаются нами как временные. Никакого официального отказа от антропоцентризма нет, и лучшее доказательство тому — наша масс-культура, неизменно самовлюбленная и наглая. А раз имеет место человекобожие, то оно естественным образом расщепляется на персональное и социальное, на "римский" и "иудейский" варианты. Представители второго — утописты, социалисты, марксисты, маоисты, троцкисты, масоны и, конечно, современные иудаисты; первый вариант олицетворяют протестанты всех направлений и их идейные преемники — апологеты "свободного мира", защитники "прав человека", под которыми понимаются исключительно права индивидуума, короче, идеологи западной капиталистической системы жизнеустроения. И точно так же, как это было два тысячелетия тому назад, индивидуалисты безразличны ко Христу, ибо бездуховны, а коллективисты ненавидят Его, поскольку являются носителями отрицательной, сатанинской духовности.

Почему она пристает именно к ним? Это, в общем-то, понятно. Индивидуум достаточно надежно защищен от лукавого самой своей биологией. Хотя в нем и есть изъян первородного греха, это своя собственная, а не наведенная порча. Случаи, когда бес вселяется в отдельного человека, редки — в этих случаях человека называют "одержимым" и подвергают какому-то виду лечения или лишают свободы. Но когда на безбожной основе люди собираются в группу, в ней возникает как бы коллективная душа, которую нечистый быстро облюбовывает в качестве места своего обитания. Поскольку там нет Бога, он находит сей дом "незанятым, выметенным и убранным; тогда идет и берет с собою семь других духов, злейших себя, и вошедши живут там" (Мф. 12,44). Не случайно секты, сознательно связавшие себя с бесами, — оккультисты, герметики, иллюминаты, теософы и последователи каббалы — тесно переплетены с социалистами и масонами и в определенной степени являются их предшественниками. Не случайно и то, что вызвать темных духов с помощью блюдечка можно лишь коллективно.

Если брать нашу нынешнюю цивилизацию в целом, то это цивилизация Пилата. В мировой экономике правит бал капитализм, основой которого, как показал Макс Вебер, является протестантское индивидуалистическое начало, и экономическая надстройка охраняет и укрепляет свой идейный базис. Но в качестве мощной оппозиции, то побеждая в каких-то странах, то снова терпя поражение, живет "левая идея", сводящаяся к культу коллективизма. И нам хорошо видно, насколько различно отношение к христианству этих двух отпавших от него сил. Особенно наглядно эта разница предстает нам, русским, поскольку еще недавно мы жили в "Иудее", а теперь оказались в "Риме". Вспомним, как коммунисты приходили в бешенство от одного имени Христа… Впрочем, память вещь ненадежная, поэтому давайте сходим на какое-нибудь кладбище. Нам откроется там странная картина: похоронены вроде русские, а кладбище будто иудейское — почти нет крестов. И только присмотревшись к торчащей арматуре, мы поймем: они были сбиты. Духовные потомки тех, кто кричал "Распни, распни Его!", яростно уничтожали напоминания об орудии распятия.

Теперь они затаились, и в России воцарилась языческая веротерпимость. Но означает ли она поворот к Христу? Ответ дает отношение нашего общества к Туринской Плащанице, запечатлевшей на себе все раны и побои нашего Спасителя. Мы реагируем на это "пятое Евангелие" так же, как отреагировал бы Пилат: "Значит, мы действительно искуплены Христом? А что есть искупление?" И, не слушая ответа, идем по своим делам.

А ведь победа будет снова за Ним! Неужели не страшно?