4. За рамками надежды и жалости

4. За рамками надежды и жалости

В течение последних десяти лет при обсуждении этих тем кто–то всегда задавал один и тот же вопрос: «А как же быть с адом?» Вопрос достоин отдельной книги, и я нахожусь между нежеланием писать такую книгу и необходимостью хоть что–то сказать об этом.

Отчасти разрешение данного вопроса, как и многих других, рассмотренных нами, затрудняет то обстоятельство, что слово «ад» пробуждает в нас скорее образ из Средних веков, чем из книг первых христиан. Одни с детства представляли себе Бога седобородым дедушкой, сидящим на облаке, а когда они выросли и отвергли этот образ, стали думать, что «оставили веру в Бога»; подобным образом, для многих ад — это подземелье, полное червей и огня, или камера пыток посреди Божьего дворца небесных наслаждений. Отказавшись от этих образов, они решили, что уже не верят в ад. Первые пришли к выводу, что, поскольку не могут верить в детский образ Бога, должны стать атеистами. Вторые — что, поскольку не могут верить в сказки про ад, должны стать универсалистами.

Есть, конечно, более достойные причины стать атеистом или универсалистом. Многие люди, занявшие одну из этих позиций, прошли куда более сложный путь, чем тот, что я описал. Тем не менее можно сказать, что вторые отвергли не глубокую доктрину первых христиан о последнем суде, но ту или иную карикатуру на нее.

Чаще всего, когда мы встречаем в Новом Завете слово «ад», в оригинале стоит Gehenna. Геенна была не просто идеей, но конкретным местом — огромной свалкой мусора возле юго–западного угла старого Иерусалима. Сейчас — это долина под названием Ge Hinnom. Когда несколько лет назад я был в Иерусалиме, меня пригласили в роскошный ресторан в западной части этой знаменитой долины. Здесь мы наблюдали впечатляющий фейерверк — без сомнения, его устроители намеренно обыгрывали историю — на том самом месте, о котором упоминал Иисус, говоря о геенне огненной. Но затем с Его словами о «геенне» произошло примерно то же, что и с Его словами о «небесах»: христиане забыли первоначальный смысл слов и, когда читали эти тексты, представляли себе совершенно иные образы, порой довольно омерзительные, взятые не из слов Иисуса или Нового Завета, но из других источников, в том числе из античного и средневекового фольклора.

Важно понять, что, когда Иисус напоминал своим слушателям о геенне, Он не говорил им: если не покаетесь в этой жизни, в грядущей жизни будете гореть в огне. Все наоборот (это же касается царства Бога): это произойдет на земле, а не где–то еще. Он бросал современникам решительный вызов, причем вызов «политического» (как сказали бы сегодня) характера. Если они не откажутся от безнадежной бунтарской мечты установить Божье царство своими средствами — вероятнее всего, с помощью вооруженного восстания против Рима, — тогда римляне совершат то, что всегда делают большие, алчные и безжалостные империи с маленькими странами (и нередко именно на Ближнем Востоке), когда пользуются их ресурсами или стараются там удержаться по стратегическим соображениям. Рим превратит весь Иерусалим в отвратительную вонючую помойку, так вся столица иудеев станет большой «геенной». Когда Иисус говорит: «Если вы не покаетесь, все так же погибнете», — он имеет в виду прежде всего такой сценарий развития событий.[199]

И потому только не без трудностей мы можем увидеть в многочисленных евангельских речениях об этой непосредственной угрозе то, что может произойти после смерти. Есть две притчи, которые говорят об этом непосредственно, однако нам следует помнить, что это притчи, а не в буквальном смысле описания загробной жизни. В них используются древние иудейские образы, такие как «лоно Авраамово», не для рассказа о загробном мире, но чтобы призвать слушателя к справедливости и милосердию здесь и сейчас.[200] Это не значит, что Иисус обязательно думает как–то иначе о загробной жизни. Но это значит, что «буквальное» понимание сцены с Авраамом, Богачом и Лазарем столь же неразумно, как и попытка узнать имя Блудного сына. Иными словами, Иисус здесь почти ничего не говорит о будущей жизни. Прежде всего Он желал возвестить царство Бога, которое приходит «на землю, как и на небеса». Как мы видели, Он не сказал ничего нового о воскресении, за исключением загадочных намеков на то, что оно произойдет, притом очень скоро, с одним человеком прежде всех прочих; во всех остальных случаях Он только выражал свое согласие с общепринятыми представлениями иудеев. Подобным образом, у Него не было намерения сказать нечто новое о суде после смерти, за исключением загадочных намеков на то, что этот суд предвосхитят конкретные и грозные события в течение жизни одного поколения в этой пространственно–временной истории.

Таким образом, в словах Иисуса мы не найдем нового ответа на вопрос, есть ли люди, которые навсегда отвергли Бога, и это стало для них окончательным приговором. Все указывает на то, что Иисус не оспаривал общепринятые представления иудеев I века: такие люди должны быть, и они будут удивлены (что касается как овец, так и козлов), услышав как сам приговор, так и его основания.[201] И с этим согласны другие авторы из первых христиан. Ад, или последний суд, не является важнейшей темой посланий (однако когда об этом говорят, видно, что это серьезная тема, как, например, в Послании к Римлянам 2:1–16), об этом молчат Деяния, об этом говорят яркие образы в конце Книги Откровения — они чрезвычайно важны, но во всем Писании мало подобных мест по трудности интерпретации, так что на их основании невозможно сделать однозначные выводы. Все это должно послужить нам противоядием против двух форм догматизма при обсуждении этих вопросов: когда одни с уверенностью говорят о том, кто «попадет в ад», а кто нет, в то время как другие, универсталисты, с полной уверенностью утверждают, что ада нет, а если он и есть, то в итоге обязательно опустеет.

Подобный универсализм стал обычной рабочей гипотезой многих богословов и служителей церкви в либеральные 1960–е и 70–е годы и остается твердым убеждением, иногда главным, для многих людей, чье мировоззрение сформировалось в те времена. Мне запомнился такой эпизод первых лет учебы в Оксфорде: мой наставник сообщил мне, что и он, как и многие другие, верит «в возможность существования ада, но этот ад в конечном счете останется пустым» — иными словами, ад превратится в чистилище, в не слишком приятную подготовку к вечному блаженству. Даже сама мысль о последнем суде выпала из сознания в некоторых вероисповеданиях, включая мое собственное благодаря тому, что при публичном чтении Библии соответствующие стихи стали бесцеремонно пропускать. Если вы видите в официальном круге чтений рекомендацию пропустить два–три стиха в каком–то отрывке, можно почти не сомневаться, что речь в них идет о суде, если, конечно, не о сексе.

Но за последние двадцать лет богословская ситуация изменилась. В западном обществе в целом либеральный оптимизм стал все больше казаться неадекватным, и этому соответствовала перемена атмосферы в богословии, которое следовало духу века сего. Мы как будто бы снова оказались в той же позорной ситуации, что и почти сто лет назад, когда Карл Барт страстно отверг либеральную теологию, создавшую благоприятный климат для Первой мировой войны. Мы стали свидетелями событий на Балканах, в Руанде, на Ближнем Востоке и в Дарфуре, а также многих других ужасов разного рода, перед которыми пасует просвещенная западная мысль, так что все больше людей стали думать о том, что суд необходим, и я думаю, это было движение к истине. Суд — верховный вердикт о том, что вот это добро, которое надо оправдать и поддержать, а вон то зло, достойное осуждения, — единственная альтернатива хаосу. Есть понятия, и на самом деле таких понятий очень много, к которым нельзя относиться «толерантно», иначе ты сам становишься пособником зла. Мы всё прекрасно знаем, но предпочитаем об этом не задумываться, так как из–за нашей щепетильности или давления общепринятых приличий нам удобнее соглашаться с мнением большинства. Проблема заключается в том, что богословие, столь долго питавшееся дешевой толерантностью к чему угодно, готовое вбирать в себя все, отказываясь — в стиле глобальной экономики — от многих границ и рамок, становится удручающе расплывчатым и немощным; оно неспособно вскарабкаться даже на низкие склоны суждения о социальных и культурных реалиях, не говоря уже о высочайших вершинах того суда, о котором говорили и писали первые христиане.

Но суд необходим, иначе нам надо прийти к абсурдному выводу, что все хорошо, или к богохульному выводу, что Бога это не заботит. По знаменитому и верному выражению Мирослава Вольфа, чтобы что–то «принять», сперва необходимо что–то «исключить»: сначала нужно увидеть зло, назвать его, каким–то образом ослабить, и лишь потом возможно примирение. Именно этот принцип Десмонд Туту положил в основу деятельности судьбоносной Комиссии правды и примирения в Южной Африке.[202] И самое важное: если злодеи отказываются себя таковыми признать, ни примирение, ни принятие невозможны.

Бог намерен в конечном счете исправить наш мир. Это представление, как и представление о самом воскресении, прямо связано, с одной стороны, с верой в Бога Творца, с другой — с верой в Его доброту. А такое восстановление порядка предполагает устранение всего того, что извращает благое и прекрасное Божье творение, в частности всего того, что уродует творение, носящее образ Божий, то есть человека. Сказать проще, в царстве Божьем не будет «колючей проволоки». И те люди, чье бытие целиком зависит от нее, не найдут там себе места.

Под колючей проволокой здесь понимаются, разумеется, самые разные мерзости: геноцид, ядерная бомба, детская проституция, имперская гордыня, превращение души в товар, идолизация расы. В Новом Завете несколько таких категорий, которые служат красным флажком, предупреждающим, что такая дорога ведет прямо в пропасть. Начиная с Павла первые христиане размышляли о подобных проблемах. В них можно выделить три общие черты.

Во–первых, все они восходят к основной ошибке: к идолопоклонству, к тому, что люди поклоняются тому, что не Бог, как своему богу. Во–вторых, все они носят печать вторичной ошибки: поведения, недостойного человека, то есть люди все меньше и меньше отражают Божий образ. Это «непопадание в цель», где цель — полноценный, свободный и истинный человек; именно таково значение слова грех, hamartia, в Новом Завете. (Стоит заметить, что «грех» не есть нарушение предписанных сверху случайных правил; скорее сами эти правила содержат краткое описание различных форм поведения, которое ведет к утрате человечности.) В–третьих, вполне вероятно — и похоже, мы видим тому примеры на практике, — что идолопоклонство и бесчеловечность пронизывают всю жизнь и свободно выбранные поступки какого–то человека или группы людей, и тогда, если он (они) сознательно не оставит этот путь, то как бы сам отказывается от своей человечности.

Эти соображения заставляют меня думать, что сегодня нам надо заново утверждать доктрину последнего суда. Невозможно, читая параллельно и Новый Завет, и сегодняшние новости в газетах, думать, что в конце не будет ни осуждения, ни окончательной погибели, ни таких людей, которые, по выражению К. С. Льюиса, услышат от Бога последние слова: «Да будет воля твоя». Я хотел бы, чтобы это было не так, но невозможно жить, постоянно насвистывая песенку «Необъятна Божья милость», зная о кошмаре Хиросимы и Освенцима, об убийствах детей и бессердечной алчности, из–за которой миллионы людей становятся рабами долгов, в которых они сами не виноваты. Человек, увы, неспособен вынести слишком много реальности, так что он ослепляет себя с помощью дешевых и уютных теорий вроде универсализма и западного либерализма, которые вносят свой вклад в мировое зло.

Но если в самом деле существует окончательное осуждение тех, кто через поклонение идолам перестал быть человеком и пытался втянуть в эту яму других, мои представления о том, как это происходит, отличаются от обычной картины.

Принято думать, что те, кто отвергли Божье спасение и не пожелали обратиться от идолопоклонства и злодеяний, подвергаются вечным пыткам, сохраняя свое сознание. Некоторые не в меру горячие проповедники и наставники подливают масла в огонь, когда с уверенностью говорят, что за одни поступки человек обязательно попадает в ад, а за другие, хотя он и достоин порицания, может быть прощен. Но в целом общепринятая картина не меняется: погибшие остаются в каком–то смысле человеческими существами и терпят бесконечное наказание.

Против этого возражают универсалисты. Они говорят (и это напоминает слова из «Меры за меру» Шекспира), что Бог явит милость даже к самым отъявленным мерзавцам, к тем, кто устраивал массовые убийства или насиловал детей. Иногда же они используют другой подобный аргумент: даже когда человек умрет, Бог оставит ему возможность покаяться, так что в итоге он не сможет противостоять Любви.

Промежуточный путь предлагают так называемые кондиционалисты. Они пользуются гипотезой «условного бессмертия»: люди, которые устойчиво отвергают Божью любовь и Его пути жизни в этом мире, после смерти просто прекратят существование. Бессмертие, говорят они, не есть (вопреки расхожему платонизму!) врожденное качество человека, оно по праву принадлежит только Богу (о чем пишет Павел), а потому является его свободным даром, который Бог волен дать или не дать.[203] По этой теории Бог просто отказывает в даровании бессмертия тем, кто в этой жизни продолжал безнаказанно поклоняться идолам и тем разрушил в себе подлинного человека. Поэтому иногда эту теорию называют также «аннигиляционизмом»: такие люди перестают существовать. Но, возможно, последний термин чрезмерный, ведь он косвенно предполагает активное разрушение человека, тогда как речь идет о том, что он не просто не получил предложенный ему дар, но и постоянно от него отказывался.

Я описал вам три позиции, а теперь намерен представить свою, в которой сочетаются сильные места первой и третьей. Отказ от традиционных представлений в недавнее время — а за последние два столетия в западных церквах, во всяком случае в так называемых мейнстримных, произошел значимый сдвиг в сторону универсализма — объясняется глубоким отвращением к идее камеры пыток посреди дворца наслаждений, концлагеря посреди прекрасной страны, к мысли, что к радости блаженных примешивается созерцание мучений нечестивых. Даже когда мы говорим себе, что Бог должен осудить зло, если Он действительно благ, и что любящие Бога должны согласиться с таким осуждением, как только мы представляем себе образы ада, мы отворачиваемая от них с омерзением. «Кондиционалисты» успешно избегают этой проблемы, но дорогой ценой, поскольку им приходится забыть о тех местах в Писании, где говорится о состоянии отказавшихся поклоняться истинному Богу и утративших человечность, как о продолжительном процессе.

Это заставляет думать о следующей возможности, которая, полагаю, воздает должное и важнейшим текстам Писания, и реалиям жизни человека, с которыми после столетия кошмаров все мы слишком хорошо знакомы. Когда человек отдает свое сердце чему–то иному, нежели Бог, и поклоняется идолам, он все слабее отражает образ Божий. А один из важнейших законов человеческой жизни гласит: ты становишься подобием того, чему поклоняешься, более того, ты начинаешь отражать то, чему поклоняешься, не только для самого объекта поклонения, но и для окружающего мира. Если человек полностью во власти денег, он все больше оценивает себя в денежных знаках, а другие люди для него все больше превращаются в кредиторов, должников, партнеров или заказчиков. Если человек одержим сексуальностью, он думает о себе только в этом ключе (его предпочтения, техника, соответствующая история) и все больше видит в окружающих реальных или потенциальных партнеров для секса. В случае если идолом для человека становится власть, он также думает о себе в этом ключе, а все прочие люди становятся для него союзниками, соперниками или пешками. Эти и подобные формы идолопоклонства сочетаются между собой в разных формах, и все они непременно повреждают способность носить образ Божий как у самого идолопоклонника, так и у его окружающих. И я полагаю, что человек может спускаться по такой дороге все ниже и ниже вниз, отказываясь слышать даже намеки на Благую весть, не замечая ни отблесков подлинного света, ни призывов повернуться и пойти в другую сторону, ни указателей, говорящих о любви Божьей, так что после смерти он станет, в силу собственного выбора, существом, которое некогда бегло человеком, но теперь уже им не является, творением, которое начисто утратило образ Божий. Со смертью тела, обитавшего в благом Божьем мире, где мерцание света доброты еще не совсем угасло, такие люди моментально оказываются не только за рамками надежды, но и за рамками сострадания. И тут не нужно концлагеря в прекрасной стране, ни камеры пыток во дворце наслаждений. Творения, которые продолжают существовать, никак не отражая своего Создателя, уже не могут вызвать ни в себе, ни в других естественного сочувствия, которое может быть обращено даже на закоренелого преступника.

Я прекрасно понимаю, что описываю страну, карты которой нет ни у одного человека. Христиане верят, что Иисус побывал в аду и вернулся оттуда, но и эти слова оставляют нас перед темной бездной, так что мы не можем составить путеводитель для других путешественников. Мне бы очень не хотелось, чтобы читатель решил, будто я (или кто–либо еще) имею четкое представление обо всем этом. И не стоит думать, что я получаю удовольствие от подобных размышлений. Однако Новый Завет, а также печальные реалии нашего мира вынуждают меня прийти к такому выводу относительно одной из самых мрачных богословских загадок. Я был бы рад узнать, что я не прав, но только не за счет отказа от веры в то, что этот мир есть благое творение единого истинного Бога и что в итоге Бог совершит суд, о котором возрадуется все творение.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.