Лекция 11
Лекция 11
Русская Церковь при св. митрополите Фотии. Конфликт Фотия и Витовта Литовского. Митрополит Литовской Руси Григорий Цамвлак. Великий князь Литовский Свидригайло и митрополит Герасим. Поставление Исидора на митрополию всея Руси. Ферраро-Флорентийский собор и участие в нем митрополита Исидора. Отступничество греков и заключение Флорентийской унии. Св. Марк Эфесский. Возвращение Исидора на Русь и реакция Москвы на Флорентийскую унию. Осуждение унии и низложение Исидора. Значение Московского Собора 1441 г. для судеб Православия.
После кончины св. митрополита Киприана (1406 г.) вновь обострились взаимоотношения между великим князем Московским Василием Димитриевичем и его тестем — великим князем Литовским Витовтом. Следствием этого стало обращение Витовта с просьбой к патриарху Константинопольскому поставить митрополитом на Киев и Литовскую Русь епископа Полоцкого Феодосия, ставленника Литовского князя. Снова вполне реальной стала угроза разделения Русской Церкви, либо подчинения ее влиянию католического государя Литвы. Вероятно, для того, чтобы не допустить этого, из Москвы в Царьград обратились с просьбой поставить митрополита «по старой пошлине (обычаю?». Поскольку никаких конкретных кандидатов Василий Московский не называл, это следовало понимать в том смысле, что Москва готова принять митрополита, указанного патриархом. Первоиерарх-грек в данной ситуации представлялся предпочтительнее литовского ставленника. Сговорчивая позиция Москвы в Константинополе, естественно, больше пришлась по душе, чем просьба Витовта: в канун падения Империи Ромеев греки рады были укрепить свое влияние в крупнейшей и богатейшей митрополии Константинопольского Патриархата и держать ее под контролем. Ранее уже отмечалось, что в это время не только Константинопольский Патриархат, но и императорский двор существовали почти исключительно на средства, присылаемые Русью. В частности, только в 1395-1396 гг., во время попытки султана Баязида овладеть Константинополем, грекам было отправлено вспомоществование от великого князя Василия Димитриевича и других русских князей — 20 тыс. рублей. Сумма по тем временам колоссальная.
В пользу московского предложения греки склонялись и по причине предполагавшегося нового династического союза: дочь Василия Анна вступила в брак с сыном императора Мануила II — Иоанном Палеологом, также будущим императором. Таким образом, в Царьграде было принято решение пренебречь просьбой Витовта и вновь поставить на митрополию всея Руси грека. В 1408 г., спустя два года после смерти Киприана, новым Предстоятелем Русской Церкви стал св. Фотий. Это был уроженец Мореи-Пелопоннеса, с молодых лет посвятивший себя монашеским подвигам. Фотий был представителем кругов, близких исихастам-паламитам.
В 1409 г. он прибыл в Киев. То, что свое святительство на Руси он начал с Первопрестольного митрополичьего города, обещав Витовту не оставлять своим попечением Литовскую Русь, сделало возможным примирение митрополита с Литовским князем. В 1410 г. Фотий прибыл в Москву. Свою деятельность здесь он начал с устроения весьма запущенных дел Русской митрополии. Четыре года вдовства митрополичьей кафедры и нашествие Эдигея в 1408 г. привели в упадок хозяйство Первоиерархов Русской Церкви. За это время почти вся собственность митрополичьего двора была разграблена и расхищена, а церковными землями завладели бояре. Митрополит весьма решительно занялся наведением порядка, дерзновенно обличая всех похитителей. В их числе оказался даже великий князь, присвоивший себе право пользования частью доходов митрополии. Фотий в короткий срок самыми энергичными мерами сумел восстановить хозяйство митрополичьего дома. В результате святитель нажил себе немало врагов, которые всячески старались рассорить Фотия с великим князем, в чем нередко преуспевали. Многие из них бежали в Вильну, к Витовту, и интриговали там против Фотия. И хотя митрополит приезжал вновь в Киев в 1411 г. и рукополагал там архиереев для Литовской Руси, его отношения с Витовтом вскоре оказались безнадежно испорченными.
В 1414 г. Витовт лишил Фотия права управлять западно-русскими епархиями. Он жаловался в Царьград и просил патриарха поставить митрополитом на Литву племянника Киприана — Григория Цамвлака. Но греки обижать своего соотечественника Фотия не захотели. Тогда Витовт принудил собранных им в 1415 г. западно-русских епископов отречься от Фотия и подать на него жалобу патриарху, еще раз требуя для Литвы отдельного митрополита и угрожая в противном случае поставить митрополита самостоятельно. Запуганные угрозами Витовта расправиться со всеми несогласными епископы Литовской Руси предали своего Первосвятителя и написали в Константинополь послание, полное клеветы на Фотия. Тот, в свою очередь, доложил в Царьград об интриге Витовта и Григория. В результате Цамвлак был лишен священного сана за учиненную им церковную смуту. Фотий пытался было приехать в Литву и решить все проблемы на месте, встретившись с Витовтом, но не был им принят. Митрополита ограбили до нитки и прогнали в Москву. Все митрополичьи имения в Литве были конфискованы и переданы приближенным князя. В ноябре 1416 г. затерроризированные Витовтом архиереи поставили Григория митрополитом Киевским и Литовским, в очередной раз мотивируя свои действия небрежением Фотия к литовской пастве. Кроме того, епископы Литовской Руси, заявляя в своем послании, что по-прежнему признают юрисдикцию Константинопольского патриарха, также в качестве одного из мотивов своих действий называли нежелание подчиняться влиянию византийского императора, который, по их мнению, насаждает симонию в Церкви.
Таким образом, от Москвы вновь откололись 7 епархий: Полоцкая, Смоленская, Луцкая, Черниговская, Туровская, Холмская и Владимиро-Волынская. Епархии, находившиеся в пределах Польского королевства — Галицкая и Перемышльская, — скорее всего, формально не вошли в состав новоявленной митрополии Цамвлака, хотя фактически могли пребывать в его ведении. Однако, известно, что еще при поставлении Фотия в 1408 г. эти области были возвращены под власть митрополита всея Руси, и более самостоятельная Галицкая митрополия уже никогда не возобновлялась.
О самом Григории сохранилось немного сведений. Склонность к частым перемещениям с места на место обличает в нем личность весьма авантюрного склада. Начинал он свое служение в Болгарском Тырновском Патриархате. Затем пребывал то в Молдавии, то в Сербии, пока наконец по зову своего дяди Киприана не прибыл на Русь. Но до Москвы не успел доехать — Киприан скончался. Поэтому Григорий обосновался в Литве, где и вошел в доверие к Витовту. Политический интерес последнего в сочетании с честолюбивыми амбициями самого Цамвлака привел в итоге к новой церковной смуте. При этом Григорий не обратил никакого внимания на акт о его извержении из сана и отлучении от Церкви, принятый в Константинополе. Словом, личность это была весьма сомнительная в нравственном отношении, но блестяще эрудированная и просвещенная.
В 1418 г. Григорий с своими приближенными присутствовал на Констанцском соборе католической церкви. Предполагалось, что здесь будут вестись переговоры об унии православных с Римом. Это была затея Ягайла. Однако, на соборе произошел казус: когда посланцев Витовта спросили, желают ли они соединиться с Римом, они отвечали отрицательно. Свой приезд Григорий объяснил исключительно требованием Витовта принять участие в соборе. Можно думать, что Витовт послал Цамвлака в Констанц, подчиняясь лишь по видимости униональным требованиям Владислава Ягайла, но в действительности не имел намерения затевать реальную унию в своем государстве. Витовт, вероятно, опасался, что это может привести к поглощению Литвы Польшей и бунту православных подданных, а значит и к падению его, Витовта, власти. Известно, что Цамвлак написал несколько произведений, направленных против латинян. Очевидно, что он отнюдь не был приверженцем унии, как это рисовали отрицательно настроенные по отношению к Григорию москвичи, а позднее — фальсифицировавшие историю униаты XVII в.
Русские летописи сообщали о смерти Григория в Киеве зимой 1419-1420 гг. Однако в настоящее время многие авторы полагают, что появившийся в это же самое время в молдавском Нямецком монастыре книжник и писатель схимник Гавриил и бывший митрополит Литовской Руси — это одно и то же лицо. Почему Григорий удалился на покой? Возможно, что он по-настоящему раскаялся в совершении церковной смуты и хотел замолить свой грех, приняв схиму. Но вполне могло статься и так, что после обострения отношений с Ягайлом Витовт искал возможности примириться с великим князем Московским в целях противостояния Польше и отстаивания независимого положения Литвы, а потому пожертвовал столь неприятным для Москвы деятелем, каковым являлся Цамвлак. Косвенно об этом может свидетельствовать тот факт, что после исчезновения Григория все православные епархии Литовской Руси вновь вернулись под омофор Фотия. Это было закреплено поездками Фотия на Запад Руси в 1420-1421 и 1423 гг. В 1430 г. Фотий вновь был у Витовта — на сей раз в Тракае, по случаю предполагавшейся, но так и не состоявшейся коронации князя королевским венцом (Витовт умер в том же году). Вскоре по возвращении в Москву, 1 июля 1431 г., св. Фотий скончался и был погребен рядом с св. Киприаном в Успенском соборе Московского Кремля. Впоследствии митрополит Фотий был причтен к лику святых.
Деятельность Фотия много содействовала тому, что Русская Церковь сохраняла свое единство в условиях, когда оно, казалось бы, неминуемо должно было разрушиться. Ни малейшего намека на национальный эгоизм и прогреческую направленность в действиях Фотия усмотреть совершенно невозможно. Этот великий святитель продолжал уже совершенно устоявшуюся линию своих предшественников на Московской кафедре. Он целиком поддерживал объединительный курс Московских князей, зачастую оказывая им весьма существенную помощь. Так, именно Фотий содействовал заключению уже упомянутого брака Анны Васильевны Московской с Иоанном Палеологом в 1411 г. Но еще более важным, если не решающим, стало участие Фотия в установлении нового порядка престолонаследия в Московском великом княжестве. После кончины Василия Димитриевича в 1425 г. митрополит актив но поддержал поставление на Московский престол сына почившего князя — Василия Васильевича, а не брата — Юрия Димитриевича Звенигородского, — как ранее было принято на Руси. Тем самым в Московской Руси утверждался новый принцип наследования великокняжеской власти — от отца к сыну (вместо прежнего: от старшего брата к младшему). После того, как Юрий поднял мятеж против Василия, Фотий ездил в его удельный город Галич уговаривать взбунтовавшегося князя покориться племяннику. Причем, как сообщают летописи, убедило Юрия чудо: после отказа Фотия дать мятежнику свое первосвятительское благословение последовал сильный мор в Галиче.
В русле промосковской политики Фотия лежала и унаследованная им от Киприана проблема месячного суда в Новгороде. Архиепископов Симеона (1416 г.) и Евфимия (1424 г.) Фотий поставлял на кафедру лишь после их клятвенных заверений относительно восстановления в Новгороде митрополичьего суда. Однако, даже это успеха не принесло. По кончине Евфимия Фотий и вовсе отказался ставить нового владыку Новгородского до тех пор, пока новгородцы не согласятся выполнить требование митрополита. Однако, смерть Фотия помешала ему добиться успеха в этом деле.
Кончина святителя Фотия практически совпала по времени с новым конфликтом между Юрием Звенигородским и Василием Васильевичем Московским. Их спор, как и в более раннее время, решался в Орде. Естественно, что Москве в такой сложной ситуации было не до того, чтобы решать в скором порядке вопрос о преемнике Фотию. И хотя уже называлось в качестве такового имя епископа Рязанского Ионы, однако, из-за междуусобицы в великокняжеском доме его не могли вовремя направить на поставление в Царьград. Задержкой этой поспешил воспользоваться новый государь Литвы — великий князь Свидригайло Ольгердович. Он отправил в Константинополь на поставление своего кандидата — епископа Смоленского Герасима, который и стал новым Предстоятелем Русской Церкви. Однако, не вполне ясно с каким титулом Герасим был поставлен на митрополию. Новгородские летописи называют его «Киевским и всея Руси» и даже «Московским и всея Руси». Но это могла быть и намеренная фальсификация, связанная с тем, что новгородцы использовали нового митрополита в своем противостоянии с Москвой: Герасим поставил для Новгорода архиепископа Евфимия II, которому в хиротонии отказал Фотий. В Москве Герасим не появлялся ни разу. Но это могло быть связано и с протекавшей там усобицей.
Сохранились какие-то туманные свидетельства о задуманной Свидригайлом (православным по исповеданию) и Герасимом новой попытке унии с Римом, но судить вполне о достоверности этих сведений очень трудно. Свидригайло, князь жестокий и деспотичный, едва начав править в Литве, вскоре настроил против себя значительную часть своих подданных. В конце концов он был изгнан из Литвы князем Сигизмундом, но все же сохранял контроль над частью земель Западной Руси. Тем не менее, его влияние стремительно падало. Будучи весьма подозрительного нрава, Свидригайло в конечном счете заподозрил в измене и Герасима, которого четыре месяца продержал в оковах, а потом сжег на костре в Витебске в 1435 г.
Только лишь после смерти Герасима в Москве решились отправить в Константинополь на поставление Иону Рязанского. Быть может, причиной такой медлительности Москвы было именно то обстоятельство, что Герасим был поставлен митрополитом на всю Русскую Церковь, а не только на Литву. Вероятно, Москва не желала нарушать единство Русской митрополии поставлением параллельного Герасиму митрополита на Московскую кафедру.
Иона был избран весьма представительно: кандидатом на митрополию его назвал Поместный Собор 1432 г., в составе которого были великий князь, епископы, представители белого и черного духовенства и мирян. Возможно, это делалось в надежде на то, что после столь внушительных выборов греки не смогут отказать в поставлении русского кандидата. Прекратившая смуту в великокняжеском доме смерть Юрия Звенигородского в 1434 г. и казнь митрополита Герасима в 1435 г. открыли, наконец, дорогу Ионе в Константинополь. Однако, отправившись на поставление в конце 1435 — начале 1436 гг., Иона опоздал. Не считаясь с настроениями русских, греки прежде, чем приехал Иона, уже успели к лету 1436 г. поставить митрополитом на Русь своего соотечественника Исидора. Константинополь шел напролом в вопросе о новом митрополите всея Руси, не считаясь с возможной неприязненной реакцией русских — слишком велико было значение Руси для той униатской затеи, которую уже планировали в Константинополе ради спасения погибающей империи. Впрочем, формально патриарх мог оправдываться последовавшим по смерти Киприана от самих русских предложении ставить митрополита «по старине» — то есть по усмотрению самого патриарха Константинопольского. Прецедент с поставлением Фотия как бы подтверждал за Царьградом это право.
К моменту поставления Исидора греки уже вовсю готовились к Ферраро-Флорентийскому собору, который должен быть рассмотреть вопрос об унии Константинополя с Римом. Такой ценой греки надеялись купить военную и финансовую помощь против наступавших турок. Уже было совершенно очевидно, что в скором времени Константинополь может быть захвачен турками. Империя угасала, ее история стремительно приближалась к своему трагическому финалу. Размеры Византии в I половине XV в. свелись к одному лишь Константинополю с его окрестностями да маленькому Морейскому деспотату на Пелопоннесском полуострове. Тем не менее, в Царьграде еще продолжал существовать император, и Первоиерархом православного мира по-прежнему считался Константинопольский патриарх. Но в некогда блестящей столице Империи Ромеев царила ужасающая нищета. Население Царьграда было во много раз меньшим, чем прежде. Целые кварталы города лежали в руинах, в том числе и Большой императорский дворец. Практически отсутствовало войско. Денег катастрофически не хватало на самое необходимое. Даже император ел на деревянной посуде. Все это были явные признаки агонии империи и приближающегося конца. В то же время турецкая мощь была несопоставима с силами угасающей Византии.
При этом распад Византии стимулировался бездуховностью ее населения. Уже не раз упоминалась коррупция, которая царила в Константинопольской патриархии и при дворе. Но самое страшное, что в преддверии гибели империи торговля уже шла не «по мелочам» — кафедрами, титулами и т. д., — а фундаментальными духовными ценностями. Запад в лице папства соглашался оказать помощь Константинополю только в обмен на уступки в вероучении и подчинение Православной Церкви власти Рима. Не раз уже Византия находилась на волосок от гибели, но по вере ее православного народа она всякий раз была спасаема чудесным образом и от персов, и от арабов, и от наших языческих предков — руссов. Однако, на это раз греки искали спасения не у Бога, а у латинского Запада. Но вероотступничество не могло принести спасения — Византия была обречена. И тем не менее, Константинополь еще строил иллюзии и надеялся на земную силу католического воинства.
В такой ситуации, когда готовилась уния, важно было, чтобы крупнейшая митрополия Константинопольского Патриархата — Русская — была вполне лояльна к этой антиправославной затее, а сами русские, от которых можно было ожидать неожиданности, максимально отстранены от участия в этой акции. Поэтому столь поспешно и бестактно, без всякого согласования с великим князем Московским, был поставлен на митрополию Исидор. Несмотря на продолжающееся стремление Литовских князей к отделению своих православных подданных от Московской кафедры, Исидору была подчинена вся Русская Церковь, включая и западно-русские епархии. Это вполне объяснимо, так как в деле подготовки унии важно было унифицировать контроль за Русью. Кроме того, можно было в таком деле рассчитывать и на поддержку польско-литовских государей, имевших в униональной затее и свой политический интерес.
Таким образом, в 1437 г. Иона возвратился на Русь, но не митрополитом, как ожидалось, а все тем же Рязанским епископом в свите нового Предстоятеля Русской Церкви. Впрочем, его утешили обещанием (надо заметить, тоже весьма бестактным), что по кончине Исидора он непременно будет поставлен на митрополию. Исидор был верным соратником патриарха Иосифа и императора Иоанна VIII Палеолога в деле созидания унии с латинянами. Патриотически настроенный грек (хотя, вероятно, болгарского происхождения), он с огромным энтузиазмом отнесся к плану обороны империи силами католического Запада. Вероятно, его прокатолический настрой не был исключительно следствием политического компромисса. Современники отзывались об Исидоре как о человеке обширнейших познаний, которые, впрочем, не соседствовали в нем с духовной глубиной. Как и его соратник в деле заключения унии — митрополит Никейский Виссарион, — Исидор выглядит, скорее, интеллектуалом ренессансного типа, чуждым православной духовности и, напротив, близким идеалам западно-европейского гуманизма в духе «Возрождения».
Приверженцем западной ориентации он зарекомендовал себя еще до того, как стал митрополитом всея Руси. В 1433 г. Исидор уже побывал на Базельском соборе католической церкви, где начал диалог об унии. Так что на влиятельнейшую кафедру Константинопольского Патриархата был поставлен убежденный приверженец союза с Западом, что, по мысли греков, не только гарантировало их от возможных протестов русских по поводу унии, но и вовлекало Русскую Церковь в самое активное участие в диалоге с латинянами. Быть может, наряду с этими соображениями имел место также и самый меркантильный расчет обнищавших «ромеев» — воспользоваться для осуществления своей дорогостоящей затеи деньгами Русской Церкви.
Реакция великого князя Василия Васильевича на появление Исидора в Москве, как и следовало ожидать, была отрицательной. Он даже думал о том, чтобы прогнать нового митрополита. Но решил не устраивать скандала: положение самого Василия в Москве было не вполне уверенным, так как дело Юрия Звенигородского готовы были продолжить сыновья мятежного князя. Едва лишь приехав в Москву, Исидор стал собираться в Феррару на предстоящий собор. Удержать втайне от великого князя цель своей поездки в Италию митрополит, конечно, не мог. Но, скорее всего, он сумел убедить Василия в том, что соединение с Римом возможно и без ущерба Православию. Выгоду же от объединения сил всего христианского мира для противостояния исламским странам Исидор мог обрисовать великому князю в весьма заманчивом виде. Это тоже могло сыграть свою роль, так как Русь вступила в решающую стадию борьбы за полное освобождение от татарской зависимости: Орда уже сто лет, как была исламизирована.
Исидор выехал в Феррару с огромной свитой в 100 человек, в составе которой был и Суздальский епископ Авраамий, и гигантским обозом: 200 коней везли имущество митрополита, подаренное Василием. Великий князь напутствовал митрополита: «Если уже ты непременно желаешь идти на Осьмый Собор, то принеси нам оттуда наше древнее Православие, которое мы приняли от предка нашего Владимира, а нового и чужого не приноси нам, — мы того не примем». Исидор обещался в том клятвой. Отбыл он в сентябре 1437 г. По дороге митрополит прибыл в Новгород. Здесь, как и по всей Руси, уже успел распространиться не без участия Исидора распущенный слух о том, что митрополит едет во «Фряжскую землю» обращать «латину» в Православие. Благодаря этой рекламе Исидору удалось даже то, чего не смогли добиться его предшественники: восторженные новгородцы отказались ради такого случая от борьбы с митрополитом за право «месячного суда» и вернули ему все былые привилегии. Помимо этого Исидор сумел изъять Псков из юрисдикции Новгордских владык и присоединил его к своей митрополичьей области: псковичи давно уже тяготились церковной зависимостью от своего торгового конкурента — Новгорода.
Однако, уже в соседней Ливонии Исидор повел себя так, что стало вполне ясно, чего в действительности следует ожидать от него в Ферраре. При встрече митрополита местными католиками и православными он первым делом прикладывался к латинскому кресту, а затем уже к православному, иногда посещал костелы, не заходя при этом в православные храмы. В августе 1438 г., миновав Германию, Исидор через год после выезда из Москвы прибыл в Феррару, где еще в апреле 1438 г. начался собор, впоследствии перенесенный во Флоренцию. Здесь уже находилась вся греческая делегация, которая дала папе Евгению IV убедить себя ехать в Феррару, а не в Базель. Там заседал другой собор Западной церкви, который находился в разрыве папой, и с которым ранее греки поддерживали связь. Базельский собор, назвавший себя «Вселенским», постановил, что собор стоит выше папы и имеет право низлагать последнего. Такая позиция могла бы дать больший шанс для подлинного богословского диалога с Западом о соединении Церквей. Кроме того, Базельский собор был поддержан большинством европейских монархов, в том числе и императором «Священной Римской империи Германской нации», что сулило более реальную помощь грекам. Евгений IV отлучил от Церкви всех участников Базельского собора, а те, в свою очередь, угрожали аналогичной мерой всем собравшимся на собор в Ферраре. Ни один европейский монарх не приехал в Феррару. Никто из них, кроме герцога Бургундского, не прислал сюда даже своих послов. Поражает политическая недальновидность всегда столь изощренно хитрых греков: при конфликтной ситуации, которая на тот момент сложилась в отношениях между папством и государями европейских стран, было очевидно, что никакой реальной помощи Константинополю ожидать не приходится, каковы бы ни были итоги Феррарского собора.
С апреля по октябрь 1438 г. проходили предварительные переговоры по вопросу о чистилище и состоянии праведников по смерти. Исидор прибыл уже к их концу. Результатов эти прения не принесли: греки остались при своем мнении, не приняв католического учения о чистилище, и папа стал оказывать на них грубое давление. Грекам сильно урезали выдаваемое содержание, а потом и вовсе перестали его платить: православные делегаты терпели крайнюю нужду. Многие собирались уже уехать, но император Иоанн VIII приказал никого из Феррары не выпускать. В такой обстановке, так и не дождавшись приезда кого-либо из европейских государей, были начаты официальные соборные заседания. Главным вопросом их стала проблема filioque. Однако, вновь общего мнения не было достигнуто, и опять греков стали принуждать к компромиссу, используя материальный фактор: деньги на проживание снова перестали выдавать.
С февраля 1439 г. заседания собора были перенесены во Флоренцию. Снова проблема filioque была центральной на прениях. От греческой стороны выступал святитель Марк Эфесский, ревностный защитник Православия и крупнейший богослов того времени. Поскольку он аргументированно подвергал критике католические догматические новшества, латиняне так и не смогли навязать грекам своего учения. Но и сами при этом остались при своем мнении, не приняв православного. Раздражению папы Евгения не было предела. Он предъявил грекам ультиматум: к Пасхе 1439 г. либо принять католическое учение, либо убираться к себе в Константинополь. Соборные заседания прекратились, но начались частные встречи папы с греческими делегатами. Используя то материальные ограничения, то, напротив, щедрые выплаты, католики склонили на свою сторону многих византийцев. В числе наиболее активных поборников соединения с Римом оказались и убежденные западники по своим принципам: митрополиты Исидор Русский и Виссарион Никейский, а также духовник императора Иоанна — Григорий (впоследствии униатский патриарх). На сторону готовящейся на латинской основе унии удалось склонить и престарелого патриарха Иосифа, который вскоре после якобы выраженного им согласия с латинским учением скончался при весьма загадочных обстоятельствах. После этого греков убедили принять и прочие католические догматические новшества, в том числе и учение о папском примате.
5 июля 1439 г. уния была подписана всеми греческими делегатами, за исключением одного лишь Марка Эфесского. Узнав об этом, папа Евгений с раздражением воскликнул: «Так мы ничего не сделали?» Вскоре после подписания унии непреклонный Марк бежал из Италии. Исидор же поставил красноречивую подпись под актом о соединении с Римом: «подписуюсь с любовью и одобрением». Спутник митрополита всея Руси — Авраамий Суздальский — был принужден к подписанию акта тюремным заточением и насилием. После подписания он, однако, бежал домой, в Россию, где поведал об увиденном и принес покаяние. Весьма показателен тот факт, что на следующий день после заключения унии во флорентийском кафедральном соборе была совершена торжественная месса. Однако, никто из греков, еще вчера подписавших акт о признании благодатности латинской мессы, не дерзнул причаститься опресноками при ее совершении.
Греки, кажется, очень скоро поняли, что дали увлечь себя в мероприятие, столь же постыдное, сколь и бесполезное для их гибнущего Отечества. В этом они смогут окончательно убедиться вскоре, в дни штурма Константинополя турками. А пока что многие греческие иерархи, подписавшие унию, высаживаются на родной берег со словами горького раскаяния: «Мы продали нашу веру, мы променяли Православие… Да отсечется рука, подписавшая беззаконное определение! Да исторгнется язык, изрекший согласие с латинянами?» И хотя Иоанн VIII ставит на патриаршую кафедру сначала Митрофана Кизического, а потом своего духовника Григория Мамму — ревностных униатов, — народ унии не приемлет. Ее проклинают повсюду. В итоге император Иоанн перед кончиной и сам отрекся от своего беззаконного детища и умер православным.
Однако, в Риме пока что выражают свое удовлетворение. Роль Русского митрополита в деле заключения унии была столь велика, что папа выказал ему свое особенное расположение. Исидор перед отъездом на Русь получил кардинальскую шапку и титул «legatus de latere» — «легата от ребра апостольского». Его юрисдикции подчиняют не только Русь и Литву, но также Ливонию и Польскую Галицию. Вскоре Исидор двинулся в путь, неспешно направляясь в Россию. Повсюду он призывает православных причащаться вместе с католиками. Об этом же из Буда-Пешта он в 1440 г. отправляет окружное послание своей пастве. В Кракове митрополит был принят королем Польши и служил греческую литургию в римском костеле. Многократно сослужил он с католиками. Но поддержки католических властей Польши и Литвы, на которых Исидор возлагал большие надежды, он так и не встретил. Причиной этому было то, что король Польши Владислав III Ягеллон (сын Владислава II Ягайла) не признавал в то время ни папу Евгения IV, ни базельского антипапу Феликса V, а потому не воспринял и Флорентийской унии. В Литве же князем после смерти Сигизмунда стал брат Владислава Казимир Ягеллон (будущий король Польши Казимир IV), который боялся конкуренции за престол со стороны сына Сигизмундова, а потому не хотел вносить смуту в умы своих православных подданных поддержкой унии. Однако, многие православные удельные князья Литовской Руси, в том числе и Киевский князь Александр Владимирович, внук Ольгерда, приняли Исидора как своего законного митрополита. Трудно сказать, почему так произошло. Быть может, просто по своей безграмотности не поняли до конца смысла происшедшего.
Объехав большинство городов Галиции и Литовской Руси, в марте 1441 г. Исидор наконец прибыл в Москву. Здесь его ждал прием, совершенно другой, нежели в Европе. В Москве были вполне в курсе всех деяний Исидора на Флорентийском соборе. Бежавшие из Италии люди из свиты Исидора уже успели рассказать о его папизме и оказанном им активном давлении на других греков, склоненных к унии усилиями Русского митрополита. Наиболее веско, разумеется, прозвучало покаянное слово Авраамия Суздальского, живой жертвы Исидорова униатства. Москва имела время, чтобы оправиться от шока, вызванного осмыслением катастрофической ситуации, когда вдруг оказалось, что давшие Руси православную веру греки во главе с патриархом и императором оказались отступниками и еретиками. Причем, все усугублялось сознанием того, что православный русский народ остался сиротой, потеряв в лице своего митрополита-отступника духовного лидера. После всех ранее описанных безобразий, связанных с поставлением митрополитов в погрязшем в коррупции Царьграде, отступничество греков стало финальным аккордом, после которого ни о каком доверии к вчерашним учителям — грекам — на Руси говорить уже не приходилось. Русская Церковь начинала понимать, что вопреки своим желаниям и устремлением волею Божией она в тот момент оказалась единственной Поместной Церковью на земле, оставшейся верной Истине Православия. Православные русские люди вдруг поняли, что кроме них, великого Марка Эфесского и горстки афонских монахов во всем мире больше нет православных. Кроме их Святой Руси нет больше в мире Вселенской Церкви. Обнаружить подобный факт — значило абсолютно по-новому взглянуть на себя и весь окружающий мир.
Задача, которая встала перед русскими, была невероятно сложной: в самый короткий срок нужно было сориентироваться, как далее существовать самостоятельно, в кольце враждебных Православию соседей, без привычной оглядки на Константинополь. Кроме того, нелегко было сообразить, как разрешить скандальную ситуацию, которая складывалась с приездом в Москву Исидора. Во многом это удалось сделать благодаря мудрой и твердой позиции, которую занял молодой князь Василий Васильевич. Его в нашей исторической науке принято по традиции рисовать абсолютно серой и невыразительной личностью. С легкой руки Ключевского, не признававшего за потомками св. Димитрия Донского никаких достоинств, образ Василия Темного и его эпохи хрестоматийно рисовался по контрасту. Безликий князь, наломавший немало дров за время своего якобы бездарного княжения, с одной стороны. И с другой, — его окружение, которое неуклонно ведет Москву по пути возвышения и собирания Руси под скипетр этой «посредственности». Конечно, все это выглядит большой натяжкой. И история с Исидором показывает, сколь далек подобный взгляд от объективности. Тонкий ум и дипломатический талант Василия со всем блеском проявились в вопросе о низложении Исидора и достижении автокефалии Русской Церкви.
Митрополит-отступник прибыл в Москву Великим Постом 1441 г. Перед ним как перед папским легатом и кардиналом несли латинский крест — «крыж лятский». Москва молчала. Здесь разумно рассудили, что отступник сам должен изобличить себя своими действиями. В столь тонком деле, которое режиссировал Василий, необходимо было проявить максимум беспристрастия и непредвзятости. Канонический такт Москвы в деле низложения Исидора удивителен. Митрополит стал совершать богослужение в Успенском соборе Кремля. За ектениями он велел на первом месте поминать имя папы Евгения, а не патриарха Константинопольского. По окончании службы Исидор велел зачитать с амвона главного храма России акт об унии Константинопольского Патриархата с Римом. Затем митрополит передал великому князю послание от папы Евгения с призывом помогать Исидору в деле утверждения унии. Папе, а не патриарху, как раньше, пропели многолетие. Таким образом, Исидор сам своими действиями обличил в себе отступника от Православия. После этого великий князь Василий имел уже полное право объявить митрополита Исидора «еретиком и латинским прелестником», что Государь и сделал. Отказавшись принять от отступника благословение, Василий II повелел взять его под стражу. Митрополита заключили до соборного разбирательства в Чудов монастырь. Карташев полагал, что первоначально в Москве возникла растерянность в связи с тем напором в деле утверждения унии, какой Исидор развил сразу же по прибытии. Едва ли с этим можно согласиться. У москвичей было время все обдумать и подготовиться к встрече униата. Ничего принципиально нового с его приездом в Москве не узнали: все подробности Флорентийской унии уже давно поведали Авраамий и другие русские беглецы. Скорее в действиях москвичей можно видеть тщательно продуманный сценарий: Исидору дают возможность максимально изобличить себя как отступника от Православия, и лишь затем инициативу берет на себя великий князь. Это, вероятно, тоже не случайно. После Флорентийского собора в мире нет уже ни православного Вселенского Патриарха, ни православного императора, есть лишь одна верная Православию Поместная Церковь — Русская. И отныне она тождественна Вселенской Церкви. Прежде занимавший заурядное место в имперской теократической системе великий князь Московский и всея Руси теперь осознал себя как подлинный преемник православного царского достоинства, настоящий «епископ внешних дел Церкви», каким мыслили себя, начиная с Константина Великого, все Императоры Ромеев. Даже само царственное имя Василия, наверное, было им осмыслено в это время как призвание быть возглавителем того православного остатка, с которым после унии еще можно было связывать понятие «православный мир». Здесь уже впервые мы можем увидеть истоки идеи «Третьего Рима» — Москвы. Отсюда и такая неожиданная активность Московского государя в делах Церкви, выказанная им при обличении Исидора.
Лишь после Василия высказывают свое суждение о митрополите русские архиереи. В Москву на Собор Русской Церкви для рассмотрения дела митрополита-отступника приехали епископы Ефрем Ростовский, Иона Рязанский, Варлаам Коломенский, Иов Сарайский, Герасим Пермский и Авраамий Суздальский, многочисленные архимандриты, игумены важнейших монастырей, представители черного и белого духовенства. Собор рассмотрел флорентийское определение и признал его «ересью, противной Божественным правилам и Преданию». Кстати, это определение неплохо было бы помнить сегодня тем ревнителям экуменизма, которые утверждают, что Православной Церковью католицизм никогда соборно не квалифицировался как ересь — постановления Московского Собора 1441 г. никто до сих пор не отменял!
Интересно сопоставить эти два собора — Флорентийский и Московский. Один, на котором, помимо императора, Константинопольского патриарха и греческих архиереев, присутствуют папа, 11 кардиналов и 150 латинских епископов, гордо называет себя «вселенским» и фактически уничтожает Православие. Он как бы олицетворяет собой всю мощь Католического Запада, у ног которого в роли униженного просителя валяется предавший свое Православие Восток. А на другом, в далекой от центральных событий европейской политики, малокнижной и не блещущей богословским образованием Москве, собрались всего 6 русских епископов, один из которых — это кающийся вчерашний униат Авраамий. И эти шесть епископов дерзают осудить самого митрополита-кардинала Исидора, который только что так блистал и торжествовал перед лицом всей Европы на Ферраро-Флорентийском соборе и уже мнил себя победителем. Гордый грек, большой эрудит и утонченный политик, Исидор, вероятно, не мог и предположить, каким фиаско вскоре обернется его триумф, когда шесть полуобразованных (разумеется, с его точки зрения) русских архиереев, прибывших в Москву из своих таежных углов, и молодой великий князь учинят над ним суд и в этой критической ситуации уберегут Церковь и Священное Предание. Понятно, что Господь не дал бы погибнуть Церкви, которая пребудет на земле до самого Второго Пришествия, но Промысл Божий претворяется в жизнь человеческими руками. И в этом смысле, конечно, именно эти 6 русских архиереев сохранили миру Истину Православия тогда, когда нигде, кроме Руси его уже не оставалось. Именно они, русские епископы, сделали то, чего не смогли сделать греки на Ферраро-Флорентийском соборе. Осуждение унии Восточными патриархами в 1443 г., возвращение Константинопольского Патриархата в Православие после падения Царьграда, — все это будет потом. А тогда, в 1441 г., православная вера была сохранена исключительно благодаря Русской Церкви и Московскому государю. К сожалению, эпохальный по своему значению Московский Собор 1441 г. и его отцы так по достоинству никогда и не были оценены — в церковно-исторической литературе этому событию почему-то всегда уделялось крайне мало внимания.
Митрополиту Исидору предлагали покаяться и вернуться в лоно Православия. Но он наотрез отказался — еще одно свидетельство того, что в основе униатской деятельности Исидора лежали серьезные пролатинские убеждения, а не только мотивы получения помощи грекам от Запада. Упорство Исидора ставило русских перед большим затруднением: предстояло судить, низложить, а быть может, в перспективе, и казнить за отступничество самого Предстоятеля Русской Церкви. Такого на Московской Руси еще никогда не бывало. К тому же это автоматически приводило к полному и окончательному разрыву с Константинополем, к которому русские привыкли питать искренние сыновние чувства. Поэтому несмотря на непоколебимую решимость Руси отстаивать Православие, нелегко было делать это с помощью столь крутых мер.
Москвичи, безусловно, робели перед тем, что предстояло совершить. Во-первых, не было подобных прецедентов: новации всегда вызывают трудности. Во-вторых, приходилось действовать полностью самостоятельно — к этому на Руси при былой зависимости от греков тоже не привыкли. В-третьих, выступление против греков создавало естественную этическую трудность: обличать в ереси приходилось Константинопольскую Церковь-мать и греков — наших учителей в православной вере. И наконец, имел место просто страх за возможные последствия, основанный на политической оценке ситуации в мире. Это немаловажно, если принять в расчет, что в это время Русь была теснима врагами со всех сторон. На юге и востоке татары: Орда, ослабевшая от внутренних усобиц, все же еще была опасна — стоит ей преодолеть смуты и она вновь будет в состоянии разгромить и поглотить Русь. На северо-западе — Тевтонский и Ливонский Ордена, которые, имея на руках такой козырь, как акт Флорентийской унии, вполне могут возобновить крестовый поход против непокорных Риму «схизматиков». И наконец, с запада — Литва и Польша, также всегда готовые выступить против Москвы, тем более теперь, когда с помощью унии открывалась такая заманчивая перспектива создания из Польши, Литвы и Руси гигантской католической империи под властью Ягеллонов. Словом, между мусульманским Востоком и католическим Западом, как между молотом и наковальней, была зажата маленькая Московская Русь — все, что на тот момент осталось на земле от Православной Ойкумены.
Неожиданно часть трудностей разрешил сам Исидор. Митрополит, проведя в заключении почти полгода, осенью 1441 г. бежал вместе со своим учеником архидиаконом Григорием в Тверь. Причем, можно думать, что против его побега не были против и сами его московские судьи, не желавшие предельно обострять ситуацию. Однако, и Тверской князь Борис, несмотря на традиционную вражду Твери и Москвы, посмотрел на дело глазами православного христианина, а не политика: он также велел арестовать митрополита, и в результате Исидору довелось еще полгода просидеть в заключении. Из Твери он попадает в Новогрудок — митрополичью кафедру Литовской Руси, — но и здесь его ожидает полный провал: великий князь Казимир признал законным не Ферраро-Флорентийский собор и папу Евгения IV, а Базельский с его антипапой Феликсом V. В результате унию не приняла даже Литва. Такого, вероятно, Исидор не мог предположить даже при самом худшем прогнозе событий. Незадачливый кардинал уезжает в дорогой его сердцу Рим с тем, чтобы уже больше никогда не появляться на Руси, в которой он так жестоко обманулся.
Справедливости ради надо отметить, что Исидор как греческий патриот приехал в Константинополь накануне его падения в 1453 г. и находился там вплоть до того момента, когда город пал под ударами турок. Кардиналу-униату, вероятно, помимо страданий, испытанных при виде гибели тысячелетней империи, было не менее тягостно сознавать, что несмотря на предательство своей веры греки так и не получили от католического Запада никакой реальной помощи.
Значение событий, которые произошли во Флоренции, а потом в Москве, было огромным для судеб Православия вообще и для России, в частности. Ферраро-Флорентийский собор был покушением на Церковь Христову как таковую, на Вселенское Православие. Это была попытка Рима поглотить целиком всю Православную Церковь. Если бы она удалсь, Православие должно было бы вообще прекратить свое существование. А это могло означать только одно: либо Православие не есть Истина (с чем невозможно согласиться), либо наступает конец мира, поскольку на земле исчезает истинная Церковь Христова. И быть может, конец света состоялся бы тогда, если бы не нашлись эти шесть русских православных епископов, один князь Василий Темный и святитель Марк Эфесский, которые не побоялись ни мусульманского Востока, ни католического Запада. Их руками и трудами на задворках Европы, среди лесов и снегов, Промыслом Божиим для мира было сохранено Православие.