2. Справедливость

2. Справедливость

Первая важная категория, которую я хотел бы рассмотреть, — справедливость. Под этим словом я понимаю намерение Бога, отраженное во всей Библии: от Книги Бытия до Откровения — исправить мир. Этот замысел начал осуществляться в Иисусе Христе, особенно в его воскресении (вслед за победой над силами зла и смерти на кресте), и теперь должен реализовываться в мире. Мы тут не вправе отказаться от ответственности, как то пытаются сделать иные христиане, в частности фундаменталисты, заявив, что мир настолько погряз в хаосе, что мы не в силах ничего с ним поделать до возвращения Господа. Это классический пример дуализма. Многие с энтузиазмом принимают такой подход. Это значит, что церкви сегодня нечем заняться, разве что усердно заботиться о раненных несправедливостью в ожидании совершенно иного спасения.

Задачи церкви гораздо шире, но это не означает, что нам надо вернуться к «социальному Евангелию» прошлого. Скорее, нам надо осознать, что мы живем в период между воскресением Иисуса и созданием будущего нового мира. Вот почему богословие либерального модернизма в его лучших вариантах одной рукой борется за свои социальные программы, тогда как его другая рука привязана к спине. Конечно, иные христиане используют слова о воскресении, чтобы оправдать дуализм, который позволяет им махнуть рукой на общество. Но это всегда было огромной ошибкой. Именно благодаря тому что Иисус Христос был воздвигнут из мертвых, новый мир уже проник в мир нынешний, что и определяет борьбу христиан за справедливость сегодня, скажем, в виде продолжающихся кампаний за прощение долгов и чистоту окружающей среды. Если тело Иисуса осталось в могиле и подобное произойдет с нами, как думали многие богословы последнего поколения, тогда у нас действительно нет ни почвы, ни сил для работы, которая дает нынешнему миру реальные, осязаемые, конкретные знаки надежды.

Вспомним о саддукеях. Во времена Иисуса они были элитой, обладавшей властью. Они сохраняли свой статус благодаря Риму и наслаждались богатством, почетом и привилегиями в иудейском обществе. Похоже, что они отказались от веры в воскресение на том основании, что это было нововведение, придуманное поздними пророками, такими как Даниил: вы не найдете воскресения, заявляли они, в Пятикнижии Моисея. С этим спорили и фарисеи, и сам Иисус, который тут ссылался на стих из Исхода, где Бог называет себя Богом Авраама, Исаака и Иакова. И для Иисуса это не было просто экзегетическим трюком, Он не просто нашел отрывок в Книгах Моисея, где говорится о патриархах как о живых людях, чтобы сказать: следовательно, они все еще ожидают воскресения. Бог, говоря с Моисеем, называет себя Богом Авраама, Исаака и Иакова, чтобы подчеркнуть то, что намерен сказать в следующих далее стихах: что Он услышал вопль Своего народа в рабстве и намерен освободить его и ввести в Землю обетованную.[221]

В I веке, когда жили Иисус, фарисеи и саддукеи, воскресение было революционной доктриной. Оно означало, что Бог замыслил новый Исход, подлинное возвращение из плена, великое освобождение от угнетения и рабства. Весь Израиль жаждал этого освобождения, но саддукеи отказывались в него верить. И подлинная причина их неверия — если развеять дымовую завесу богословских аргументов и отбросить размышления о нелепой истории о женщине, имевшей семь мужей, — заключалась в следующем: они понимали, что вера в воскресение несет угрозу их благополучию. Они осознали его значение: Бог совершит в мире полный переворот. А когда люди верят, что Бог все перевернет — как Мария в своем гимне говорит о том, что Он низвергнет сильных с их престолов и вознесет смиренных, — решительнее меняют мир в настоящем. Это не значит, что они, подобно нынешним террористам–смертникам, спокойнее относятся к смерти, которую приняли ради своего дела, потому что счастливы оставить этот мир и перенестись в славное будущее. Скорее, дело в том, что вера в воскресение, вера в то, что Бог намерен создать новый мир, где наконец все будет поставлено на свои места, постоянно побуждает людей работать для этого нового мира в настоящем.

Если это касается даже фарисеев, которые не знали о том, кто действительно уже воскрес, то тем более справедливо для нас, ибо мы торжественно провозглашаем, что Иисус не только восстал из мертвых, но и был поставлен Господом всего мира. Мир уже перевернулся; именно таково значение Пасхи. Это не призыв терпеливо ждать конца мира, когда Бог, наконец, совершит нечто неслыханное. Бог внес Свое будущее, то самое будущее, в котором Он намерен навести порядок, в настоящее через Иисуса из Назарета, и Он хочет, чтобы это будущее все сильнее и сильнее пронизывало настоящее. Именно об этом мы просим всякий раз в молитве Отче наш: «Да придет Царство Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небесах». И именно потому дальше мы молимся о хлебе и прощении, именно эти слова больше всего касаются вопроса справедливости в нашей глобальной деревне сегодня.

И снова можно выделить две крайности, к которым склоняются христиане. Одни заявляют, что Иисус был настоящим революционером, а потому главная задача христиан — строить царство Божье на земле посредством революционных преобразований общества, политики и культуры. Увы, такое «социальное Евангелие» (как его называли) за век своего существования, после того как оно родилось в его современной форме, радикально не изменило мир. Разумеется, произошло много хорошего: социальные условия стали намного лучше, хотя трудно определить, в какой мере это плоды именно христианской работы. Тем не менее мы продолжаем жить в раздробленном, запуганном и измученном мире. Даже в богатых странах Запада много мест, где люди живут как герои романов Диккенса, если не хуже, и это особенно ужасно потому, что модные СМИ оставляют подобные обстоятельства без внимания.

И есть противоположная крайность: когда христиане заявляют, что ничего не изменишь, так что остается ждать возвращения Господа, который все исправит в мире. Силы зла слишком глубоко укоренились в мире, и только великое апокалиптическое вмешательство Бога может справиться с ними или изменить существующее положение вещей. Дуализм подобного рода процветает там, где несправедливость очевидна и о ней можно говорить открыто, но в то же время с ней практически невозможно бороться. Это означает, говорят сторонники такой позиции, что мы можем непосредственно заниматься только евангельским поручением: спасать души для будущего мира. Мы также можем делать косметическую уборку и перевязывать раны, заботясь о людях, которые оказались на дне. Но мы не будем трогать структуры, которые породили этих несчастных и удерживают их в таком положении. При подобном дуализме христианин отказывается от непрерывно совершающейся работы исцеления — от работы Отца в созданном Им мире, Сына, уже ставшего Господом мира, и Духа, Который (или тут лучше сказать «которая»?) внутри этого мира стонет вместе с ним в родовых муках.

Обе позиции несправедливы — в любом смысле этого слова — по отношению к призыву Павла твердо и непоколебимо совершать дело Господа, зная, что наш труд в Господе не будет тщетным. По мнению всех первых христиан, воскресение Иисуса уже показало людям, что Он есть Мессия Израиля и истинный Господин мира. Это, как мы уже видели, важнейший момент в цельной картине их представлений. И если мы тоже в это верим и в молитве просим, как Иисус научил нас, о том, чтобы царство Божье наступило и на земле, как и на небе, то мы просто не имеем права соглашаться с вопиющей несправедливостью в нашем мире. Мы должны признать (как это делают сторонники второй позиции), что все будет окончательно исправлено только лишь в последний день. И потому нам следует избегать напыщенного триумфализма сторонников первой позиции и не воображать, что мы способны построить это царство своими силами без великого завершительного акта нового творения. Но мы должны согласиться с первой позицией в том, что христиане несут ответственность за обеспечение справедливости в мире, а это позволит нам избежать пораженческих настроений тех, кто говорит, что не стоит даже и пытаться что–то изменить.

Как я понимаю, важнейшая задача для нашего поколения, по масштабу и актуальности равнозначная проблеме рабовладения двести лет назад, — ликвидация вопиющего экономического неравенства в мире, главный символ которого — гигантский долг Третьего мира, который выплатить совершенно невозможно. На протяжении последних лет я не раз выступал на эту тему, и мне кажется, что некоторые из нас, подобно Вильберфорсу, выступившему против рабовладения, призваны не давать окружающим ни минуты покоя до того момента, пока эту проблему не начнут воспринимать всерьез. И тогда можно действительно изменить наш мир. На эту тему написано немало хороших книг, и здесь я не намерен вдаваться в подробности. Я только хотел высказать свое убеждение в том, что это — нравственная проблема номер один для наших дней. Конечно, сексуальность чрезвычайно важна, но глобальная несправедливость стократ важнее. Нынешняя система глобального долга — настоящий разгул безнравственности, грязный скромный секрет (или грязный огромный секрет) блистающего и лоснящегося западного капитализма. Чего бы это ни стоило, мы обязаны изменить ситуацию, иначе историки будущего заклеймят нас позором и поставят в один ряд с христианами, поддерживавшими рабовладение двести лет назад или оправдывающими нацизм семьдесят лет назад. Это крайне серьезно. Я не буду развивать эту тему, но только хочу отметить четыре пункта, связанных как с природой споров, кипящих вокруг этого вопроса, так и со всеми вопросами, которые мы рассматривали в данной книге ранее. (Я это прекрасно знаю на своем опыте: сколько бы я ни писал о долгах, я обязательно слышу в ответ — обычно от христиан США — советы больше заниматься Иисусом или Павлом и не лезть в непостижимые для меня дебри экономики и политики. К счастью, в тех же Соединенных Штатах, как и везде, есть и совсем другие люди, поддержка которых помогает мне продолжать выступления на эту тему.)

Во–первых, можно заметить, что аргументы возражающих против прощения глобальных долгов удивительным образом напоминают давние аргументы против отмены рабовладения. Почитайте работы квакера XVIII столетия Джона Вулмана (1720–1772), перечитайте историю Вильберфорса (1759–1833).[222]Их оппоненты, используя покровительственный тон, всевозможные оговорки и порой — наглость, им говорили: «Мы знаем, как устроен мир, и не надо досаждать нам разговорами о нравственности». Им возражали великие и известные люди, защищавшие интересы власть имущих. Все это слишком знакомо: западная глобальная империя точно так же старается заглушить вопль против несправедливости. Но каждый день, пока этот вопрос не решен, такая несправедливость убивает несколько сот детей. И это только начало.

Поэтому нам стоит понимать суть подобных возражений против оставления долгов. Люди вам скажут, что это слишком сложный предмет, имеющий много разных аспектов. Да, все верно, но то же самое можно было сказать о рабстве. И о любой другой важной нравственной проблеме. Это не меняет главного факта: сильные крадут у слабых, богатые грабят бедных. Эти слова не искажают реальность: почитайте об этом вопросе, и вы сами в том убедитесь. Если полицейский хватает вора на месте преступления, ему не нужны сложные рассуждения о мотивах преступления, о запутанной экономической ситуации вора и его жертвы и прочая софистика; ему важно остановить преступление, причем немедленно. Нам нужно обратить внимание еще на одну вещь: сложные рассуждения тех, кто отстаивает здесь свои интересы, напоминают замысловатые вопросы саддукеев, которые хотели доказать, что верить в воскресение невозможно. Иисус ответил саддукеям со всей прямотой и коснулся самой сути: вы заблуждаетесь, потому что не знаете ни Библии, ни силы Божьей (Мк 12:24). Мы должны отвечать оппонентам так же, потому что верим в воскресение Иисуса как в историческое событие, в котором живой Бог уже начал новое творение, и мы также верим, что невозможное, с точки зрения человека, возможно для Бога.

Когда мы говорим, что богатые становятся богаче, а бедные — беднее, нам начинают возражать. Нам говорят, что богатство не есть ограниченный ресурс, что «статичные» и «глобалистские» решения представляют собой просто милостыню, которая лишает бедняков человеческого достоинства и не поощряет их искать работу, и что все это лишь подогревает у неимущих греховную зависть к богатым, что все это — пассивное бегство от реальности и что тут мы тщетно полагаемся на кесаря, а не на Бога. Когда я слышу такие слова, мне хочется взять оппонента с собой в лагерь для беженцев, или в деревню, где каждый день умирают дети, или в селения, где большинство взрослых уже умерло от СПИДа. Тут они увидели бы людей, которым совсем не до зависти, которые тратят последние силы на очереди за водой и заботу о ближних, которые прекрасно понимают, что им нужны не столько подачки, сколько справедливость. Я знаю — и бедняки также часто это понимают своим нутром, — что богатство не есть игра с нулевой суммой; однако когда человек где–нибудь в Северной Америке, развалившись в удобном кресле, изучает труды Хайека, он просто не в состоянии осознать всю серьезность этой нравственной проблемы, унаследованной XXI веком.[223]

Вспомним, о чем мы недавно говорили: либеральное богословие прошлого века с его отрицанием телесного воскресения вступило в союз с саддукеями, чтобы держать Бога подальше от мира, и таким образом лишило себя возможности создать богословское обоснование работы для нового Божьего мира, для Царства, которое должно утвердиться и на земле, как на небе. В этом есть грустная ирония: либерализм «социального Евангелия» в то же время охотно принимал модернистское отрицание вмешательства Бога в историю, хотя именно Божественное вмешательство должно было бы стать его основой. Сегодняшние преемники либеральных богословов хотят оттеснить Библию на периферию, утверждая, что она поддерживает рабство и прочие дурные явления, потому что им не нравятся некоторые вещи в Писании, скажем, этика сексуальных отношений. Но когда христианин отодвигает от себя Библию, он вступает в союз с языческой империей, потому что теряет источник критики угнетения с позиции Царства. Саддукеи не знали ни Писания, ни силы Божьей; именно потому они отрицали воскресение и поддерживали Рим.[224]

К этому надо добавить третий пункт: консервативное богословие, во многом полярное либеральному, позиции которого особенно сильны в США, также укрепляет господство западного мира. Холодная война позволила Америке изображать из себя Божий ответ опасности коммунизма. Многие консервативные церкви и сегодня верят в такой догмат: что хорошо для Америки, то хорошо и для Бога. А потому, если США нужно производить больше автомобилей, это радует Бога, несмотря на усиление кислотных дождей, а если кто–то говорит о загрязнении среды или недоволен тем, что президент не подписал Киотский протокол, значит он борется против христианства или проповедует некий «крещеный неосоциализм», как обо мне отозвался один оппонент. Как мы уже отмечали, неистовая вера в то, что христиане будут восхищены на небеса, поддерживает эти соображения: грядет Армагеддон, поэтому кого должно волновать состояние планеты? Грустная ирония заключается в том, что именно те церкви, которые наиболее ревностно борются с преподаванием Дарвина в школах, своей общественной позицией сильнее всего поддерживают экономический дарвинизм, идею выживания самых приспособленных в сфере всемирного рынка и военной мощи.

А в частности (и это мой четвертый пункт), сильная вера в телесное воскресение консервативных христиан всего мира, а особенно Америки, оторвана от библейского контекста и помещена в совершенно иной контекст, где воскресение играет прямо противоположную роль. Для многих современных консервативных христиан вера в телесное воскресение Иисуса означает веру в сверхъестественное действие Бога в мире, что оправдывает деление всего существующего на «высокое» и «низкое», то есть дуализм, где «сверхъестественное» представляет подлинную реальность, а «естественное», то, что «от мира сего», — незначительно и недостойно серьезного внимания. Они полагают, что такая вера ортодоксальна, в отличие от веры либерального модернизма, но в результате мы видим консервативный модернизм — сам модернизм (то есть отделение небес от земли) сохранился и даже окреп. С точки зрения консерватизма значимо лишь сверхъестественное спасение, якобы возвещенное в Евангелии, но не спасение мира. И любая попытка борьбы за справедливость на земле, как на небе, осуждается как проявление порочного либерализма, отрицающего сверхъестественное. Но это совершенно неверное представление о воскресении. В течение нескольких последних лет мне нередко приходилось отстаивать ортодоксальный взгляд на Пасху, и я мог убедиться в том, что многие либералы отрицают не само воскресение, но эскапизм и консервативную социальную позицию тех, кто, по мнению либералов, верит в воскресение. Такое причудливое искажение Евангелия, увы, встречается не только у фундаменталистов Северной Америки.

Таким образом, оба полюса так называемой христианской культуры — где одни отрицают воскресение и тем самым рубят ветвь, из которой развивается христианское движение за справедливость, а другие его проповедуют, но одновременно презирая наш мир, — нашли весомые основания не вмешиваться в существующее положение вещей и предоставить мир самому себе, а это, разумеется, означает, что в нем побеждают самые сильные. Это нечто вроде социального дарвинизма. Мы должны помнить, к чему это привело сто лет назад, когда напыщенные проповедники в Великобритании и Германии утверждали, что несколько настоящих войн сделают человечество сильнее и закаленнее и что, быть может, на то есть Божья воля. Мы говорим о Божьем будущем, но при этом не вправе забывать о трагических уроках прошлого.

Парадигма, представленная в данной книге, решительно отвергает обе эти позиции. Подлинно библейское богословие может напугать как тех, кто считает Библию бесполезной или даже вредной для нравственной политики, так и тех, кто полагает, что серьезное отношение к Писанию требует консерватизма как в политике, так и в богословии. Истина далека от обеих таких позиций, о чем красноречиво свидетельствуют проповеди Иисуса о Царстве, не говоря уже о Его смерти в связи с притязаниями на царский титул. Его воскресение и связанное с этим обетование о новом Божьем мире создают основу для программы изменений, а также силы для ее осуществления. И для того кто верит в Евангелие, просто нет иной альтернативы, кроме такого пути.

И когда вам скажут, что в любом случае мы практически бессильны что–либо изменить, надо знать правильный ответ. Представьте себе, некий человек утверждает, причем справедливо, что Бог сделает его святым в полной мере, когда произойдет общее воскресение, и что он никогда не достигнет совершенства до того момента, — а затем делает совершенно неверный вывод: поэтому сегодня нет никакого смысла даже пытаться жить святой жизнью. Что бы вы ему ответили? Вы привели бы ему доводы из эсхатологии инаугурации. Вы бы сказали, что новая жизнь Духа и послушания Господу Иисусу Христу ведет к радикальному изменению поведения в нынешней жизни, и это предвосхищает жизнь грядущую, хотя мы прекрасно понимаем, что никогда не достигнем совершенства и полноты до момента нашего воскресения. Этому учит глава 6 Послания к Римлянам. А теперь попробуйте приложить тот же принцип к главе 8 того же послания! Что вы ответите человеку, который утверждает — и верно, — что мир никогда не станет справедливым и не наполнится правдой до момента нового творения, а затем делает отсюда ложный вывод: а потому не стоит бороться за справедливость (или за экологическое благополучие — это другая важнейшая тема, которую мы опустили за неимением места) до последнего момента. Ответ очевиден: мы сошлемся на эсхатологию инаугурации, на радикальное изменение нашего коллективного поведения как человеческой семьи, которое предвосхищает последний день, когда Бог станет всем во всем, хотя мы прекрасно понимаем, что до того момента мир не узнает совершенной гармонии.

Таким образом, перед нами стоит нелегкая задача. Воскресение Иисуса указывает на нее и дает силы для ее выполнения. Когда мы придем в себя от изумления, что нам открыта столь великая надежда, мы должны приступить к работе, где потребуется молитва и мудрость.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.