Имена и книги

Имена и книги

Среди ученых второй половины XIX в., работавших с памятниками христианского прошлого, было много славных имен. Для развития исследований национальных церковных древностей важное значение имело знакомство с областью древностей раннехристианских и византийских. Определяющими здесь для России середины XIX в. стали труды Алексея Сергеевича Уварова (1824–1884). Как известно, он проявил себя в самых разных сферах изучения древних культур (см. выше). Прекрасный организатор, основатель и председатель МАО, с 1867 по 1915 г. издававшего знаменитые «Древности», он хорошо известен и как исследователь русской средневековой архитектуры (см гл. X). Церковные древности христианского мира были важным направлением в его деятельности: он готовил материалы для специального словаря этих древностей; собрал коллекцию, включившую массу образцов церковного искусства, каталог которой является полезным пособием для специалистов. Его церковно-археологические работы составили отдельный том «Сборника мелких трудов», вышедшего уже после смерти автора (1910).

Уваров глубоко чувствовал серьезность и перспективность исторических исследований ранних церковных древностей, которые были мало известны в России (хотя кое-что уже переводилось, например, книга И. Бингмана «Памятники древней христианской церкви», 1829). В рецензии на один из первых в Европе словарей христианских древностей аббата Мартиньи он отметил, что это и руководство для учащихся, и настольная книга для ученых, причем такой подход — потребность времени. «Как памятники истории церковной, христианские древности служат одним из главных источников для богословия и оттого, вместе с нею, подверглись теперь такой основательной обработке», — писал Уваров. Он с горечью говорил о непонимании значения археологии этих древностей, которое «дошло до того, что мы не имеем даже руководства, писанного по-русски», указывая на пример Франции, где в «последние тридцать лет» не только признали необходимость их изучать, но и поняли, что, тесно связанные с самим развитием церкви, они «составляют основание нашего образования и должны преподаваться юношеству наравне с другими главными науками». Он отмечал, что еще сравнительно недавно, в 1840-х гг., христианская археология была и во Франции почти забыта — а через двадцать лет не только достигла расцвета, но и стала одной из важных дисциплин во многих учебных заведениях. Уваров надеялся, что лет через двадцать лет то же самое случится и в России — и в известной мере был прав (Уваров, 1865, 24).

Неудивительно, что именно А. С. Уварову принадлежит ряд первых серьезных попыток «пересадки» европейской христианской археологии на русскую почву — одновременно с критикой в ее адрес, для чего было задумано создание свода работ под названием «Христианская символика». Позже младшие коллеги Д. В. Айналов и Е. К. Редин расскажут, что мысль об этом возникла у Уварова еще в ходе заграничного путешествия, при посещении Рима и Неаполя. «Впоследствии… начались сравнения, зародилась необходимость применить и к русскому искусству исторический метод и дознаться, что именно из древнехристианского искусства могло оставить след среди русского народа, каким образом этот след изменился и переработался под влиянием северной природы, переживаний русского народа и тех поэтических воззрений и понятий…» (Уваров, 1908, 3).³³

Уваров пока оставался в русле итальянской, французской и немецкой науки 60-х гг., которая полностью базировалась на представлении о «disciplina arcani», т. е. о последовательном осуществлении в раннехристианском искусстве «принципа тайны».³⁴ Трактовка «принципа тайны» Уваровым была, однако, уже вполне оригинальной. Правда, материалы Первого тома он еще группировал по догматическим разделам, но при этом внес в метод историческую перспективу, сравнивая знаки не только и не столько с догматами, сколько с более ранними античными и восточными изображениями. «Русская ученая школа, не принимая явного участия в… продолжительном ученом расследовании форм древнехристианского искусства, выступила с историческим и сравнительным анализом форм его и для символов ищет исторического и точного объяснения», далеко уйдя за грань «disciplina arcani», — справедливо заключали Айналов и Редин. (Уваров, 1908).³⁵

По сути дела, в годы активной деятельности графа А. С. Уварова по пропаганде раннехристианских и византийских древностей, примерно с 1860-х гг., можно говорить о попытке создания целого направления, новой церковно-археологической школы. В 1863 г. начал выходить журнал «Христианские древности и археология» (по шесть выпусков в год 1862–1877; затем годичные выпуски 1871–1877), который редактировал настоящий энтузиаст церковных древностей — Василий Александрович Прохоров (1818–1882) Преподаватель истории в Морском кадетском корпусе, в 1859 г. он был приглашен читать историю и археологию в Академии художеств и заведовать академическим Музеем древнерусского искусства (формировался с 1856 г.). Работа над всеобъемлющей программой этого курса, включавшего архитектуру, живопись (фрески, мозаики, иконы, миниатюры, заставки) и прикладное искусство (металл, резьба по дереву и кости, шитье и костюм), нашла отражение в многочисленных материалах для журнала (Прохоров, 1872; Он же, 1875; Он же, 1875а). В 1863 г. Прохоров начал археологические поездки по России, изучая такие храмы, как ц. Успения на Болотове, Спасскую Нередицкую, Софийский собор в Киеве. Он первым исследовал фрески Старой Ладоги (очень поврежденные уже в 1849 г.), снял цветные копии с живописи в барабане, собирал из сбитых кусков целые, примерно датировал.

Получив образование в духовной семинарии, В. А. Прохоров имел своеобразный и несколько архаический взгляд на общее развитие русских церковных древностей, отдававший классицизмом. Греческое искусство виделось ему вершиной всех искусств, причем античный и византийский периоды рассматривались в совокупности. В русском церковном зодчестве он предполагал их прямое продолжение. Как и Болховитинов, Прохоров надеялся, что Русь наследовала «греческий храм» в чистом виде — и потому искал его совершенные образцы в Новгороде и Пскове. Убедившись на опыте в обратном, Прохоров решительно отказался от прежней умозрительной концепции. «Положительно можно сказать, что до настоящего времени в России не сохранилось ни одного памятника чисто византийской или греческой архитектуры», — написал он и попытался объяснить «изменения и уклонения от первоначальных своих греческих форм» работой на русских землях романских (немецких и итальянских) строителей. Разработка этого подхода сделала его одной из основных фигур в «концепции заимствований».

Его подход к анализу конкретных объектов был внимателен и трезв, но не равнодушен. Так, одним из первых оценил он важные перемены, вносимые в памятник при перестройках. Описания Прохорова — это настоящий мартиролог утрат, достроек, переделок «самых грубых и бессмысленных». Современники, Мартынов и Снегирев, спокойно отмечали эти переделки — но не делали отсюда методических выводов. Прохоров же увидел в исследовании перестроек суть архитектурной стратиграфии (или, по его выражению, «анатомии»): здания «невозможно изучать… без археологической анатомии… необходимо отделить все последующие прибавления и восстановить их первоначальный облик» (Прохоров, 1872, 2). Он даже пытался прибегнуть к объяснению отсутствия «чисто греческих» храмов плохой сохранностью ранних памятников («новгородская древняя София в настоящее время для нас не существует») и указал на необходимость параллельного изучения деревянных храмов, очень мало тогда известных.³⁶ Нужно полагать, что полный курс истории русского искусства, который ему было поручено составить в 1882 г. для Академии художеств, стал бы очень ярким событием. К сожалению, старый ученый умер, не успев приступить к этой работе.

Параллельно начавшемуся процессу целенаправленного исследования церковных древностей продолжались и публикации общих собраний церковной старины (наиболее значительная — «Указатель для обозрения Патриаршей ризницы» епископа Можайского Саввы (1863); справочные издания (П. И. Савваитов, «Описание старинных царских утварей, одежд, оружия», 1865); работы по истории ремесел (Н. А. Аристов, «Промышленность древней Руси», 1866). Известный историк И. Е. Забелин создал многочисленные труды о русском быте, в том числе — о церковной жизни и архитектуре (правда, наиболее важный из них, «Домашний быт русского народа», основан на письменных памятниках). Особенно большой вклад им сделан, благодаря обработке и публикации архивов, в изучение церковных древностей Москвы.

Прекрасные работы, которые с полным основанием могут быть причислены и к теологическому, и к историко-археологическому направлению, создаются несколько позже замечательными учеными, работавшими в духовных академиях: Н. В. Покровским (1848–1917), А. П. Голубцовым (1862–1911), Н. Ф. Красносельцевым, Н. И. Троицким, И. Д. Мансветовым, А. А. Дмитриевским и др. Все они тесно сотрудничали с корифеями отечественной археологии, истории, науки об искусстве и были многим обязаны светской науке (о чем с благодарностью писал в воспоминаниях Н. В. Покровский). В начале XIX в. выходит из печати капитальный труд Е. Е. Голубинского по истории русской церкви. Эпоха средневековья была полностью отражена в этой чрезвычайно полной и тщательной сводке имевшихся материалов, важным иллюстративным Дополнением к первым томам которой служил Атлас (1906).

Но по-настоящему передовые, «авангардные» работы велись в последние десятилетия XIX и в начале XX в. всё же в сфере светской науки, прежде всего в области иконографии.³⁸ Высшие достижения связаны с именами Ф. И. Буслаева (1818-97) и Н. П. Кондакова (1844–1925). Буслаев совмещал занятия филологией с изучением истории искусства.

Присущий ему литературный талант делает его работы легкими для усвоения, но вместе с тем они насыщены ценными мыслями и наблюдениями исключительно эрудированного автора. Для церковной археологии принципиальное значение имеют его статья «Общие понятия о русской иконописи» (1866), книга «Исторические очерки русского орнамента в рукописях» (издана в 1917) и особенно «Свод изображений из Лицевого Апокалипсиса по русским рукописям с XVI по XIX в.» (1884), ставший классическим.

«Художественно-исторический подход» Н. П. Кондакова, его метод выделения «иконографических типов» как основы оказал значительное влияние на развитие археологии и искусствознания в целом.³⁹ Вехой творческого пути Н. П. Кондакова стала важнейшая «История византийского искусства и иконографии по миниатюрам греческих рукописей» (1876), где дана периодизация и определены этапы развития искусства Византии, которыми пользуются и сегодня (внимание, уделенное именно миниатюрам, объяснялось большой степенью достоверности этого вида изображений, в отличие от икон и фресок почти не подвергавшихся позднейшему переписыванию). Предпринятое затем совместно с И. И. Толстым издание «Русские древности в памятниках искусства» в 6 томах стало поворотным этапом; впервые эти древности подверглись сквозной и последовательной систематизации, начиная с античной эпохи и кончая Древней Русью (которой посвящены два тома из шести). Для археологов, кроме «Русских древностей», особое значение имела сводная монография «Русские клады», работа над томами которой продолжалась в России после отъезда ученого. Труды Н. П. Кондакова оказали сильное влияние не только на русскую, но и на зарубежную науку. (Кызласова, 1985; Лебедев, 1992, 243–247; Тункина, 1995; см. также гл.V).

Древности зарубежной, в том числе раннехристианской церкви вызывали до середины XIX в. сравнительно слабый интерес. Однако осознание проблемы византийского, а через него и раннехристианского наследия в русских церковных древностях, достигнутое во многом благодаря трудам того же Уварова, Кондакова и многих других, оживили его. Вскоре развернулась разнообразная научная деятельность Н. П. Лихачева, труды которого, благодаря строгому методическому подходу, имеют непреходящее значение для церковных древностей: «Материалы для истории русской и византийской живописи» (1906), «Историческое значение итало-греческой живописи» (1911), «Материалы для истории византийской и русской сфрагистики» (1928, 1930). Вообще в области критики, фиксации, публикации музейных собраний, специальных источниковедческих исследований памятников церковной старины к началу XX в. делалось уже чрезвычайно много.⁴⁰

Невозможно пройти и мимо такого предприятия, как первая подлинная «История русского искусства» (1910–1916), работа над которой была организована И. Э. Грабарем. Издание было прервано, но первые выпуски, посвященные средневековому периоду, вышли почти все. Базовым материалом для них были, несомненно, именно церковные древности — архитектура и иконопись. Многотомник не только впитал давно накопленную информацию и отразил существовавшие представления. Он стал коллективным исследованием, для которого проводились специальные экспедиции и накапливался фиксационный материал. До известной степени оно было прообразом будущих сводов русских средневековых древностей. Особенно хороши были очерки, посвященные церковной архитектуре, написанные лучшими исследователями той эпохи.

При всём интересе к предметам византийской и русской церковной старины, вплоть до конца XIX в. учёные писали об их эстетических достоинствах очень осторожно и с массой оговорок. Но уже с началом выхода «Истории русского искусства» стало очевидно, что древнее церковное творчество Руси легко и естественно вписывается в общую европейско-средиземноморскую картину развития искусства.⁴¹