Путь души

Путь души

В вопросах духовной жизни логика не является основополагающей составной. Духовность не на логике строится. Поэтому–то чаще всего при обсуждении и осмыслении того или иного духовного вопроса мы терпим поражение, так как его предмет лежит за границами действия логики. Предмет нашего разговора — путь души.

И начнем мы свое исследование не с того момента, когда душа человеческая решает жить по–христиански, но с того, когда она сталкивается с проблемой духовного преуспеяния, продвижения вперед. Мы займемся душой живой, поэтому и беседа, как вы догадываетесь, возымеет характер не богословский, не научный, не догматический, но чисто практический. Обсуждаемый сейчас вопрос встает перед нами ежедневно. Предположим, вы знаете: чтобы попасть отсюда на площадь Согласия, нужно пройти по той улице, там повернуть… Так и мы постараемся сделать выводы из жизненного опыта, а не из теоретического рассмотрения вещей. Поэтому, быть может, на что–то вы посмотрите сегодня иными глазами.

Итак, когда душа начинает помышлять о духовной жизни? Вот она — точка отсчета. Что мы имеем в виду, когда говорим «душа начинает помышлять»? Мы заимствуем глагол «помышлять» из обыденной речи, потому что душа о своем пути не думает. Она просто переживает какие–то события и состояния. Значит, когда мы говорим, что душа замышляет начать что–то, это значит, что она трепещет от желания оставить то состояние, в котором находится, и оказаться где–то в другом месте и жить как–то по–другому.

Как вы видите, все слова и понятия, которыми мы пользуемся, совершенно ясны. Когда мы говорим о видении или о мысли, о решении или о знании, мы просто используем сходные выражения внешнего, или душевного, мира, которые, однако, не соответствуют по сути нашему действительному бытию и духовным понятиям.

Когда душа говорит: «Я должна жить по–христиански, я должна жить как–то иначе»? Тогда, когда у нее уже возникает ощущение отверженности, пребывания вне отведенного ей места, вне рая, за границей, преднамеренно для нее возведенной. Осознав свое изгнание за пределы рая и вспомнив о своем отечестве, она воскликнет: «Я должна идти на родину».

Вот ее мысль: необходимо жить по–христиански. Она начинает свой путь, когда почувствует на себе то, что сказано в Евангелии: средостение ограды (Еф. 2, 14), средостение, воздвигнутое между человеком и Богом и отделившее нас от Него.

Душа ощутит, постигнет, что изгнана за пределы и отвержена далече, что не имеет Бога, лишена Родины, нет у нее Отца, и далече отстоит она от Творца. Оказавшись вне реального контакта с Богом, она воскликнет в своем изгнанничестве: «Питаюсь я вместе со свиньями и ем рожки. Вернусь к Отцу своему!» (см.: Лк. 15, 16 — 18).

Итак, до тех пор, пока мы не почувствуем этого средостения между Богом и нами, не ощутим своего изгнанничества, мы и не подумаем о духовной жизни. Наблюдения, а не анализ, ведут к духовной жизни: я чувствую, что передо мной стоит стена, и не знаю, что за ней.

И когда душа осознает, что расстояние, отделяющее ее от Бога, так велико, что Он ее не услышит, сколько бы она ни взывала, что она просто–напросто не имеет возможности с Ним заговорить, то устремится приблизиться к Нему, сделать Его ближе к себе, или, точнее говоря, сделаться самой ближе к Богу.

В один прекрасный момент душа может почувствовать себя отверженной и брошенной (когда мы видим, что что–то упало, нам хочется это поднять и поставить на место). И это та душа, которая может быть наполнена похвалами, лестью, возможно, и добродетелями — невинностию, чистотою, божиими оправданиями, — и несмотря на все это, она все–таки поймет, что является брошенной и что ей необходимо обрести свое место в истории и в едином Теле Церкви, и скажет: «Пойду искать свое место».

Следовательно, духовная жизнь начинается с ощущения своей отверженности, изгнанничества, заброшенности и возвышающейся стены. Покуда такого ощущения не будет, душа с места не сдвинется. Живя христианской жизнью, душа будет жить ей лишь по названию, по видимости, по рассуждению, по понятию ума. До тех пор же, пока ее не посетит то сильнейшее ощущение, о котором мы сказали, начало жизни духовной еще не различимо на горизонте. Еще не начала она духовную жизнь возгласом «Благословен Бог наш…». Еще далеко она находится от момента, чтобы сказать: «Благословен Бог наш…» полунощницы — даже пока не утрени, — чтобы в продолжении достигнуть Божественной Литургии, [9] объединяющей нас с Богом по образу.

Итак, необходимо приобрести острое чувство богооставленности.

У нас есть душа, отрясенная, выброшенная, заточенная в четырех стенах и ничего не видящая. Она помышляет сломить ограду, стены, внутри которых ей тесно, и соединиться с Богом. Что же для этого нужно?

В христианской жизни нет никаких «нужно». «Нужно» — это умственное заключение. Я имею в виду слово «нужно» в смысле логического вывода.

Слово «нужно» не трогает, не волнует. Слово «нужно» дает ощущение рабства, отбивает желание продвигаться вперед. Слово «нужно» не приводит к Богу. Слово «нужно» относится к человеческой воле, к человеческому намерению, которое, как мы все знаем, хрупко.

Хрупко человеческое сердце с его желаниями и намерениями. Оно любит и тут же может возненавидеть. Оно ненавидит и одновременно может любить. Оно осуждает и в то же время признает, что по мирским понятиям это человек номер один. Оно превозносит и мучает. Оно обещает: «буду святым», а само вручает себя бесам.

Нет никакого «нужно». Поэтому я не могу ответить на вопрос: «Что нужно теперь делать?» Пускай душа движется навстречу к Богу, опираясь на свои наблюдения и ощущения.

Человек изгнан из рая, душа его извержена вон. Единственное, что она чувствует, — это то, что ей трудно. В труде и родишь, в труде и плоды земли пожнешь, в труде и посеешь. Все, за что ни примешься, — все трудно.

Однако с чего начинается это «трудно»? С поры наслаждения. Мука всегда проистекает из удовольствия. А когда возникла эта пора наслаждений? Когда человек оказался нагим. Вспомните Адама в раю (см.: Быт. 3, 6). Он съел плод. И стал наг в тот миг, когда помыслил отведать запретное. Ева оказалась нагой до Адама, хотя воочию они различили наготу позднее, когда плод был съеден. Само обнажение произошло раньше, иначе они не съели бы плод. Так, вкушение и наслаждение обнаружили наготу Евы и Адама.

Слушайте внимательно, потому что путь души имеет величайшее для нас значение.

Мы начинаем с боли, которая связана с нашей наготой. Душе необходимо увидеть свою наготу и ничтожество. Кем были Адам и Ева? Им было дано наслаждаться Эдемом вместе с Богом! Они являлись ближайшими соседями, друзьями, спутниками, со–странниками Бога. Они сами были боги!

И в один миг сделались ничем. Змей поругался над ними, а тленная природа, которой они нарекали имена и царствовали над ней, восстала против них. Так человек стал самым жалким созданием в истории.

Итак, обнаженный человек, нечто незначительное, никто. Он несет в себе ощущение своей наготы и греховности. Не в том дело, чтобы говорить «я грешник» и стремиться исповедовать свой грех, но в том, чтобы жить в ощущении своей греховности.

Вы видели: Адам и Ева были нагими и прежде, однако, не замечали этого. Когда они согрешили, то увидели, что наги, и оделись. Так и душа должна разглядеть свою наготу, отсутствие добродетелей, святости, Божественности, брошенность в греховную пучину. Ее одеяние — листья греха.

Но сумеет ли душа почувствовать свой грех? Я не могу ей приказать: «Почувствуй грех»! Ибо это добровольное действие самой души. Если душа не захочет понять, не сможет вместить, то никакая сила, даже Сам Господь, не заставит ее увидеть грех. Часто бывает так, что человек исповедуется, читает святоотеческие книги, молится, проливает слезы — и все это по инерции, без ощущения своей греховности.

Живя в ощущении наготы, душа возопит: «Я нага, мне необходимо одеться». И войдет в нее потребность покаяния, то есть одежды. Но прийти к покаянию — уже другой вопрос. Одно дело — «я нага», другое — «я готовлю платье, чтобы надеть его». Одно далеко отстоит от другого.

После того, как я это почувствую, могут пройти годы, а может — одно мгновение. Это наиболее решительный поворот в моей жизни: я либо встану и оденусь, либо так и буду лежать наг. Я либо предстану перед Господом и скажу: «Я согрешил, Господи», — либо поступлю так, как Адам и Ева — скроюсь. И когда Бог обратится ко мне со словами: «Адам, где ты?» — отвечу Ему: Я скрылся, потому что был наг (см.: Быт. 3, 9 — 10). И Он увидит листья смоковницы на мне, стоящем перед Ним.

Как происходит сокрытие от глаз Божиих? Тысячами способов, например, малодушием. Ведь как страшно осознать свое ничтожество! Особенно если тебя уважали люди, да и ты сам считал себя важным, одаренным, превосходным, прекрасным, очаровательным, не знаю, каким еще, и думал, что тебе уже рукой подать до небес, так вот тебе, такому «значимому», необходимо осознать, что ты наг и ничтожен! Чтобы в этом признаться, необходимо мужество. Мы же малодушествуем, не имея желания сознаваться ни в своих безобразиях, ни в изъянах, промахах, конкретных грехах, скрываем их за обманом, а этот обман за вторым обманом, третьим обманом…

Итак, причина — в малодушии и бессилии признавать наготу, в самооправдании, сокрытии грехов. Приведу вам один пример из мирской жизни. Учительница вызывает тебя к доске, ты запинаешься и ничего не можешь ответить, все над тобой смеются. После урока ты поднимаешься, тотчас уходишь домой, останавливаешься перед зеркалом, приодеваешься, накладываешь макияж… Но никого же нет, никто тебя не видит! Так, но в этот момент, когда ты одна у зеркала, твое «я», которое для тебя является всем, довольно: «А ведь я, которую они осмеяли, я такая красавица!»

Сразу же встает на защиту мой внутренний протест и самооправдание своего слабого места, на которое указали учительница и соученицы. Прихорашиваясь перед зеркалом, я предстою не в своей наготе и бессилии ответить урок, но в достоинстве и пусть искусственной и не моей, но красоте. Красота бывает душевная или интеллектуальная, то есть духовная, как нынче говорят, не суть важно. Как бы то ни было, она есть лишь суррогатное прикрытие наготы человека.

Так мне удается сокрыть свои немощи и от самого себя. Будучи голым, я стараюсь вести себя так, словно я вовсе и не обнажен, то есть по сути живу двойной жизнью. Я отказываюсь от продвижения вперед, притворно полагая, что одет и самодостаточен. Это страшно, ибо является отвержением действительности и ведет к трагическим последствиям.

В мире существует множество людей, которые знают, что они грешники, и все равно совершают низкие поступки, им самим ненавистные и для них самих отвратительные, переступают через глас своей совести, который для них является чем–то страшным.

Что может сделать душа, идущая к Богу? Согласиться и сказать: «Позабочусь о своей наготе. Объявлю, исповедаю свой грех, свою наготу (см.: Пс. 31, 5; 37,19). И как есть, предстану пред Богом. Скажу ему: ,,Одень меня, Господи»». Но для этого необходимо мужество, глубокая внутренняя подлинность, чтобы выйти навстречу Богу так, как будто ничего иного во вселенной не существует. Что перемещает меня отсюда или оттуда? То, что называется себялюбием. Себялюбие не как грех, но как весы, на одну из чаш которых положено слово «я».

Вспомните гиппонского святого, блаженного Августина. Сколько лет он страдал и желал раскаяться! Почему? Потому что вступил в конфликт с собственным «я», которое предало себя изучению философии, закрывшей путь к Богу. В те годы умы людей занимала ересь манихейства. Она существовала под покровом, который делал незаметной ее наготу. Когда блаженный Августин осознал это и смирился, то крестился вместе со своим юным сыном. И прозрев, увидел наготу, и облачился в одежды правды, данные ему Богом, и позднее стал епископом!

Внутренние весы мы называем внутренним расположением. Мое расположение — это мое «я», на которое я опираюсь. А что оно пожелает? Утвердить себя или отречься от себя, по слову Христа: отвергнись себя (Мф. 16, 24; Мк. 8, 34). Отречется оно — отрекусь и я от своего ветхого «я», и приму обновленное «я», подлинное, глубинное.

Мы еще не идем по пути духовной жизни. Но только рассуждаем о ней, к ней готовимся, стоя на перепутье. Предстоящая нам дорога — это путь без возврата, это сила, возводящая человека ввысь, это порыв к возвращению, отрясение души, которое она сама совершает. Если ты заденешь меня своими словами, я немедленно подскочу и отвечу тебе с размаху. Так и здесь произойдет отрясение моего существа, моментальная, неподдельная внутренняя реакция.

Итак, душе необходимо совершить отрясение своего ветхого существа, захотеть вернуться туда, откуда она вышла — в руки Божии, в свою нищету. Вы мне скажете: «А разве человек в раю нищенствовал?».

Вспомните первозданного человека: он же был богат, все принадлежало ему. Но соблазнил его змей: «Что заповедал тебе Бог? Делай то–то и то–то, но плода не ешь. Если ты хочешь стать богом и получить всевластие, вкуси от этого плода».

Змей показал человеку иной путь, и душа была вынуждена признать, что бедна по сравнению с мудростью змея. Адам съел плод, чтобы обогатить душу, чтобы сделаться богом! В аналогичном состоянии находится и наша душа. Ей надлежит вернуться к прежней бедности и понять, что именно в ней красота, Божественность, преддверие Небес; предстоит совершить круговое движение.

Что значит круговое? Почему я говорю о круговом движении? Ведь движение бывает поступательное, по прямой. Прямой путь — самый короткий из всех, но он человека от Бога отдаляет. Круговой путь возвращает человека к самому себе.

Мы совершаем круговое движение, отвергаем все свое, чтобы вернуться туда, откуда пришли. Мы больше не пытаемся уйти от себя, не прибегаем к таким подменам, как переодевание во что–то иное: мудрость, силу, знание, наши планы, нашу добродетель — все это разного рода прикрытия и бегство от себя.

Круговое движение удерживает нас рядом с Богом и вместе с тем в рамках нашей собственной подлинной жизни. Оно возвращает человека к себе. Мы пребываем внутри своего настоящего «я», внутри своего истинного существа.

Душа остается сама по себе. Когда ты совершаешь круговое движение (поворот), то по законам центробежной силы тебя притягивает внешнее. Будучи крепко привязанным, ты остаешься где–то неподалеку от своего «я». Находясь пока еще далеко от Бога, нам важно остаться наедине с собою, чтобы разглядеть свою наготу.

Признание своей наготы, тяга вернуться к себе рождают во мне новое устремление — к бегству от мира, то есть, когда я нахожусь внутри своего «я», мне хочется о нем позаботиться, заняться им. Где тебе лучше заниматься: среди шума или в покое? Когда на тебя смотрят тысячи глаз или когда ты один? Очевидно, что в уединении.

Бегство приобретает черты странничества. Чтобы бежать отсюда, я должен забыть вас, сделаться «странным», чужим вам, ибо без этого бегство невозможно. Тяга к странничеству приведет меня к ощущению уединения: не душевного, но духовного, потому что душевное уединение искусственно.

Когда я нахожусь в душевном уединении, мне кажется, что никто меня не любит, никто обо мне не думает, никто на меня не обращает внимания: «Видишь? Он ни разу на меня не посмотрел. А на других — все время». Душевное уединение есть некое ложное ощущение, которое не может насытить нашу душу. Потому что ложь — это снова сокрытие настоящего «я». Смоковничный лист!

Подлинное уединение есть уединение духовное: я один на один с Богом. Люди перестают иметь значение для меня. Меня больше не интересует, думают они обо мне или нет, любят ли они меня или нет, меня даже не волнует, есть они рядом или нет. Меня заботит только мое «я», не в эгоистическом смысле, но в практическом — в смысле обнаружения его наготы.

Я стою пред Богом. Для того, чтобы достичь подлинного уединения, в котором заключается самый важный момент духовной жизни (ибо нельзя стать святым вне уединения), нужно совершить бегство, добиться отчуждения, странничества. Наша цель — познать Бога и пребыть один на один с Ним. Но это нелегко, потому что мы привыкли жить телесными переживаниями, а теперь надо учиться чувствам умным, духовным. Почувствовать Бога — вот что главное, абсолютно необходимое для того, чтобы совершилось покаяние, перерождение, изменение моей души.

Бегство — понятие сущностное, а не пространственное. Человек же, будучи живым, естественно, имеет тягу к бегству чувственному, то есть физическому, потому что, когда на него смотрят люди и кругом шум, ему труднее ощутить себя одиноким. Раз в пространственном уединении, то есть в пустыне легче, он говорит: «Почему бы мне не удалиться в пустыню и не предаться безмолвию?» Отсюда рождается тяга к монашеской жизни в душе, задумавшейся о Боге.

Обычно на бегство в пустыню мирские люди смотрят как на рискованный поступок, боясь, что уходящий от суеты, возлелеяв в себе некие умозрительные фантазии, реально не сможет их там воплотить. Это пустое. Православный человек, который ни разу в жизни не помыслил о бегстве из мира и о монашестве, болен или просто никогда по–настоящему не задумывался о духовном. Каждый, кто хоть самую малую толику времени уделит Богу, через пять минут возгорится желанием уйти в монастырь. Вот так. Это душа думающая, стремящаяся обрести покой и войти в общение с Тем, Кого она взыскует и хочет для себя открыть, то есть с Богом.

Человек, разумеется, может отказаться от бегства в смысле физического уединения в монастыре. Но он никогда не оставит мысли о бегстве сущностном и нравственном.

Может ли человек, живя в миру, пуститься в это нравственное бегство? Об этом прекрасно сказал один из отцов: «Это возможно, однако сопряжено с величайшими трудностями».

Вы видите, уединение, бегство в пустыню мы совершаем не для Бога. Ему не важно, в монастырь я уйду или останусь в миру. Это значимо для меня одного и зависит от моих собственных склонностей и моего собственного пути к Богу. Пускаясь в странничество — сущностное или частичное, — я отчуждаюсь от людей и начинаю чувствовать Бога.

Беседа с будущей общиной Благовещенского монастыря в Ормилии в Афинах 27 и 28 мая 1973 года.

Перевод С. А. Степанцова.