«Вы зажимаете рот одним и даете свободу другим»

«Вы зажимаете рот одним и даете свободу другим»

Когда Вельмин дружески предложил Косткевичу сгладить все острые углы в своих материалах, последний откликнулся на это предложение резким письмом от 23 июня 1930 г. Он пишет:

«Дорогой Друг, я не сержусь на вас потому только, что таков уж закон дружбы, но не могу скрыть от вас того крайнего удивления, огорчения и возмущения, которое переживаю я, прочитав Ваши письма и приложенные к ним газетные вырезки <…>.

Вы утеряли, несмотря на то что живете в демократической стране, всякое чутье и представление о таких, казалось бы, элементарных вещах, как свобода слова, печати, мнения, суждения, оценки и т. д.

Ведь, в самом деле, если допустить, что сообщаемые мною факты соответствуют действительности (а я их всегда очень тщательно проверяю), то, спрашивается, что может заставлять Вас брать на себя миссию цензора и налагать запреты на предание гласности того, с чем, быть может, в смысле оценки Вы и не согласны. Ведь я же никогда не просил Вас подписывать мои сообщения своим именем, я же никогда не просил печатать их именно в “Посл[едних] нов[остях]”. Не понимаю я, кстати сказать, и того, почему “П[оследние] Нов[ости]” не могут на своих страницах опубликовать вещи, не гармонирующие с их точкой зрения, снабдив при этом их заметкой, что это-де мнение группы лиц, не имеющих отношение к “П[оследним] нов[остям]”. Но что исходит оно из России, заслуживает в смысле фактической стороны доверия и потому находит приют на страницах “П[оследних] Нов[остей]”, кои с точкой зрения автора не согласны. <…>

Что же делаете Вы? Вы зажимаете рот одним и даете свободу другим. И зажимаете рот тем, кто пишет Вам из России, кто видит и знает все лучше Вас, кто ради того, чтобы отослать Вам свои письма, рискует жизнью. А сколько фраз расточаете Вы о том, что Вам важен голос из России, что Вы ищете и просите информации из России, сколько раз Вы писали мне об этом? В результате же на этот “голос из России” накладывается цензорское veto, и Вы во имя не[по]врежденности устанавливаемых в кабинетах Ваших редакций мнений считаете возможным пренебречь жизнью, фактами, мнением живых и мыслящих людей из России…»[371]

Киевский корреспондент обличает Вельмина и его единомышленников в том, что они «уже установили свою точку зрения, будь то партийную, будь то редакции «Пос[ледних] Нов[остей]», и все, что не по шерсти этой точке зрения, хотя бы это и были самые разительные факты, ими a priori признается недопустимым для опубликования. Он пишет: «Наконец, подумайте хорошенько над тем, что в моем лице определенная и немалая группа русского церк[овного] общества, лишенная возможности высказывать свои мнения здесь, в России, преследуемая, гонимая, постоянно и серьезно рискуя, – обращается к Вам, своим друзьям и братьям, живущим в условиях относительной свободы и возможности писать и говорить, с просьбой приютить наши мысли, впечатления, суждения, вынесенные из гущи действительной жизни, выстраданные в борьбе, – приютить на страницах свободной печати»[372]. «Где Ваша помощь русским братьям, где же Ваша борьба за Россию?» – вопрошает он.

Автор письма находит две основные ошибки в оценке эмиграцией русской действительности: это, во-первых, боязнь быть судьями своих братьев, оставшихся в России, сознавая свое свободное и их бесконечно тяжелое положение, они вдаются в противоположную крайность – берут на себя миссию защиты всего того, что совершают сейчас церковные деятели в России. Во-вторых, это плохая ориентация в русской жизни. Курдюмов, Демидов в своих статьях, считает автор, просто называют митрополита Сергия святым – возводят его на такой пьедестал, о котором даже не думают «отечественные поклонники и соратники митрополита Сергия»[373]. В России «все церковное общество… согласно в том, что акты м[итрополита] Сергия – как то: декларация и интервью – акты позорные, тяжелые, которые никому и в голову не придет защищать как таковые. Эмиграция же доходит до того, что видит в этих актах какой-то особый смысл и чрезвычайную ценность (Курдюмов)»[374].

Корреспондент сравнивает политику лояльности по отношению к власти Патриарха Тихона и митрополита Петра, с одной стороны, и митрополита Сергия – с другой. И политика Патриарха была лояльной по отношению к властям, но это было религиозное подчинение власти, без услужения, отказа от церковной внутренней свободы. Патриарх назначал епископов без санкции ГПУ, сохранял кафедры сосланных епископов, настаивал на их поминовении. Это же относится к митрополиту Петру. Митрополит Сергий, считает автор, переступил грань между лояльностью и лакейством[375].

Он просит написать Игорю Платоновичу Демидову, что его киевские друзья – Василий Ильич (Экземплярский), Петр Павлович (Кудрявцев) (и, наверное, о. Анатолий Жураковский) – огорчены его статьями о митрополите Сергии, не согласны с ним, осуждают митрополита Сергия. Письмо подписано «И. Крессо». «Ира Крессо» был театральный псевдоним покойной тетки Косткевича, артистки итальянской оперы. Под этим именем Косткевич условился с Вельминым подписывать свои материалы[376].

По-видимому, был прислан еще один пакет документов. Под влиянием этих материалов мнение Бориса Алексеевича стало меняться, в письме от 2 сентября 1930 г. он писал: «Присланное в пакете я, разумеется, передал туда, куда Вы просили. Нужно признать, что у Вашего корреспондента большие полемические способности: письмо его написано хотя и [нрзб.], но блестяще. По существу же, в глубине души я считаю, что в точке зрения Вашего корреспондента много правды»[377].

В пакетах, присланных после публикаций в «Последних новостях», содержались машинописные копии письма епископа Дамаскина митрополиту Сергию, писем митрополита Кирилла митрополиту Сергию («Отзыв» и «Второй отзыв»)[378] и, возможно, другие документы. Они обнаруживаются в отдельном деле в фонде Б. А. Евреинова, также копии этих документов хранятся в фонде митрополита Евлогия в ГА РФ, что говорит о передаче ему этих материалов (ф. 5919, д. 13).

Новые документы были переданы Евреиновым И. П. Демидову и В. В. Зеньковскому, а через них с этими документами ознакомились и другие деятели, в частности митрополит Евлогий. Материалы, по словам Евреинова, произвели очень сильное впечатление. Сам он также сильно поколебался «в своем прежнем безоговорочном согласии» с точкой зрения «Последних новостей». Он писал: «Эта точка зрения мне теперь начинает казаться схоластикой, софистикой и мудрствованием. Она нежизненна»[379]. Церковные материалы, полученные в последнем пакете, парижскими церковными деятелями опубликованы не были[380]. Однако они в копиях обнаруживаются в Архиве Архиерейского Синода Русской Православной Церкви за границей, а многие из них были опубликованы в «Церковных ведомостях» и белградской газете «Новое время».

Вместе с тем так хорошо развивавшееся дело с изданием брошюры резко прекратилось. Почему? Ответ содержится в письме старого друга и учителя о. Анатолия Жураковского Василия Васильевича Зеньковского Б. А. Евреинову. В. В. Зеньковский сообщал, что полученные материалы были обсуждены на совещаниях митрополита Евлогия с епископом Сергием (Королевым), о. Сергием Булгаковым, Лаговским, Андерсоном, которые «пришли к выводу о невозможности издавать материал брошюрой. Духовенство решительно против печатания (полностью), так как несколько раз поминаются факты, опубликование которых опасно для проживающих в России некоторых епископов. Сама по себе характеристика церковного положения требует очень больших дополнений и быстро стареет. С другой стороны – опубликование главного материала в Последних Новостях, перевод на английский первой части (он уже сделан и оставлен в Англии), готовящийся перевод на английский 2-й и 3-й части того, что было напечатано в Послед[них] Новостях, как бы обеспечивает основную просьбу авторов материала»[381] (судя по письму, присылались какие-то новые материалы).

Церковные круги Парижа, по словам Зеньковского, просили не пересылать материал митр[ополиту] Антонию, «так как там в Карловцах могут беззастенчиво все напечатать». Кто-то все же переслал материалы в Архиерейский Синод, и некоторые из них были напечатаны. Б. А. Евреинов сообщает, что не может не считаться «с мнением столь авторитетных и компетентных людей», особенно когда положение осложнилось из-за указа об увольнении митрополита Евлогия. По вопросу об издании брошюры Евреинов вновь запрашивает парижских церковных деятелей. Ответ таков: Зеньковский, Астров, Демидов, иерархи, о. Булгаков, Лаговский – против[382]. Только Вельмин – единственный (на тот момент) не отказался поддержать идею издания брошюры. Отказ от такого намерения даже огорчил его. 9 июля 1930 г. он пишет:

«Конечно, нельзя не согласиться с некоторыми из доводов противников такого издания. К сожалению, все эти материалы далеко не объективны и сильно смахивают на злобный памфлет против м[итрополита] Сергия. Но я и не предполагал, чтобы можно было сохранить этот характер их. Наоборот, при составлении брошюры обязательно необходимо все выпады против м[итрополита] Сергия выпустить и переработать все эти материалы в объективный исторический очерк гонений на Церковь с первых дней большевистского владычества до наших дней; заключительным аккордом была бы «памятная записка» м[итрополита] Сергия Смидовичу, которую следует привести целиком – она одна ярче подробных, длинных описаний дает потрясающую картину нынешнего ужасного положения Церкви.

И вот, думается мне, издание брошюры в таком виде на английском, немецком и других языках от имени YМСА является в важной степени желательным и даже необходимым.

То обстоятельство, что материалы уже были опубликованы в “Посл[едних] Нов[остях]”, а в английском переводе пересланы Архиепископу Кентерберийскому, нисколько не делает издание такой брошюры излишним. Такую брошюру следует – и можно будет – широко распространять в широких иностранных кругах, мало знакомых с положением Церкви в России и не читающих “Посл[едних] Нов[остей]”. Для них такой связный очерк главнейших событий из жизни Русской Церкви за последние 10 лет будет чрезвычайно полезен, и очень многое в нем, что нам кажется повторением уже хорошо известного, для них будет совершенно ново. А раз такая брошюра будет издана на трех языках, то ее можно будет распространить во всех государствах Европы и в Америке.

Вот почему мое мнение таково, что следует сделать все возможное, чтобы убедить В. В. Зеньковского и YМСА от издания такой брошюры не отказываться. Конечно, те места, опубликование которых может, по мнению редакторов, повредить кому-нибудь из находящихся в России, следует опустить»[383].

Отказавшись от напечатания брошюры, парижские церковные деятели приняли решение заплатить гонорар авторам церковных материалов, напечатанных в «Последних новостях», переслав деньги в Варшаву. По сообщению Зеньковского, некая сумма предполагалась для пересылки о. Анатолию Жураковскому, что, несомненно, если было исполнено, вызвало горькие чувства у бывшего ученика.

Вероятно, были получены еще какие-то документы, поскольку вопрос вновь обсуждался в беседе Евреинова с Зеньковским, который был проездом в Праге. Об этом разговоре Борис Алексеевич писал Вельмину 21 ноября 1930 г.:

«Церковные материалы он [Зеньковский] своевременно получил, ознакомился с ними сам и через Лаговского ознакомил митр[ополита] Евлогия и других лиц, духовных и светских. Материалы, по мнению В[асилия] В[асильевича], представляют собой совершенно исключительный интерес и сильно расшатывают позицию митр[ополита] Евлогия и И. П. Демидова. Но нам здесь, в эмиграции, невозможно втягиваться в церковную распрю и борьбу, происходящую там. В[асилий] В[асильевич] рассматривает действия Вашего корреспондента как желание втянуть нас в эту борьбу. Мы должны, по мнению В[асилия] В[асильевича], оставаться нейтральными даже в том случае, если мы внутренне убеждены, что правда на стороне митр[ополита] Кирилла (курсив мой. – О. К.). Я здесь с В[асилием] В[асильевичем] согласен. Но сам все более и более внутренне убеждаюсь, что, по существу, Ваш корреспондент прав, и все мое сочувствие на стороне несчастных ссыльных епископов»[384].

В ходе дальнейшей переписки корреспондент из Киева сообщает об арестах в Киеве, где «в тюрьме находится 57 священников, 20 ксендзов. За это же время арестованы в Житомире архиепископ Волынский Аверкий и епископ Коростенский Леонтий и увезены в бутырскую тюрьму, где ныне сидят. Таким образом, Волынская епархия остается без епископа. В то же время в Ташкенте заключен в тюрьму епископ Лука (б[ывший] профессор-хирург ташкентского университета, фамилия его Войно-Ясенецкий). Затем по дороге в Соловки замерз московский иеромонах Мануил, а в с. Екатериновке Кашинского района Черкасского округа убит милиционерами иеромонах Киевского Михайловского монастыря Филарет, посланный туда на приход».

Киевский корреспондент рассказывает об отношении верующего народа к митрополиту Сергию: «Что же касается М[итрополита] Сергия, то недовольство и возмущение против него со стороны народа настолько велики, что он и члены его Синода, подписавшие интервью, не могут служить больше в Московских храмах. Народ устраивает шумные скандалы, не пускает их в храм с криками “предатели, христопродавцы, живцы” и т. д. Так, например, в храме Николы на Палашах народ с таким озлоблением набросился на митрополита Сергия и епископа Питирима, что им с трудом удалось выйти из храма, не окончивши всенощной. На следующий день Литургию служить они уже не явились»[385]. Одновременно с этим письмом Вельмин узнал о высылке его родственников и знакомых в Нарымский край.

Последнее письмо от Вельмина с газетными вырезками Косткевич получил в начале лета 1930 г. перед отъездом в Донбасс.