Лекция 17
Лекция 17
Митрополит-еретик Зосима (Брадатый). Собор 1490 г. Первое осуждение и наказание «жидовствующих». Эсхатологические настроения и проблема пасхалии. Низложение Зосимы. Митрополит Симон. Деятельность преп. Иосифа Волоцкого. Книга «Просветитель». Собор 1504 г., окончательное осуждение и казни еретиков. Геннадиевская Библия. Собор 1503 г. и его решения. Споры о монастырском землевладении между сторонниками преп. Нила Сорского и преп. Иосифа Волоцкого.
В мае 1489 г. скончался митрополит Геронтий. «Жидовствующие» постарались извлечь выгоду из создавшегося положения. Во-первых, как можно полагать, не без их участия Московская Первосвятительская кафедра вдовствовала целых полтора года. Во-вторых, преемником почившего Геронтия стал в сентябре 1490 г. бывший великокняжеский чиновник, позднее принявший постриг и ставший симоновским архимандритом, Зосима (Брадатый). Как уже отмечалось, это был тайный приверженец ереси «жидовствующих». Безусловно, к избранию столь одиозной личности на митрополичью кафедру приложили руку московские еретики из окружения великого князя. Преп. Иосиф Волоцкий утверждал, что об этом особенно порадел протопоп Алексей, который, по всей вероятности, и обратил Зосиму в «жидовство». Интересно, что Геннадия под надуманным предлогом борьбы с ересью заставили остаться в Новгороде в то время, когда в Москве проходил собор, избиравший нового митрополита. Очевидно, боялись, что Новгородский архиепископ не допустит избрания адепта ереси.
Митрополит Зосима, по свидетельству современников, был совершенно неверующим человеком, не вписывающимся даже в нормы той суррогатной религиозности, которые проповедовали новгородско-московские еретики. Однако, как уже отмечалось, задача настоящего прозелитизма перед творцами ереси «жидовствующих» не стояла. Главным было расшатать Православие любыми методами и отвлечь от него верхушку русского общества. Заимствованное из Европы после оживления связей с Западом при Иоанне III ренессансное вольнодумство имело своей крайней формой атеизм. Однако, даже в Италии эпохи Возрождения при упадке и развращенности нравов той поры, находилось немного людей, которые бы полностью отрицали бытие Божие. Увы, и по этой части Россия оказалась «впереди планеты всей»: Предстоятель Русской Православной Церкви митрополит Зосима, судя по его высказываниям, принадлежал именно к приверженцам полного безбожия. В приватных беседах он утверждал, что не существует ни Царствия Небесного, ни Вечной жизни. Зосима выражался так: «А что то Царство Небесное, а что то Второе Пришествие, а что то Воскресение мертвых? А ничего того несть — умер кто, то и умер, по та места и был!» Митрополит отрицал не только догматы христианской веры, но даже бессмертие души. Вот таких «передовых» взглядов держался новый митрополит всея Руси. Кроме того, от западных вольнодумцев он позаимствовал еще один весьма модный в той же ренессансной Италии порок. Зосима, судя по свидетельствам современников, был содомитом. Карташев весьма образно назвал его «законченным типом опустившегося московского «интеллигента»-вольнодумца». Казалось, что, избрав такого деятеля Первоиерархом, Русская Церковь вплотную подошла к краю бездны — оставалось сделать один лишь шаг.
Однако, несмотря на такой очевидный успех еретиков, они не могли быть спокойны: св. Геннадий продолжал требовать осуждения «жидовствующих». Зосима же не хотел с самых первых своих шагов на поприще Предстоятеля Русской Церкви изобличить себя как приверженца ереси. Поэтому ему поневоле пришлось возобновить процесс по делу еретиков, закончившийся их первым соборным осуждением, хотя, как и следовало ожидать, чрезвычайно мягким. Но все же прецедент был создан. Причем, вновь это была всецело заслуга Геннадия Новгородского. После того, как Зосима был избран без участия Новгородского архиерея, Геннадий, вероятно, уже уразумев тактику еретиков в кадровом вопросе, отказался прислать свою т. н. «повольную» грамоту, в которой содержалось бы его согласие на избрание нового архиерея на вакантную Коломенскую кафедру. Новгородский архиепископ прямо заявил, что если избрание это совершить прежде соборного осуждения «жидовства», то еретик легко может быть избран в епископы. Это был явный намек на личность нового митрополита. И Зосима это, кажется, понял, а потому и решил продемонстрировать свою лояльность по отношению к Православию. Всего лишь спустя 21 день после избрания митрополита собравшиеся на выборы Предстоятеля архиереи вновь возобновили соборные заседания, теперь уже в связи с вопросом о «жидовствующих». Собор «на жидовствующих» проходил в октябре 1490 г. Помимо епископата в нем приняли участие и некоторые игумены и священники, в частности, старцы Паисий Ярославов и преп. Нил Сорский. Происками Зосимы и Курицына речь вновь шла только о еретиках-новгородцах — московских «жидовствующих» не трогали. Геннадий требовал тотального розыска о еретиках по всей Руси, но покровители ереси опять хотели придать делу узко локальный характер. К обвиняемым добавились лишь двое московских еретиков. Пришлось пожертвовать архангельским протопопом Денисом и игуменом Немчинова монастыря, что близ Пскова, Захаром, который, впрочем, был на деле не «жидовствующим», а приверженцем ереси стригольников. Успенский протопоп Алексей к этому времени уже умер. Еретики запирались и не проявляли раскаяния, а потому были отлучены от Церкви и преданы анафеме. Затем предстояло передать их в руки гражданских властей для наказания.
Геннадий выступал как сторонник весьма крутых мер в отношении еретиков, отчасти вдохновляясь примерами испанской инквизиции. О них поведал архиепископу доминиканский монах-хорват Вениамин, трудившийся при Геннадии в качестве переводчика. Под впечатлением беседы с послом императора «Священной Римской империи» Николаем Поппелем Новгородский владыка, опять-таки не без намека на «жидовство» новопоставленного митрополита, писал Зосиме: «Сказывал ми посол цесарев про Шпанского короля (Имеется в виду Фердинанд II Католик — В. П.), как он свою очистил землю, и аз с тех речей и список к тебе послал. И ты бы, господине, великому князю о том пристойно говорил, не токмо спасения ради его, но и чести для государя великого князя». Геннадий требовал казни еретиков, которые уже однажды приносили ему покаяние, но потом вновь возвратились к ереси. Между тем, заволжские старцы с присущей им мягкостью возражали на столь радикальное предложение. Их позицию, разумеется, поддержал Зосима, и великий князь не без влияния Курицына постановил предать «жидовствующих» гораздо менее суровым наказаниям. Вообще же на Руси не привыкли к аутодафе в духе католической инквизиции. Суровость Геннадия, однако, тоже можно объяснить: ему, как никому другому тогда на Руси, была известна вся подноготная антицерковной деятельности еретиков, о которой он тщетно пытался известить власти светскую и церковную. При этом архиепископ Новгородский видел пагубную для страны духовную слепоту великого князя, откровенное отступничество митрополита, непонимание со стороны архиереев и духовенства. По сути лишь он один тогда осознавал, что Россия стоит на грани катастрофы: еще немного, и от единственной в мире православной державы ничего не останется.
Некоторые из еретиков после собора были осуждены на заточение. Других возвратили в Новгород, где Геннадий предал их публичному позору. Гражданская казнь заключалась в том, что за 40 верст от Новгорода их посадили на коней задом наперед, надели на них берестяные колпаки с надписью: «Се есть сатанино воинство». В таком виде их возили по городу. Затем колпаки на головах «жидовствующих» сожгли. Некоторых били кнутом, а затем всех отправили в заключение: строгий в теории, Геннадий, однако, с присущей русскому менталитету мягкостью так и не решился провести в жизнь свои призывы к смертной казни. Режим, судя по всему, еретикам был назначен не строгий, так как вскоре, по словам преп. Иосифа Волоцкого, почти все они, вновь принеся притворное покаяние, были освобождены и разбежались в Литву или «в немцы». Опять все было тщательно отрежиссировано и организовано. И даже демократичный и либеральный А.В. Карташев по этому поводу замечает: «Не похоже на обычную русскую анархичность».
Однако уступка Зосимы Геннадию была явлением временным. Вскоре после Собора 1490 г. в Москве вновь усилилась пропаганда ереси при попустительстве, если не при участии самого митрополита. Чудовищно, но всего через каких-то тридцать лет после великого святителя Ионы на первосвятительской кафедре оказался митрополит-еретик. Воистину Москва наследовала судьбу Второго Рима — Константинополя даже в таких деталях: там святителей-подвижников, таких как Иоанн Златоуст, Флавиан, Герман, Никифор, Фотий и др., также нередко сменяли откровенные еретики. Ближайшими сподвижниками Зосимы и Федора Курицына стали брат последнего — дьяк Иван Волк Курицын и зять умершего протопопа Алексея Иван Максимов. Они активно включились в работу по распространению «жидовства» в Москве. Немало им в этом способствовало то обстоятельство, что приближался 7000 год по исчислению от сотворения мира. К этому времени уже было забыто, что сама точка отсчета времени была некогда избрана достаточно условно, но сохранилось стойкое мнение, что по истечении 7000 лет наступит конец мира. Эта дата приходилась на 1492 год. Причем, убеждение в скоро грядущем конце света было так велико, что даже пасхалию не считали нужным составлять далее этого года. Однако, когда чаемого светопреставления не произошло «жидовствующие» мгновенно стали использовать этот аргумент в смысле того, что Православие не истинно, раз такие прогнозы не сбываются. Поскольку эсхатологические искривления в обыденном сознании всегда находили и продолжают находить заметный отклик, обнаружилось немало невежд, которых аргументы «жидовствующих» убеждали, и ряды еретиков росли. В связи с этим Геннадий Новгородский с присущим ему комплексным подходом к борьбе с ересью был вынужден заняться и ставшей столь острой проблемой составления пасхалии.
В то же время еретики привлекали все более новые средства воздействия на умы: свое ложное богословствование они нередко сочетали с такого рода деятельностью, как астрология и магия, о чем писал преп. Иосиф Волоцкий. Приманкой ложной таинственности к ереси удавалось привлечь немало влиятельных вельмож и придворных, о чем впоследствии писал инок Зиновий Отенский. Голубинский полагал, что ересь стала состоять из двух элементов — тайной оккультно-иудействующей доктрины и астрологической ширмы, которая многих привлекала к «жидовству», но в то же время позволяла опровергать все обвинения в ереси через сведение всей проблемы к якобы одним лишь невинным занятиям по составлению гороскопов. Хотя возможно, что сообщество еретиков и в реальности могло быть неоднородным: одни были привлечены собственно близким к иудейству учением, другие — вольномыслием, третьи — астрологией и магией. Главное, что все в итоге отходили от Православия.
Митрополит Зосима, однако, все же не смог устоять против усилившегося натиска на ересь со стороны ревновавших о Православии. Он пытался воспрепятствовать своим обличителям тем, что подвергал их церковным прещениям или добивался расправы над ними со стороны светских властей. И все же удержался он на кафедре лишь немногим более трех с половиной лет. Устранили его, однако, не на основании обвинения в ереси, что тогда еще трудно было сделать, но по обвинению в нравственных пороках — пьянстве и содомии. Зосиму в мае 1494 г. свели с митрополии и отправили на покаяние в Симонов монастырь, а затем перевели в Троице-Сергиеву обитель.
Однако и на этот раз новый Предстоятель Русской Церкви был избран лишь через полтора года, в сентябре 1495 г. Первоиерархом стал митрополит Симон, прежде бывший игуменом Троице-Сергиева монастыря. Вероятно, проволочка с поставлением нового митрополита вновь была делом интриг «жидовствующих», и в первую очередь — влиятельного Курицына. Новый митрополит, однако, был строго православных убеждений, но ему не скоро удалось начать активно действовать против еретиков, которые еще были очень сильны. «Жидовствующим» не только удавалось до поры сковывать действия митрополита, они смогли, действуя через придворные круги, в значительной степени нейтрализовать даже своего основного противника — Геннадия Новгородского. Это проявилось прежде всего в том, что Курицын сумел провести в архимандриты крупнейшего в Новгороде Юрьева монастыря влиятельного еретика Кассиана, который превратил древнюю обитель в центр вновь активизировавшейся в Новгороде ереси. Родной брат Кассиана — Ивашка Черный — проявил такую ревность по части «жидовства», что даже принял обрезание и ездил в Литву, где общался с тамошними иудеями и бежавшими из Новгорода и Москвы еретиками.
Но все же, несмотря на то, что «жидовствующим» удалось ослабить антиеретическую деятельность архиепископа Геннадия, на смену ему пришел другой видный борец с «жидовствующими» — преп. Иосиф, игумен Волоцкий. Он был не менее решительным противником ереси. Его борьба с «жидовством», благодаря его выдающемуся дару писателя-полемиста, стала столь же действенной, как и усилия, предпринятые св. Геннадием. Это в конечном счете и обеспечило победу над ересью. Преп. Иосиф (в миру Иван Санин) был близок ко двору великого князя. Узнав о ереси от Геннадия, к епархии которого тогда относился Волоцкий монастырь, Иосиф далеко не сразу выступил против «жидовствующих». Едва ли эмоциональное обличение, высказанное тогда еще не очень известным игуменом, могло принести значительный эффект при борьбе с «жидовством». Но Иосиф поступил очень мудро: он стал собирать материал против еретиков и со временем написал свою знаменитую книгу «Просветитель». Значение этого полемического труда Волоцкого игумена в деле борьбы с ересью было чрезвычайно велико. Эта книга стала фактически первым русским учебником догматики, построенным в полемическом ключе и отвечающим на наиболее насущные вопросы того времени, когда лукавая пропаганда «жидовствующих» смущала души не слишком образованных русских людей. По сути именно преп. Иосиф обеспечил окончательную победу Православия над «жидовством».
Еще одним важным событием, которое весьма ослабило еретиков, стала смерть Феодора Курицына, последовавшая, вероятно, вскоре после 1497 г. Не стало одного из главнейших ересиархов, имевшего на Иоанна III гигантское влияние, причем, скорее всего, через модную астрологию, которой увлекался монарх. После того, как государь стал свободен от влияния Курицына, он постепенно стал освобождаться от своих симпатий к «жидовствующим». И напротив, ревнители Православия стали пользоваться все большим вниманием со стороны великого князя, находившегося в пожилом возрасте и начинавшего задумываться о приближении смерти. К 1503 г. Иоанн III окончательно раскаялся в том, что некогда благоволил к еретикам. Он просил за это прощения у русских иерархов и преп. Иосифа, к которому испытывал все большую привязанность. К этому времени окончательно совершился поворот великого князя в сторону решительных противников «жидовства», и он решил применить к еретикам самые строгие меры.
Вопрос о «жидовствующих» требовал детального обсуждения на соборе, который подвел бы итог борьбе с ересью и определил, как поступать с еретиками. Тем более, что мнения на этот счет в церковной среде разделились: заволжские старцы-нестяжатели Нил Сорский и Паисий Ярославов были против строгих репрессий. Однако митрополит Симон и подавляющее большинство иерархов и духовенства были настроены более решительно, требуя смертной казни еретиков. Причиной такой необычной для Руси суровости были многочисленные случаи ложного покаяния еретиков, после которого они продолжали свою антицерковную деятельность. В частности, преп. Иосиф получил от иконописца Феодосия, сына Дионисия, известие о вопиющем случае богохульства. Как сообщал Феодосий, некий, притворно покаявшийся еретик-священник, был прощен и вновь допущен к служению. Однажды он, совершив литургию, вместо потребления Святых Даров выплеснул их в печь, после чего был поражен видением Богомладенца, Который сказал ему, что так же ввергнет еретика в огонь.
Собор «на жидовствующих» собрался в ноябре-декабре 1504 г. Перед этим великий князь велел произвести тщательный розыск и привлечь к суду всех обнаруженных еретиков. Собор определил анафематствовать их и передать на расправу великокняжеской власти. После этого в Москве были сожжены в клетках дьяк Иван Волк Курицын, Митя Коноплев и Ивашка Максимов. А в Новгороде по урезании языка был сожжен Некрас Рукавов. Затем его участь разделили Юрьевский архимандрит Кассиан, его брат Ивашка Черный и некоторые другие еретики. «Жидовство» этими мерами было сокрушено как масштабное, организованное предприятие, хотя, разумеется, многим еретикам удалось избежать наказания и сохранить тлетворные семена ереси, которые со временем еще дадут свои всходы, как это будет видно на Соборе 1553-1554 гг., изобличившем ересь Косого и Башкина.
Как и следовало ожидать, еретики, в большинстве своем устрашенные казнями, в очередной раз стали каяться. Множество не самых влиятельных «жидовствующих» было прощено великим князем, желавшим явить милость в преддверии своей кончины, последовавшей в 1505 г. Преп. Иосиф, однако, предостерегал, что доверять им не следует: покаяние их, как это уже не раз случалось, почти всегда притворно и вызвано лишь страхом. Под влиянием Иосифа Волоцкого новый великий князь Василий III опять заточил всех амнистированных его отцом «жидовствующих».
Кстати, вопрос о наследнике Иоанна III тоже оказался тесно связан с проблемой «жидовствующих». Первоначально наследником Московского великокняжеского престола, а после венчания по византийскому чину (первому в истории Руси) — и соправителем, считался внук Иоанна III, сын Елены Волошанки Димитрий Иоаннович. Однако у Иоанна III имелись и дети от брака с Софьей Палеолог, старшим из которых был Василий Иоаннович. К сложному клубку династических интриг добавилась и проблема причастности Елены Волошанки к ереси. У России был вполне реальный шанс получить в государи человека, воспитанного матерью — сторонницей «жидовства». Но Димитрий был заточен и умер в тюрьме. А преемником Иоанна стал Василий III. Личная драма в великокняжеской семье стала отражением борьбы за исторические судьбы Российского государства и Православной Церкви.
Подводя итог вопросу о ереси «жидовствующих», следует еще раз отметить, что она, безусловно, явилась попыткой враждебных Православию сил расшатать или даже разложить Русскую Церковь и Русское государство изнутри в наиболее ответственный исторический момент становления автокефального церковного бытия и утверждения независимой от Орды русской христианской государственности. Для этого был использован пестрый набор соблазнов, рассчитанных, главным образом, на социальную и интеллектуальную элиту общества, прежде всего вольнодумство, просвещение (что было особенно действенно в отставшей в этом плане за годы татарщины Москве), магия и астрология. Безусловно, важную роль в ряде случаев играл и собственно религиозный момент: богословская отсталость Руси позволяла вовлечь в «жидовство» многих вполне искренне верующих людей, которые давали себя убедить в абсолютной необходимости и неотменимости Ветхого Завета, абстрагированного от Евангельского контекста. Все это очень близко тому комплексу, с которым встретилась Европа в эпоху Возрождения. Но очевидно, что на Руси это явление было спровоцировано извне и приняло характер непримиримого противостояния с Православной Церковью. С этой точки зрения исторически правы оказались в вопросе о судьбе еретиков не кроткие старцы-нестяжатели, а суровые сторонники преп. Иосифа Волоцкого и митрополита Симона, требовавшие пресечения ереси самыми крайними мерами. Просветленные старцы-исихасты Нил и Паисий мерили всех по себе. Но если подвижник-аскет был защищен от ереси своей глубокой верой, своим умным деланием и своей богословской начитанностью, то для большинства русских людей не представлялось возможным противостоять «жидовству» силами своего разума и духа. Так что преп. Иосиф в известной степени вынужден был быть жестоким, подобно хирургу, причиняющему боль и отсекающему больной орган ради того, чтобы целый организм остался здоровым.
В силу перечисленных моментов борьба с ересью «жидовства» вызвала к жизни и проблему перевода полного текста Библии. Это было, в первую очередь, связано с тем, что еретики широко использовали для своей пропаганды тексты, переведенные на славянский с более позднего, чем Септуагинта, т. н. масоретского варианта, более выгодного для толкования в антихристианском духе. Они ставили под сомнение истинность греческого текста, который лег в основу церковно-славянских переводов Библии. Так, например, еретики заново перевели в выгодном для себя духе Пятикнижие Моисеево. Кроме того, они ввели в обиход т. н. «Псалтирь жидовствующих», которая и вовсе была подделкой под подлинную библейскую книгу. Фальшивка имела целью отвлечь православных от чтения настоящей Псалтири с ее яркими мессианскими пророчествами, которые можно понимать исключительно в евангельском контексте.
Для того, чтобы противостоять литературным диверсиям «жидовствующих», архиепископ Геннадий предпринял выдающиеся усилия. Прежде всего, по инициативе Новгородского владыки были переведены западные полемические сочинения, написанные католическими богословами для обличения иудаизма. В их числе, например, была книга сорбоннского профессора-теолога Делира. Консультировал Геннадия относительно западного опыта борьбы с иудейской пропагандой уже упомянутый монах-доминиканец Вениамин. Нимало не соблазняясь латинством, Геннадий тем не менее прекрасно умел извлечь полезные уроки из опыта западных соседей, которые уже достаточно давно соприкоснулись с проблемой распространения иудейского влияния.
Однако противостоя антицерковной деятельности еретиков, св. Геннадий в полной мере ощутил, сколь необходим для полемики с ними полный свод библейских текстов в славянском переводе. Без этого борьба с «жидовствующими» не могла быть действенной. Но единого свода Библии не существовало тогда на всем Православном Востоке, где пользовались лишь сборниками отдельных книг. Именно святителю Геннадию принадлежит заслуга создания практически полного свода славянской Библии, появившейся в 1499 г., намного раньше греческого аналога. Точно также, спустя почти целое столетие, Острожская Библия, напечатанная в основном по тексту Геннадиевской в 1580-х гг., была первым печатным изданием полной Библии в православном мире.
Говоря о времени правления митрополита Симона, помимо Собора 1504 г. «на жидовствующих», необходимо также упомянуть и собравшийся немного ранее, в 1503 г., Собор, целью которого было приведение в порядок дел внутрицерковных. Борьба с еретиками помогла Русской Церкви до некоторой степени очистить себя от ряда негативных явлений, на которые обращали внимание «жидовствующие», ведя свою пропаганду против Православия. Собором 1503 г. были приняты постановления: о невзимании епископами платы за поставление в священники и диаконы; о запрещении служить на приходах вдовым клирикам; о запрещении священнослужителям литургисать на второй день после того, как напьются допьяна; о запрете монахам совместно проживать с монахинями в общих (т. н. «оптиных») монастырях. Многие из этих вопросов уже не раз обсуждались, и по ним принимались всякий раз сходные запретительные решения. Однако внедрить их в жизнь оказывалось намного труднее. В то же время Церковь постоянно возвращалась к проблеме нравственной чистоты клириков и мирян, сознавая исключительную важность этой проблемы. Критика со стороны «жидовствующих» в адрес духовенства также побуждала вновь вернуться к этим вопросам, чтобы лишить еретиков возможности хулить Церковь с помощью отдельных примеров аморального поведения представителей духовенства.
Собор 1503 г. постановил совершенно прекратить сбор каких-либо ставленнических пошлин епископами. Причем, соборное определение было написано по инициативе и от имени великого князя Иоанна III. К сожалению, хотя данное постановление было выражением стремления оздоровить нравы в среде русского духовенства, им мгновенно воспользовались предчувствовавшие близкую гибель своего дела приверженцы «жидовства» для того, чтобы рассчитаться с одним из главнейших противников ереси — св. Геннадием Новгородским. Его нарочито обвинили в нарушении соборного определения о невзимании ставленнических пошлин, и в июне 1504 г. он был сведен с Новгородской кафедры. Надо, однако, отметить, что в Новгородской епархии, гигантская территория которой простиралась от Балтики до Урала, архиерею было весьма трудно разъезжать по приходам и монастырям для надзора и поставления новых клириков, не компенсируя за их счет издержек архиепископской кафедры. В противном случае владыка рисковал полностью разорить епархиальную казну, и без того небогатую после реквизиции Иоанном III земельных владений Новгородских архиепископов. Свои дни великий святитель закончил в 1505 г. в родном Чудовом монастыре Московского Кремля. Место его погребения и святые мощи не сохранились — монастырь был полностью уничтожен в 1930-х годах.
Еще одним острейшим вопросом, который был затронут на Соборе 1503 г., стала проблема монастырского землевладения. Великий князь, уже имевший опыт конфискации церковных имений в покоренном Новгороде, сделал первую попытку секуляризовать вотчины монастырей и в других областях Руси. Однако добиться этого ему не удалось. Духовенство Русской Церкви решительно воспротивилось притязаниям государя. Иоанн III был еще не столь силен, чтобы осуществить такое небывалое дело, а потому, встретив отпор со стороны Церкви, вынужден был отступить. Необходимо вкратце рассмотреть взгляды тех, кто выступил на Соборе 1503 г. с инициативой, столь близкой намерениям великого князя, — заволжских старцев Паисия Ярославова и его ученика преп. Нила Сорского, а также их оппонента — преп. Иосифа Волоцкого.
Паисий и Нил происходили из монастырей, тесно связанных с традицией преп. Кирилла Белозерского и в то же время близких к традициям греческого исихазма. Преп. Нил (он происходил из знатного рода Майковых) прожил какое-то время на Афоне, где в то время были сильны негативные по отношению к церковному землевладению настроения. Ранее уже отмечалось, что преп. Сергий скорее всего не считал возможным принимать в монастырь земельные пожертвования (правда, сохранились некоторые упоминания о том, что первые земельные вклады в Троицкий монастырь сделал еще св. благоверный князь Димитрий Донской при жизни преп. Сергия). Однако связано это было не с принципиальным отрицанием монастырского землевладения, а со спецификой того периода, когда русское монашество только выходило из кризиса, вызванного монголо-татарским разгромом и порабощением, и начинался его подъем. В ситуации, когда далеко не вся братия представляла собой таких подвижников, как сам игумен (а это видно хотя бы из описанных в Житии преп. Сергия конфликтов, которые возникали в Троицком монастыре), когда находились противники общежительного устава, владение землями действительно могло привести некоторых нестойких иноков к соблазну. Но монашество духовно возродилось и укрепилось трудами преп. Сергия и его учеников, и вот уже преп. Никон Радонежский принимает вклады земельными вотчинами в Троицкий монастырь. Трудно представить себе, чтобы любимый ученик и преемник Сергия пошел против традиции учителя в таком важном вопросе, как отношение к земельной собственности. Принимал вотчинные вклады в свой монастырь и преп. Кирилл Белозерский. В целом же мы видим в эпоху расцвета русского монашества, в первой половине XV столетия, что землевладение отнюдь не было помехой настоящему подвигу и не нарушало монашеской аскезы.
Однако уже к исходу XV — началу XVI вв. становятся заметными признаки кризиса в монашестве, как, впрочем, и в духовной жизни русского народа в целом. И хотя в это время еще не приходится говорить об упадке подвижничества, уже далеко не все монастыри стоят на одинаковой духовной высоте. Среди монахов рубежа XV–XVI веков уже иногда встречаются откровенно опустившиеся в нравственном отношении личности, что отмечал Собор 1503 г. В такой ситуации землевладение действительно могло стать соблазном для иноков, отступающих от подлинного аскетического подвига. Наиболее яркие представители русского иночества начинают искать путей улучшения духовного состояния монастырей. Вероятно, они еще не сознают, что снижение уровня нравственности — это тенденция, общая для данного периода истории русского народа: уже миновала эпоха наивысшего духовного подъема, вызванного испытаниями татарщины и борьбы с ордынским игом, политическая стабильность в сочетании с усилением великокняжеского единодержавия начинали вызывать стагнацию в духовной жизни Руси, что было целиком закономерно. Начинало сказываться и отсутствие должного уровня духовного просвещения.
В такой ситуации наметились две основные тенденции в русском монашестве, направленные к его оздоровлению. С одной стороны, линия преп. Нила Сорского — нестяжательство: скитское житие, отрицающее монастырское землевладение как вредное для духовной жизни. С другой — линия преп. Иосифа Волоцкого — уставное общежительство со строжайшей дисциплиной, допускающее землевладение ради сохранения независимого положения Церкви в стране и ее социально-культурного служения. Обе эти системы взглядов явились симметричным отражением тех духовных реалий, которые были характерны для эпохи в целом. По сути не было никакого противоречия между двумя типами монашеского делания, которые предлагались обоими великими русскими преподобными. Общежительное, строго уставное монашество Иосифа было той школой, без которой невозможно было пройти начальный период иноческого искуса (и Устав Нила Сорского прямо указывал, что в скит мог быть принят исключительно монах, уже проведший не один год в общежительном монастыре). Кроме того, здесь могли полнее реализовать себя те, кто был склонен в большей степени к социальному служению в Церкви: делам просвещения, благотворительности и т. д. Иосифлянские монастыри были духовными оазисами для все более оскудевающего в этом плане общства.
В то же время скиты нестяжателей являлись настоящими пустынями для созерцателей-исихастов, ревнителей того т. н. «идиоритмического» типа монашества, который в это время начинает преобладать на Святой Горе Афон. Преп. Нил, лично причастный афонской традиции, отразил ее в своем скитском Уставе, рассчитанном именно на небольшие пустыни, где физический труд и созерцательная молитва были основным содержанием жизни иноков. Однако Русь не могла уже исчерпать своей монастырской традиции только таким типом подвига. Нужны были и сильные в хозяйственном отношении монастыри, которые являлись бы основой духовной жизни общества, выполняли бы в нем важнейшую социальную функцию, были бы культурно-просветительскими центрами. Такой тип обители предлагал преп. Иосиф.
К сожалению, для обоих подвижников уже была характерна (опять-таки в силу общих особенностей эпохи) некоторая степень абсолютизации своего собственного подхода к проблеме монастырского устроения, восприятие его как наиболее последовательного способа реализации монашеского идеала. Обе модели не столько их творцами, сколько их не в меру усердными последователями стали со временем рассматриваться как взаимоисключающие. Хотя на практике взаимоотношения самих препп. Иосифа и Нила оставались вполне благожелательными, а между их монастырями имело место тесное сотрудничество, в деятельности их последователей проявился уже настоящий антагонизм. Это и привело в итоге к тому надуманному противопоставлению нестяжателей и иосифлян, которое стало особенно заметным после смерти преп. Иосифа. Ученики свв. Иосифа и Нила, в равной степени отошедшие от идеалов своих великих учителей и исказившие их, проявили в дальнейшем одинаково неприемлемые крайности обеих тенденций: это наиболее ярко подтверждает деятельность митрополита Даниила и князя-инока Вассиана Патрикеева.
Для преп. Нила, похоже, все же в большей степени, чем для преп. Иосифа, было характерно видеть в своем представлении о монашестве как исключительно скитском подвижничестве тот идеал, который способен устранить наметившиеся черты упадка в иноческой среде. Во всяком случае, именно Нилу и Паисию принадлежит инициатива довольно резкого выступления на Соборе 1503 г. против монастырского землевладения (хотя, безусловно, в значительной мере это выступление было спровоцировано великокняжеской властью), с чем не могли согласиться остальные участники Собора. Немалую роль сыграл в этом выступивший оппонентом Нила преп. Иосиф Волоцкий. По сути он был приверженцем того же самого монашеского нестяжательства, но видел его под другим углом зрения: личная нестяжательность инока в общежительном монастыре сочеталась с коллективным богатством монастыря, которое являлось основой его социальной активности в обществе и залогом влиятельности Церкви в государстве.
Иосиф приводил в пример общежительные монастыри преп. Феодосия Великого, Афанасия Афонского, Антония и Феодосия Печерских, подтверждая тем самым, что в Церкви всегда существовала и такая форма иноческого подвига, а монашество всегда было ведущей силой внутри Церкви, ее оплотом и основой. Учитывал Иосиф и не самые лучшие реалии новой эпохи в истории Руси, когда заявлял: «Аще у монастырей сел не будет, како честному и благородному человеку постричися? И аще не будет честных старцев, отколе взяти на митрополию или архиепископа или епископа и на всякия честные власти? А коли не будет честных старцов и благородных, ино вере будет поколебание». Подобные слова были вызваны уже заметным оскудением светского и духовного просвещения, наличием образованных кадров преимущественно среди аристократических слоев общества, сословные предрассудки которого, к сожалению, теперь уже также приходилось принимать во внимание. Но все это Иосиф допускает ради одного: вере православной не должно быть «поколебания». Интересы Церкви и православного государства обусловливают избранную им линию.
В споре последователей Иосифа и Нила мы уже можем видеть отражение новых исторических реалий, заключавшихся в том, что Русь перешагнула этап максимального духовного подъема. Наметились упадок и оскудение, что с тревогой отметили оба подвижника и предложили свои способы выхода из критической ситуации. Однако обе модели в основе своей отчасти были утопическими, ибо могли принести успех лишь при условии глубоко духовного подхода к их реализации. Но динамика духовно-нравственного оскудения Руси в течение XVI столетия была столь стремительной, что уже ближайшие последователи Нила и Иосифа показали, как легко оба направления искажаются в своих крайних проявлениях. Позднейшее иосифлянство, делающее акцент на монастырской собственности в отрыве от внутреннего нестяжательного подвига общежительных монахов, очень скоро превращается в крайность, в которой собственно монашеский подвиг зачастую выхолащивается и подменяется комфортным житием за счет вотчин. Это неминуемо приводит к нравственной деградации. Нестяжательство, в свою очередь, также, будучи взятым в своей крайности, неминуемо зашло бы в тупик, если бы окончательно возобладало в Церкви: перед лицом все более усиливающегося самодержавия с его тенденцией к вмешательству в дела Церкви, нестяжательская доктрина сделала бы Церковь абсолютно бессильной перед лицом государства, полностью лишила ее какой бы то ни было социальной роли в обществе. Возобладание нестяжательства как доминирующего направления в Русской Церкви, а не одной из возможных форм иноческого подвига, было бы чревато отчуждением Церкви от общества, возникновением между ними пропасти, что могло привести к потере духовной связи с народом, его расцерковлению и еще более стремительной нравственной деградации.
Ближайшие исторические события показали, что верх взяла тенденция иосифлян. Это объяснялось в значительной степени той идейной поддержкой, которую преп. Иосиф и его сподвижники оказывали великокняжеской власти в деле утверждения самодержавной монархии на Руси. Однако общий духовный упадок в русском обществе и отсутствие в среде позднейших иосифлян подвижников уровня самого преп. Иосифа (за исключением разве что св. митрополита Макария — в более поздний период) очень скоро обусловили нарастание кризисных явлений внутри Русской Церкви. Это привело уже к 1530-м годам к тому, что диктат государства над Церковью стал в Московской Руси почти что нормой отношений между светской и духовной властями.