Несостоявшаяся встреча
Несостоявшаяся встреча
«В Самаре на улице Чкалова стоит и поныне в глубине двора обычный деревянный домишко, ничем внешне не примечательный. Обычный дом, обычная улица, да и дворик — тихий, милый, в меру обшарпанный, каких еще, к счастью, сохранилось немало в нашем не до конца изуродованном новостройками городе. И даже не верится, что вот в этих стенах случилось «то самое» САМАРСКОЕ ЧУДО! Здесь в январе 1956 года разыгрались события, о которых заговорил весь город, слухи о котором разлетелись по всей России и долго не давали спать профессиональным агитаторам атеизма».
«Хождение по самарским святыням»
Это было в тот год, когда в Куйбышеве седели молодые милиционеры…
Можно было уехать в Москву еще вчера, но вчера у соседа по номеру был день рождения, и он уговорил Николая Костромина задержаться, обещал попозже вечером свозить — да будет, будет у нас транспорт! — на только что достроенную Куйбышевскую ГЭС, и Николай не смог отказаться. Отложил отъезд. Ну и, конечно, ни на какую ГЭС не поехали. Так и просидели весь вечер над бутылками. И хотя в общем-то весело провели вечер, но досада осталась. И сегодня, проснувшись с тяжелой головой, Николай соседа будить не стал. Оделся и потихоньку вышел из номера. Решил, благо весь день свободен до поезда, прогуляться на экскурсию.
Да и как иначе-то? Ведь в Москве обязательно спрашивать будут про плотину… Что же? Врать? Придумывать, что был… Нет… Надо сходить, самому посмотреть на это чудо…
1
Поскрипывал под ногами свежий снежок, прохожих было мало, еще меньше машин, и все эти кварталы с одноэтажными домиками казались Николаю странно похожими на подмосковный, уснувший зимою городок. Дома заслоняли реку, и только порою Волга обнаруживала себя студеным, пробивающим и сквозь полушубок холодком. И тогда Николай словно бы просыпался, вспоминал, что он не в Подмосковье сейчас, а далеко-далеко от дома, ускорял шаг, но вокруг стояли низенькие, заметенные почти по самые окна снегом дома, белый дым неподвижно стоял над трубами — и медленный полусон снова обволакивал сознание…
Когда Николай свернул на эту улочку, он даже остановился от неожиданности. Впереди густо чернела толпа.
«Хоронят, что ли, кого?» — растерянно подумал Николай и зачем-то взглянул на табличку, висевшую на угловом доме.
«Улица Валерия Чкалова» — было написано там.
Снова потянуло студеным холодком с Волги, и Николай поежился. Он никогда не был на этой улочке, но название почему-то было знакомо ему. Как-то машинально, чтобы только пересилить легкий, растекающийся изнутри холодок тревоги, направился он к толпе, над которой возвышались конные милиционеры в синих шинелях.
— Кого хоронят-то? — спросил он у тетки, стоящей с краю. Приподнявшись на цыпочки, попытался взглянуть поверх голов людей, но ничего, кроме конных милиционеров, не увидел.
А тетка не ответила, быстро перекрестилась и, как показалось Николаю, испуганно отошла в сторону. Николай удивленно проводил ее взглядом и хотел уже было пожать плечами, но тут глаза зацепились за табличку с номером дома — «80».
И снова знобящим холодком потянуло внутри.
Николай помотал головой, словно бы пытаясь очнуться от нехорошего, тревожного полусна, но и это не помогло. Он уже совершенно точно вспомнил, откуда знакомо ему название этой улицы, — в кармане его полушубка лежала бумажка с этим адресом.
Сюда, в этот низенький дом, путь к которому преграждало сейчас оцепление конной милиции, собирался он прийти вчера.
Пройти к дому было невозможно, но Николай зачем-то начал пробираться сквозь толпу, словно здесь, среди плотно друг к другу вставших людей, мог он избавиться от тревоги. Не обращая внимания на косые взгляды, проталкивался вперед, пока путь не преградили сбившиеся кучкой старушки.
— Ой-е-ей… — вздыхала одна. — Страсть-то какая…
— Страсть… Страсть… — кивала другая. — Кланька-то рассказывала, что вихорь налетел. Молоньи засверкали. Разбежались все кто куда, а Зойка одна стоит посреди комнаты с иконой в руках — и окаменелая…
— Дак а Кланька-то чего своим умом думала?
— А ее дома не было, в церковь она ходила. Без ее собравшись молодежь была. Кланька-то, когда вернулась домой, уже случилось все. Стоит посреди комнаты девка, а дохторы в ее шприцами тыкают. А шприцы не лезут. Все иголки дохтора изломали, а толку никакого не добились. Девка-то каменна стала!
— Каменна?! — Маленькая старушка перекрестилась. — Вот наказание-то, а…
— А шали больно много в молодежи нынешней! — ответила ей подружка. — Мыслимое ли дело с иконой танцевать. С божницы Николу сняла и плясать пошла.
— Хахаля, говорят, она ждала… — сказала, оборачиваясь к старушкам, женщина в цветастом платке. — А хахаль-то, видишь, обманул, не пришел на вечеринку.
— Отчаянная какая…
— Ой, отчаянная! Говорили ей — не доведет тебя до добра, Зойка, шаль. Дак смеялась только. Вот и досмеялась.
— Страх-то какой…
— Ой, бабоньки… Милиционерик-то, которого дежурить вчера оставили, говорят, поседел совсем… А молоденький ведь еще. Тридцать пятого году только…
Старушки дружно закрестились, бормоча слова молитв.
— Бабушки! — не выдержал Николай. — Да объясните мне, чего случилось-то?!
— Дак кто же тут чего объяснит… — ответила маленькая старушка. — С самой утрени сегодня начальника за начальником возят, а видно, и они не больно чего понимают. Посмотрят, да и восвояси едут.
— А девушку-то как звали? — нарочито равнодушно спросил Николай.
— Дак Зойкой ведь… Зоей…
— А фамилия ее как, не знаете?
— А на что тебе фамилия ейная? — насторожились старушки.
— Да так… — ответил Николай. — Для интересу просто.
— Для какого это интересу?..
— Ну, просто так… — Николай торопливо отошел в сторону.
2
Выбравшись из толпы, он остановился.
Оглянулся по сторонам… Подход к дому номер восемьдесят со стороны улицы Чкалова ограждала конная милиция, но во дворе милиционеров было не видно. Если бы кто-то решился пробраться в дом, можно было через соседний двор, незаметно, вдоль сплошного забора пробраться к штакетнику, отгораживающему его двор от палисадника дома номер восемьдесят.
Николай подумал об этом как-то отстраненно, не связывая план с собою.
Просто так подумал…
Только прикинул, что, в принципе, пробраться в охраняемый дом не сложно. Тем более, похоже, что в соседнем доме никого нет. Занавески на окнах задернуты. Конечно, во дворе может оказаться собака, но это маловероятно. Наверняка подавала бы голос, когда столько народа толпится перед домом…
И опять-таки ничего еще толком не решил Николай, когда подобрался к тесовым воротам дома номер восемьдесят два и как бы невзначай потрогал рукою запор…
Калитка в воротах открылась неожиданно легко.
Николай оглянулся, но никто не смотрел на него, и он, прошмыгнув во двор, сразу же прикрыл за собой калитку.
Покосившись на окна, — ни одна занавеска не шевельнулась на них, — Николай вытащил из кармана полушубка листочек бумаги. На нем симпатичная девушка Зоя, с которой Николай познакомился на трубочном заводе, написала адрес, куда он должен был прийти вчера на вечеринку. Вернее, куда обещал прийти, но не пришел, потому что день рождения у соседа по номеру затянулся…
Да…
Он не ошибся. Получалось, что это его и ждали вчера вечером в соседнем доме. Николай долго смотрел на бегущие по тетрадному листку буквы:
«Улица Валерия Чкалова, дом 80…»
Николай сложил бумажку и засунул в карман полушубка. Посмотрел на соседний дом — во дворе никого не было. За припушенными снежком ветками яблонь, за штакетником совершенно ясно видел он темно-зеленую входную дверь. Она была чуть приоткрыта…
Николай не собирался идти туда, но какая-то непонятная сила толкнула его вперед, и, удивляясь себе, Николай шагнул с расчищенной дорожки в снег и побрел к тоненькому штакетнику, в котором был проломан лаз.
Николай шел, не спуская глаз с зеленой двери. И он был уже совсем близко. Уже взялся руками за причелину, чтобы пробраться сквозь пролом, когда сверху:
— Эт-та куда ты?! — обрушился на него голос.
Николай дернулся.
Полушубок зацепился за проломанную штакетину, и удалось повернуть только голову. Вверху, над высоким дощатым забором, возвышался верховой милиционер в синей шинели.
— А что? Я так… Я не знал… — Николаю наконец-то удалось освободить полушубок, и, понукаемый милиционером, он пробрался сквозь лаз и вышел на улицу.
— Ну! — грозно загремел вверху голос. — Куда это ты проникнуть хотел?
— Почему проникнуть… — пробормотал Николай. — Я просто так…
— Прохоров! — прогремел вверху голос. — Отведи этого в отделение. Ишь, прыткий какой!
Что-то мягко подтолкнуло Николая в спину, и он шагнул вперед.
Толпа молча расступилась. Николай ловил на себе сочувственные взгляды. Кто-то перекрестил его…
Но миновали толпу, снова потянулся тихий переулок, присыпанный свежим снежком, и снова Николаю показалось, что все это сон.
Кошмарный сон.
Николай, засунув руки в карманы, медленно двигался вперед. И тут пальцы его обожгло. Он нащупал в кармане тетрадный листок с адресом.
Не останавливаясь, Николай оглянулся.
Верховой милиционер смотрел в сторону, заглядывая хозяйским взглядом, со своей высоты, за непроницаемые дощатые заборы, а лошадь смотрела на Николая, и большие, добрые глаза ее, казалось, были полны сочувствия.
Сделав еще несколько шагов, Николай решился. Осторожно скомкал в кармане листок и зажал в кулаке. Потом вытащил руку из кармана и, шмыгнув, провел рукавом полушубка по носу, показывая, что вот, дескать, сморкнулся он, а сам разжал пальцы, и комок бумажки упал в снег под его ноги.
И сразу стало легко, словно не клочок бумаги выбросил, а огромную тяжесть свалил с плеч. Даже идти легче стало. И тут…
— Стой! — раздалась сверху команда.
Николай остановился. Пытаясь изобразить недоумение, простодушно посмотрел на конвоира.
— Бумажку подними! — настороженно глядя на него, приказал милиционер.
— Какую бумагу?! — заволновался Николай. — Где бумага?
Но тут же, заметив, как с каждым мгновением все жестче, все колючее становится взгляд милиционера, сник. Безвольно поднял выброшенный комок бумаги. Протянул его милиционеру. Тот, чуть нагнувшись, взял листок и положил в карман. Колючки ушли из глаз, снова глаза наполнились добродушной крестьянской заботой.
— Шагай, шагай… — сказал он, и Николай только вздохнул, бессильно отдаваясь во власть непонятных ему событий.
— А это он выбросить по дороге хотел… — доложил милиционер, сдавая Николая в дежурном отделении милиции. — Еще и отпирался.
— Выбросить? — переспросил лейтенант, разглаживая на столе скомканный листок. — Т-так… Улица Чкалова, восемьдесят. Зоя… Т-так… Интересно получается… Посмотри-ка, Щеглов… — И он продвинул листок сидевшему тут же, в дежурке, седовласому милиционеру.
Тот наклонился над листком. Покачал головой.
— Ну, я пойду, что ли… — спросил милиционер. — Мне старшой вернуться сказал.
— Иди, Прохоров… — ответил лейтенант. — Скажи, что разбираться с этим субчиком будем.
— Да какой я вам субчик! — возмутился Николай. — Я командировочный. Мне в Москву надо ехать сегодня. Вот, посмотрите, тут в документах все написано.
И он вытащил из кармана паспорт с командировочным удостоверением и гостиничным пропуском, вложенными в него.
— Давай-давай! — сказал лейтенант. — Будем разбираться. А пока, Щеглов, отведи его в камеру.
— Пошли! — сказал седовласый милиционер, цепко взяв Николая под локоть.
3
В камере было сумрачно. Жиденько лился из зарешеченного оконца свет. Он сделался еще серее, еще как будто убавился, когда загремел засов на захлопнувшейся двери.
Николай почти на ощупь добрался до нар и опустился на них. А когда поднял голову, чтобы оглядеться, даже вздрогнул от испуга. Прямо напротив сидел седобородый старик с колючими глазами и, наклонившись вперед, смотрел на него.
— Здравствуйте! — смутившись, что не сразу разглядел в сумерках сокамерника, пробормотал Николай. — Я вас и не приметил сразу. Вы — здешний?
— Можно и так сказать… — ответил старик.
— А я — приезжий, — сказал Николай. — Я из Москвы в командировку сюда на трубный завод приехал. У нас в НИИ технологию одну разработали, так мы внедрить здесь пытаемся. Понимаете? Интересное очень дело… Но не в этом суть. Я с девушкой одной на заводе познакомился. Зоей звать. Симпатичная такая, веселая… Ну, мы и шутили все, что, дескать, вот, надо бы поближе как познакомиться. А позавчера она на вечеринку меня пригласила, к своим приятелям. Хозяйка, говорит, в церковь на весь вечер уйдет, а мы потанцуем. Приходи, говорит. И адрес свой написала…
Николай и сам не понимал, зачем он это рассказывает, но седобородый старик слушал его внимательно, не перебивая, и Николай уже не мог остановиться.
Рассказал, что вообще собирался вчера уехать в Москву, но задержался из-за соседа по номеру, который отмечал день рождения… А сегодня решил на плотину сходить, и вот… Он очень подробно рассказал о своей утренней прогулке, о том, как случайно забрел на улицу Чкалова и увидел там толпу, как услышал странные разговоры и решил все-таки пробраться к дому, чтобы самому увидеть все. Это глупость, конечно. Затмение какое-то нашло… Вот и попал в милицию, а тут еще и бумажка с адресом в кармане…
Седой старик не поддакивал, не кивал, только его колючие, близко посаженные глаза как-то очень внимательно, словно бы заглядывая внутрь, смотрели на Николая, и, может быть, потому и рассказывал Николай так подробно, что старался словами загородиться от пронизывающего насквозь взгляда.
Может быть…
Но вот слова кончились, уже не спрятаться было за ними, а старик продолжал смотреть, как будто чего-то ждал еще. И Николай как-то опустошенно подумал, что никакой не арестант этот седобородый старик. Наверняка здесь и работает…
Но Николай не жалел, что рассказал все. Он ни в чем не виноват, и ему нечего скрывать от органов. И все же он счел нужным добавить:
— А вообще-то чепуха все это! Подумайте сами, в какое время мы живем… Обнинская атомная электростанция начала работать. У вас перед Новым годом такую гидроэлектростанцию достроили! А тут…
Он не договорил. Старик уже не прокалывал его своими колючими глазами. Смотрел куда-то сквозь него…
— Ну, я не знаю… — нерешительно сказал Николай. — Может быть, я и не прав… Только я все равно не понимаю ничего…
Возбуждение погасло в нем.
Он почувствовал, как после пережитого волнения накатывает страшная усталость. Веки стали тяжелыми.
— Я посплю лучше… — сказал он. — И так после вчерашнего тяжело, а тут еще это…
Стащил с себя полушубок и, бросив его на нары, лег, отвернувшись лицом к стене. И сразу заснул, как-то легко позабыв и о старике, и о тюремной камере, и о несостоявшейся экскурсии на Куйбышевскую ГЭС.
Разбудило его лязганье засова.
— Костромин! — скомандовал стоящий в двери седовласый милиционер. — На выход!
Николай сел на нарах. Провел рукою по лицу. Потом удивленно оглянул камеру. Седобородого старика нигде не было.
— Сам пойдешь или пендаля дать, чтобы помочь?!
— Пойду… — Николай встал и надел полушубок. — А старик где?
— Какой еще старик? — выпуская его в коридор, проворчал милиционер и сразу же посуровел. — Руки за спину! Не разговаривать. Вперед!
4
Допрашивал Николая мужчина в штатском.
На столе перед ним лежала папка, в которой — Николай увидел это, когда следователь раскрыл ее, — лежал его паспорт и уже прошитые на скоросшивателе и разглаженная бумажка с адресом, и командировочное удостоверение, и анкета, которую Николай заполнял в гостинице…
— Садись… — перелистывая бумажки, сказал следователь. Отодвинув папку, он раскрыл паспорт. — Значит, так, гражданин Костромин Николай Сергеевич, — строго сказал он. — Ваше дело поручено вести мне, старшему оперуполномоченному МГБ по Куйбышевской области. Фамилия моя Делаков. Вопросы есть?
Николай ничего не ответил. Он смотрел, как вкладывает следователь паспорт в аккуратно подклеенный изнутри папки конверт, как захлопывает папку. Сердце его сжалось. Он никогда не был под следствием, даже рассказов не слышал таких — не было у него ни родни, ни знакомых подследственных, а тем более осужденных — но сейчас, увидев вшитые в скоросшиватель документы, он как-то сразу понял все… Вернее, даже не понял, а почувствовал, что совсем не документы, а вся его такая короткая, совсем еще не распробованная жизнь зажата казенно-бездушными обложками папки-дела.
— Вопросов нет… — резюмировал следователь. — Ну, так как? Сам будешь рассказывать или помочь?
— Я уже рассказал все вашему сотруднику…
— Какому сотруднику?
— Ну, в камере который меня допрашивал. Седобородый такой… Очень пожилой.
— Т-так… — Следователь побарабанил пальцами по столу. — Но ты повтори все-таки сначала. Всю свою историю.
— Так ведь и нет никакой истории, — сказал Николай. — С Зоей я на заводе познакомился. Я в командировке у них был, мы там новую технологию внедряем. Поговорили пару раз. Позавчера она меня на вечеринку пригласила, адрес дала. А я не пошел. День рождения у соседа в гостинице был… Ну, в общем, выпили мы чуть-чуть больше, чем следовало бы. А сегодня перед отъездом я на плотину хотел сходить посмотреть, а тут…
— Как он выглядел? — перебил его следователь.
— Кто? Сосед?!
— Нет! Человек, который вас в камере допрашивал!
— Ну, я не знаю… Я как-то не особо к нему присматривался. Ну, пожилой мужчина… Глаза близко посаженные и, знаете, колючие такие, но не злые. И такое ощущение, будто насквозь прокалывают. Ну и борода, конечно. Меня, кстати сказать, борода эта и смутила. Я его вначале за арестанта принял… А в чем, собственно, дело?
Следователь не ответил ему. Нажал на кнопку в крышке стола.
Вошел все тот же седовласый милиционер.
— Щеглов! — сказал ему следователь. — Возьми дежурный фургон и отвези заключенного в Управление.
— Подождите! — отчаянно воскликнул Николай. — Но мне же надо в Москву сегодня уехать. У меня командировка сегодня кончается, понимаете?
Следователь убирал в портфель папку с документами Николая. Защелкнув портфель, он внимательно посмотрел на Николая, но взгляд его был какой-то пустой и равнодушный, словно и не видел он Николая.
— Пошли! — цепко сжав локоть, сказал седовласый милиционер. — Разберутся…
Дежурную машину ждали довольно долго.
Николай сидел на неудобно-широкой скамейке с высокой спинкой. Странное оцепенение снова охватило его.
Как бы со стороны видел он себя и седовласого милиционера Щеглова, не спускающего с него глаз. Видел других милиционеров, что входили и выходили из дежурной комнаты… Некоторые из них здоровались со Щегловым, а заодно оглядывали и его, Николая. И Николай — это тоже как бы со стороны — видел, как ежится он под быстрыми, но цепкими взглядами, как ерзает на широкой казенной скамейке.
— Ну что, Щеглов… — останавливаясь поздороваться с седовласым милиционером, спросил капитан, вышедший из дежурной комнаты. — Оклемался?
— Так точно, товарищ капитан! — вскакивая и вытягиваясь, ответил милиционер.
— Да, сиди-сиди… — остановил его капитан. — А мне, брат, туда на всю ночь ехать.
Седовласый милиционер сочувственно вздохнул.
— А что поделаешь? — сказал капитан. — Служба… Надо ехать.
— Простите… — проговорил Николай, когда капитан, тяжело ступая, ушел. — Простите… Так это вы там сегодня ночью были?
— Был… — словно эхо, откликнулся милиционер, продолжая смотреть вслед ушедшему капитану.
Николай вскочил.
— А что, что там? Вы извините, но я ведь действительно ничего не понимаю! Скажите: что там?
Седовласый милиционер только сейчас и заметил его.
— Сядьте на место! — вежливо, но очень твердо оказал он. Снял с головы шапку и, повернувшись к висевшему на стене зеркальцу, машинально провел рукою по седым волосам. Потом надел шапку. Сел на скамейку рядом с Николаем.
— Ну а все-таки… — тихо и умоляюще спросил тот. — Что там?
— Ничего! — ответил милиционер.
5
Во внутренней тюрьме областного управления МГБ Николай Сергеевич Костромин провел ровно два месяца. Его несколько раз вызывали на допросы, но допросы были какие-то странные. Расспрашивали, чем занимается НИИ, в котором он работает, заставляли рисовать схемы, записывать формулы, расспрашивали, как воздействуют на человека эти технологии и не было ли каких-нибудь необычных случаев в институте, не занимается ли кто там своими, приватными, так сказать, исследованиями.
На все вопросы Костромин отвечал обстоятельно.
Получив в камеру чертежные принадлежности, вычертил, как положено, все схемы и даже — времени у него для раздумий было достаточно — придумал несколько новшеств, позволяющих существенно улучшить технологию.
Впрочем, следователя изобретения Костромина не заинтересовали. На последнем допросе Делаков был хмурым, раздражительным.
— Все! — сказал он, сдвигая в сторону вычерченные Костроминым схемы. — Хватит, Костромин, ходить вокруг и около. Скажу тебе начистоту. У следствия имеются неопровержимые доказательства, что в вашем институте разрабатывались вредительские проекты воздействия на здоровье руководителей партии и правительства. Хватит запираться!
— К-какие проекты? — Костромин даже заикаться начал от неожиданности.
Следователь смягчился.
— Я понимаю, — сказал он. — Я понимаю, что вас не посвящали во все детали этого вредительско-диверсионного заговора. Может быть, вы даже и не догадывались о нем. Но тогда… — в голосе следователя появились металлические нотки, — тогда, Костромин, ваш долг как честного советского человека помочь следствию изобличить врагов народа.
Он отпустил ошеломленного Костромина в камеру, предупредив, что тот должен все обдумать, ибо завтра допрос будет проходить уже иначе.
Но на следующий день на допрос Костромина не вызвали.
Его вообще больше не допрашивали. Две недели его не трогали, а потом объявили вдруг, что он свободен. Ему вернули документы, вещи, отвезли на вокзал и посадили на поезд, идущий в Москву.
Здесь, в поезде, и услышал впервые Николай Сергеевич, что на только что закончившемся ХХ съезде партии принято много важных решений, а главное — об этом, правда, еще не писали в газетах — решено выпустить всех, кто, ну, вы сами понимаете, несправедливо был осужден во время репрессий.
Все эти поездные, наполненные недомолвками и намеками разговоры Костромин слушал рассеянно. За последние недели, проведенные во внутренней тюрьме МГБ, он научился не беспокоиться о будущем… Только это и помогло ему пережить страшное ожидание последних недель.
Стоя в трясущемся тамбуре вагона, Костромин смотрел на пролетающие мимо огоньки: вот пронеслась тускло освещенная платформа, по которой поездной ветер гнал обрывок газеты с большой, так легко узнаваемой даже и на такой скорости, фотографией Хрущева. Газета кувыркалась, пролетая мимо вагона, и одним пассажирам казалось, что Хрущев улыбается, другим, что он плачет…
Но все…
Наконец платформа закончилась, прервалась цепочка огоньков, снова неразличимая темнота сомкнулась за стеклом вагона, и в этой темноте, как в зеркале, отражалось только лицо одного человека с поседевшими висками, его, Николая Сергеевича Костромина, лицо…
6
Николай Сергеевич ошибался, полагая, что на работе ему предстоят неприятные и долгие объяснения по поводу затянувшейся командировки. Никто ничего не спрашивал. Только в конце рабочего дня его вызвал к себе секретарь парткома института Ардальон Павлович Майский. Там же, в кабинете, сидел и заместитель директора по науке — Захар Львович Волгин.
Секретарь парткома закрыл следом за Николаем Сергеевичем на ключ дверь, потом спросил:
— Сидел?
— Сидел… — ответил Николай Сергеевич.
— Мы знаем… — сказал Ардальон Павлович и посмотрел на заместителя директора.
Захар Львович кивнул.
— Знаем… — сказал Ардальон Павлович и тяжело вздохнул. — Они были здесь… Многих допрашивали.
Майский усадил Николая Сергеевича напротив кресла, в котором сидел Захар Львович Волгин, а сам остался стоять.
Прошел по кабинету. Остановился у окна.
— Вчера на партсобрании закрытое письмо ЦК читали, — сказал он, глядя на заполненную машинами улицу. — До сих пор не могу прийти в себя. Какие, Николай Сергеевич, страшные дела творились! Сколько людей безвинно пострадало!
— И каких людей! — добавил Захар Львович Волгин. — Лучшие, можно сказать, партийные кадры.
— Да, Захар Львович! — сказал секретарь. — Да, лучшие.
Он быстро подошел к Николаю Сергеевичу и крепко пожал ему руку. А Костромин, который даже и встать не успел, когда Ардальон Павлович схватил его руку, смущенно покраснел. Он хотел было сказать, что если это о репрессированных товарищ Майский говорит сейчас, то это не совсем о нем, потому что он… Николай Сергеевич не знал, как объяснить, кто он… Он смутился еще сильнее.
— А вы знаете, Ардальон Павлович… — одобрительно глядя на смутившегося Костромина, сказал Захар Львович Волгин. — Вообще-то я вам, как секретарю парткома, замечание сделать хочу. Почему это товарищ Костромин не в партии?
— Верное замечание, Захар Львович… — не выпуская руки Костромина, ответил Майский. — А вы сами, Николай Сергеевич, как к этому вопросу относитесь?
— Я… Я не думал еще об этом, Ардальон Павлович, — ответил Костромин.
— Подумайте… — сказал Захар Львович Волгин. — Нам, Николай Сергеевич, сейчас, после ХХ съезда, очень нужны такие, как вы, принципиальные и ответственные товарищи.
Этим вот многообещающим разговором и закончилась для Николая Сергеевича Костромина странная, начавшаяся с ним на улице Чкалова у дома номер восемьдесят череда невероятных событий.
Сразу после возвращения в Москву дела его быстро пошли в гору.
И в КПСС он вступил, и кандидатскую диссертацию очень удачно и быстро защитил, и вскоре был поставлен во главе ведущего отдела института. И за всеми этими делами как-то отошли, призабылись невероятные приключения той затянувшейся куйбышевской командировки.
То есть Николай Сергеевич, конечно, не позабыл ничего, но ему как-то странно было вспоминать, как, конвоируемый конным милиционером Прохоровым, брел по истоптанному копытами снегу, как сидел он на неудобной деревянной скамейке, ожидая задерживающегося где-то «воронка». Неужели это был он, начальник ведущего отдела столичного НИИ, молодой член партии, преуспевающий ученый?
Невероятно…
7
И только однажды снова вспомнил Николай Сергеевич о куйбышевской командировке как о своей. Это случилось уже в семидесятые годы, когда он возглавлял не отдел, а весь НИИ…
Тогда умерла в Рязанской области его тетка, и Костромин поехал, чтобы распорядиться ее похоронами. Тетка жила одна, и, кроме Костромина, сделать это было некому.
Так вот, после похорон и поминок Николай Сергеевич сидел за столом и перебирал теткины письма, а соседские женщины разбирали вещи покойницы. Костромин почти и позабыл о них, так увлекли его документы.
К своему удивлению, он узнал, что, оказывается, и их семью не обошли репрессии — муж тетки не вернулся из лагерей… Этого Костромин о своей семье не знал. Вообще, оказалось, он много чего не знал о себе.
— Ну, что? — отвлекаясь от документов, спросил он. — Управились?
— Дак вроде все… — ответила соседка. — Вещи мы разобрали — кому что. Вот иконы только остались. Вы их себе заберете или как?
Николай Сергеевич встал и подошел к божнице, висевшей над комодом.
Икон было немного.
Богоматерь с Младенцем, Спаситель, а рядом…
У Николая Сергеевича даже дыхание перехватило — с иконы смотрел на него тот самый седобородый старик, с которым встретился он в 1956 году в камере куйбышевского отделения милиции. Только сейчас на голове у старика была митра, но взгляд близко посаженных глаз остался тем же колючим и таким же пронизывающим.
— Это Никола… Николай Угодник, — пояснила соседка. — Покойница-то всегда ему молилась за тебя.
Она перекрестилась, глядя на образ, а потом спросила:
— Если с собой заберете, так, может, в полотенчико чистое завернуть?
— Нет… — покачал головою Николай Сергеевич. — Зачем я забирать буду, если и молиться-то не умею. Хотите — берите себе.
— Дак возьму ведь, возьму! — торопливо обрадовалась соседка. Залезла на табуретку и дрожащими руками сняла икону. — Дай вам Бог здоровья. На што она вам действительно, если не молитесь. А я помолюсь. Пока жива буду, каждый раз за вас молиться буду.
Николай Сергеевич хотел улыбнуться, но не сумел.
— Молитесь… — серьезно сказал он. — Молитесь, пожалуйста, обо мне…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.