Собор "при Дубе" (403 г.), или Тяжкое испытание в жизни святого Иоанна Златоуста

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Собор "при Дубе" (403 г.), или Тяжкое испытание в жизни святого Иоанна Златоуста

Значение и интерес собора "при Дубе". - Два главных врага св. Иоанна Златоуста; объединение вокруг них других лиц, питавших нерасположение к святителю. - Место, где собрался собор против Златоуста ("при Дубе"). - Состав собора и его деятельность. - Шесть видов обвинений, предъявленных здесь против Златоуста. - Разъяснение, разбор или опровержение этих обвинений. - Златоуст и привязанные к нему любовью епископы. - Приглашение собора к Златоусту явиться сюда. - Отказ Златоуста последовать приглашению. - Приговор собора над Златоустом. - Изгнание Златоуста и торжественное возвращение его на архипастырскую кафедру столицы.

Собор "при Дубе" представляет собой печальный эпизод в жизни архиепископа Константинопольского св. Иоанна Златоуста. Он был тяжким испытанием в жизни этого святителя. На нем употреблены были все усилия, на какие только способна злоба и ненависть, для того чтобы очернить и обесславить имя великого архипастыря, поистине блиставшего как замечательным умом и проповеднической деятельностью, так и святостью и добродетелями.

Великих людей чаще всего посещают великие искушения. Так было и со Златоустом. Быть может, и нельзя сделаться великим человеком, не перенеся великих искушений. Это подтверждает и собор "при Дубе". Он показывает нам не только степень злобы людской, направляющейся против истинной святости, но и дает ясное представление о высотах духа истинно-добродетельного мужа, не смущающегося при виде всей ярости почти нечеловеческой вражды.

В этом главный интерес указанного собора. Но, кроме того, история этого собора переносит нас в начало V века, в столицу Империи - Константинополь. Здесь встречается для нас много явлений, обычаев, фактов, возбуждающих полное любопытство. Словом, читаем такую страницу церковной истории, которая мало кому известна.

Но обращаемся к нашему рассказу*.

______________________

* Актов этого собора до нас не сохранилось. Но, несомненно, они существовали в свое время. Их читал патр. Фотий и сделал из них извлечения, которые и заменяют для нас акты этого собора. Эти извлечения напечатаны у Манси: Concilia. Т. III. Р. 1141-1148 (здесь же помещены более существенные отрывки из "Жизни Златоуста", описанной Палладием, р. 1149-1154). Кроме этого издания, в нашей статье мы будем пользоваться следующими сочинениями: Hefele. Conciliengesch. Bd. II; Neander. Der heilig. Iohan. Chrys.; Thierry. St. Jean Chrysost.; Tillemont. Memoires. T. XI и некоторыми другими.

______________________

Чтобы мог составиться собор, поставивший себе целью очернить имя великого святителя и наделать ему много неприятностей, для этого, само собой понятно, должны были быть у Златоуста не только непримиримые, но и сильные по своему внешнему положению враги. О них прежде всего и скажем.

Во главе лиц, неприязненно расположенных к Златоусту, стояла императрица Евдоксия, жена слабого и недеятельного императора Аркадия. Евдоксия не отличалась нравственными достоинствами. Этого одного уже было достаточно для того, чтобы императрица почувствовала нерасположение к Иоанну Златоусту, ревностному и небоязненному проповеднику христианской нравственности. Между недостатками Евдоксии видное место занимал тот, что она была чрезвычайно корыстолюбива и притом еще содействовала своим приближенным и любимцам обогащаться за счет народа, в особенности за счет состоятельных лиц, впавших в опалу. Златоуст не молчал относительно этих злоупотреблений в своих проповедях, впрочем, избегая всяких личностей. Разумеется, льстецы Евдоксии всякую подобного рода проповедь знаменитого проповедника старались истолковывать как прямую нападку на императрицу. Это рождало глухую вражду императрицы к Златоусту. Но на этом дело не остановилось. Вскоре вражда становится явной. Евдоксия позволила себе поступок, который глубоко поразил человеколюбивую душу архипастыря. Она довела до погибели одного знаменитого мужа в Константинополе - Феогноста и лишила последнего достояния его вдову, отняв у нее последний виноградник, находившийся в окрестностях столицы. Златоуст, узнав об этом, написал императрице сильное по содержанию письмо, в котором раскрывал мысль о суетности стяжаний. Святитель прямо требовал, чтобы царица возвратила по принадлежности отнятый ею виноградник, если она хочет обрести благоволение Божье в день Суда. Это письмо привело в ярость Евдоксию, и она пожаловалась на архипастыря своему мужу. С этих пор (а это было в 401 году, спустя 4 года по восшествии Златоуста на Константинопольскую кафедру) императрица искала случая отомстить Златоусту. Всякая проповедь Златоуста обличительного характера, в особенности если она касалась суетности женщины, принималась при дворе как более или менее ясный и неприличный намек на Евдоксию. Вражда все более и более разгоралась в сердце негодующей императрицы.

Другим лицом, которое стало тоже во враждебные отношения к Златоусту, был архиепископ Александрийский Феофил. Феофил принадлежал к числу властолюбивых и крайне самолюбивых людей, не терпящих, чтобы кто-либо становился им поперек дороги. Златоуст старался всячески о том, чтобы не затрагивать самолюбия Феофила, но его старания не имели успеха. Обстоятельства заставили его столкнуться с этим тяжелым человеком, - и это столкновение сделалось источником больших неприятностей для Константинопольского архипастыря. С тех пор как Константинополь сделался столицей Империи на Востоке, архиепископ Константинопольский естественно стал одним из влиятельных иерархов Восточной церкви. Это обстоятельство возбуждало зависть в некоторых архиепископах Александрийских, которые считали свою Церковь первой и главной Церковью на Востоке. Вследствие этого они неприязненным оком смотрели на иерархическое возвышение Константинополя и его предстоятеля. В самых простых действиях и распоряжениях Константинопольского архипастыря Александрийские архиепископы готовы были видеть посягательство на принадлежавшие им права. Из подобных же подозрительных отношений Феофила к Златоусту возникла вражда первого ко второму. Дело было так. Феофил позволил себе в высшей степени возмутительный поступок. Он разогнал монахов одного, подчиненного его власти, монастыря Нитрийского, под тем предлогом, что они держались заблуждений Оригена; говорим: под предлогом, так как в действительности у Феофила были другие, чисто личные побуждения поступить так жестоко с нитрийскими монахами.

Часть изгнанников искала себе прибежища в Палестине, а другая часть отправилась в Константинополь, в надежде найти себе защиту в столице. Между лицами, направившими стопы в Константинополь, было трое знаменитых нитрийских подвижников, известных под именем "Долгих братьев"*, людей очень образованных, высоконравственных, служивших украшением нитрийского монашества. Они просили себе защиты у Златоуста. Последний, будучи другом справедливости, решился помочь несчастным. Он призрел их, начав ходатайствовать перед Феофилом за несчастных. Но это только разожгло ненависть архиепископа Александрийского. Он увидел в действиях Златоуста вмешательство в дела чужой епархии, гневался на него, послал от себя обвинителей в Константинополь, которые должны были в самом мрачном свете изобразить поведение и жизнь нитрийских монахов. Нужно сказать, что Златоуст не подал ни малейшего повода упрекнуть его во вмешательстве и присвоении чужой власти: он из осторожности не вступил в церковное общение с "Долгими братьями", не допуская их до причащения, прежде чем не выяснится их дело и они не будут оправданы. Положение дел запутывалось. Несчастные изгнанники не видели для себя никаких средств спасения и в чувстве отчаяния обратились с жалобой на Феофила к самому императору Аркадию. Император, рассмотрев их просьбу, взял их сторону, сделав распоряжение, чтобы архиепископ Александрийский приехал в Константинополь и дал отчет в своих действиях на соборе под председательством Златоуста. Можно представить себе, как это известие должно было подействовать на Феофила! Долго не ехал Феофил в Константинополь (дело "Долгих братьев" началось в столице в 401 году), но когда он приехал в столицу, то сумел сделать так, что отношения совершенно неожиданно переменились: Златоуст из судьи превратился в подсудимого, а Феофил вышел сухим из воды, - составился собор не против Феофила, а против Златоуста: собор "при Дубе". Как случилось такое необычайное превращение, об этом скажем несколько ниже.

______________________

* Они были и в самом деле родными братьями и отличались необыкновенно высоким ростом.

______________________

Две вышеуказанные личности - императрица Евдоксия и архиепископ Феофил - стали центрами, около которых соединились все почему-либо недовольные Златоустом люди. Около Евдоксии составился кружок лиц, недовольных Златоустом и принадлежавших аристократии. В этом кружке самое большое место занимали женщины, которым крайне неприятны были проповеди Константинопольского архипастыря против пристрастия женщин к нарядам, в особенности в летах преклонных, когда более прилично помышлять о смерти, чем об изысканности в платье. Константинопольские матроны принимали речи Златоуста на свой счет и не хотели прощать смелости оратору. Около Феофила сгруппировались лица духовного сана, питавшие враждебные чувства к св. Иоанну. Прежде всего имеем в виду некоторых епископов: Севериана Гавальского, Антиоха Птолемаидского, Акакия Веррийского. Каждый из них имел повод быть недовольным Златоустом, но ни один из них не имел основательной причины враждовать к добродетельному архипастырю*. Кроме этих епископов неприязнь Феофила к Златоусту разделяли некоторые константинопольские клирики: пресвитеры и диаконы. Златоуст занял Константинопольскую кафедру после Нектария, человека хотя и достойного, но в значительной мере распустившего столичный клир. Златоуст, как ревностный архипастырь, заботясь о введении более строгих нравов в константинопольском клире, вынужден был некоторых клириков отрешить от их должностей; все это возбудило недовольство в среде членов столичного духовенства. Сердились некоторые клирики на Златоуста и за то, что он щедрую благотворительность константинопольских христиан направлял не к обогащению клира, а на пособие бедным и несчастным.

______________________

* О всех этих епископах будет речь ниже.

______________________

Выше мы сказали, что Феофил Александрийский, вызванный императором в Константинополь для суда над ним по делу "Долгих братьев", долго медлил исполнить приказание государя. Это замедление было неслучайным и не было мешкотностью человека, оторопевшего от страха. Феофил медлил с расчетом. Он медлил потому, что прежде прибытия в Константинополь захотел вступить в связи с враждебными Златоусту лицами. Это ему вполне удалось. Недовольные Златоустом в Константинополе охотно протянули руку Феофилу, этому решительному врагу столичного архиепископа. Когда в 403 году Феофил, наконец, прибыл в Константинополь, он здесь сразу же почувствовал себя, что называется, в своей сфере. Двор и несколько наиболее нужных духовных лиц были на его стороне. Прибыв в Константинополь, Феофил не хотел знать Златоуста. Последний, не ведая его истинных расположений, приглашал его остановиться в епископском доме, желал вступить с ним в обычное церковное общение. Но Александрийский архиепископ в дом Златоуста не явился, общения с ним иметь не пожелал, держал себя так, как будто он приехал не в чужой епископский город, а в свою архиерейскую резиденцию. Златоуст недоумевал, что означает такое поведение Феофила. Но вскоре всякое недоразумение рассеялось. Случилось то, чего нельзя было предвидеть и ожидать, то, что противоречило всем обычаям и церковным правилам.

Оказалось, что Феофил затеял составить собор против самого Златоуста. Разумеется, такого рода собор мог произойти только с дозволения правительства. Но склонить бесхарактерного Аркадия на это ничего не стоило, как скоро на стороне Феофила была императрица Евдоксия, пылавшая гневом и мщением на Константинопольского архипастыря.

Вопрос был лишь о том: где, в каком месте собрать собор? Где найти членов для преступного собора или, точнее, сборища? Место для собора указало предупредительное византийское правительство, а вербовку епископов в члены сборища взял на себя предусмотрительный Феофил. Конечно, с первого взгляда представляется, что не могло быть и вопроса о месте собора. Что лучше Константинополя? Здесь имела жительство Евдоксия, здесь было много врагов Златоуста, здесь была полиция, здесь находились прекрасные дворцы. Но, однако, выбрать Константинополь для заседания беззаконного собора было нельзя. Велика была злоба правительства и аристократии против Златоуста, но еще больше была любовь народа к великому святителю. Как не безрассудна бывает злоба, но на этот раз руководители злобы показали себя предусмотрительными. Опасались, что народная масса, душой преданная Златоустому оратору, в пылу гнева и ярости на этот собор, разнесет тот дом, где соберутся беззаконные судьи, да и с самими судьями расправится так, как обыкновенно расправляется толпа со своими врагами. Мы должны помнить, что речь идет о византийском народе, который не позволял шутить с собой. Поэтому и решено было не избирать столицу местом заседаний собора. Для этой цели было выбрано загородное местечко на азиатском берегу, невдалеке от Константинополя, возле Халкидона, местечко, носившее название "при Дубе" (??? ????). Это было что-то вроде роскошной дачи, построенной полновластным министром Феодосия Великого Руфином, который был казнен при Аркадии, и имущество которого отошло в казну. Здесь был роскошный дворец, чудо строительного искусства и великолепия; здесь находилась и церковь в честь апп. Петра и Павла; здесь имелся и монастырь. Все это было построено на деньги, собранные корыстолюбием Руфина. Место было очень удачно для того дела, которое нужно было сделать; оно было уединенно, отделено от столицы водной стихией, но могло иметь удобные сношения со столицей.

Набрать членов для собора взялся, как мы сказали, Феофил. Здесь во всем блеске высказалась злобная предусмотрительность архиепископа Александрийского. Он понимал, что навербовать епископов, расположенных действовать в его духе, не так легко в Константинополе и его окрестностях; поэтому он привез с собой из Египта готовый штат епископов для заседания на соборе. Считая его, Феофила, всего приехало из Египта 29 епископов. Пусть это совсем ничем неизвестные, нисколько не знаменитые архиереи, но зато они были послушнейшими орудиями Александрийского архиепископа. Его слово для них закон. С такими епископами ничего не стоило устроить собор против Златоуста. Из епископов, не принадлежавших к Египетской церкви, в состав собора вошли немногие, даже очень немногие. Так как всех епископов при открытии заседаний собора было 36, то, исключив число египетских епископов (29), оказывается, что к египтянам присоединилось лишь 7 епископов, неподручных Феофилу. Такими были вышеупомянутые нами: Акакий, Севериан, Антиох и еще Павел Ираклийский, прежде друг Златоуста, а теперь внезапно сделавшийся его врагом, Кирин Халкидонский, родом египтянин, какой-то Маруфа из Месопотамии и, наконец, Исаак, по-видимому, сделанный епископом на самом соборе. Нужны были обвинители. В них недостатка не оказалось. На собор один за другим вытребованы были все константинопольские клирики. Что они говорили на Соборе, неизвестно. Но весьма вероятно, что по разным соображениям иные из них говорили то, что угодно было собору и предержащей власти. Всех заседаний собора было 13. Из них 12 заседаний (т.е. 12 дней) было посвящено изложению обвинений или, точнее, клевет на Златоуста. Говоря иначе: 12 дней употреблено было на разборку той грязи и сора, которые были свезены из столицы под Халкидон. В настоящее время мы знаем очень мало о тех обвинениях, которые сыпались на соборе на голову Златоуста. Но и того, что мы знаем, слишком достаточно, чтобы видеть, как беспредельно велика злоба людская, восстающая на истинную святость. До нас сохранились две сокращенные записки, которые двумя лицами были предъявлены на соборе в качестве обвинительных актов против Златоуста. Чего тут только не наговорено! Чуть ли не указаны преступления против всех заповедей Десятисловия! Одна из вышеуказанных записок представлена на собор константинопольским архимандритом Иоанном, человеком худых нравов и злобным, который был временно запрещен в служении архиепископом, отстранен от должности, но который при этом, по снисхождению, был снова возвращен в клир. Этот обвинитель изрыгнул 29 обвинений на своего архипастыря. Другим обвинителем Златоуста выступил Исаак, один из тех недостойных монахов, которые больше любят мирские дрязги, чем подвиги благочестия. Этот Исаак-сириец, почтенный от собора саном епископа, источает яд своих клевет на святителя, указывая 17 преступлений Златоуста. Все эти обвинения, представленные архидиаконом Иоанном и Исааком, не заключали в себе ничего истинного, - в крайнем случае, истина в них перемешана с ложью и представлена в извращенном виде; но эти обвинения во многих отношениях характеристичны, почему мы рассмотрим их в некоторой подробности.

Обвинения, возводимые на Златоуста, могут быть подразделены на несколько групп. Первая группа обнимает обвинения, касающиеся его личного характера и поведения. Обвинители утверждали: "Он ест неумеренно, как циклоп, ест всегда один и чуждается гостеприимства". Это странное обвинение возникло, кажется, вследствие того, что он действительно любил обедать один и не любил звать к себе на обеды и ходить к другим на пиршества. Мы имеем точные исторические известия, что обвинение Златоуста в неумеренном употреблении пищи - чистейшая клевета. Здоровье Златоуста всегда было очень слабо, и, тем не менее, он иногда совсем забывал о пище; случалось, что он до самого вечера оставался совсем без пищи. Занятый изучением Св. Писания и делами Церкви, он забывал о пище материальной. Он употреблял небольшое количество легкого мяса, так как тяжелых блюд не переносил его болезненно слабый желудок*. Вина за столом он не пил. Лишь в жаркие дни он принимал немного вина в качестве прохладительного напитка и для утоления жажды. Вот та неумеренность в столе, какую приписывали ему обвинители!

______________________

* Конечно, здесь речь идет о мясоеде, а не о постных днях. При этом нужно помнить, что Златоуст не имел монашеского пострига.

______________________

Другое обвинение, что Златоуст чуждался гостеприимства, возникло из желания представить в дурном свете не заключающую в себе ничего преступного привычку Златоуста обедать одному и не ходить в гости. Он любил обедать один, во-первых, потому, что его стол был беден и нередко бывал очень поздно: к такому столу неудобно будет приглашать гостей; во-вторых, он не терпел продолжительных и бесполезных разговоров, этих необходимых спутников так называемых званных обедов. Не принимая к себе гостей, Златоуст не ходил и к другим в гости на обеды. На это у него было много причин. Он боялся допустить неумеренность, а это при его слабом желудке могло сопровождаться вредными последствиями для его здоровья. Далее, Константинополь был столицей, поэтому людей, желавших видеть у себя в гостях архиепископа, было очень много, и если бы он стал посещать всех приглашавших его, тогда у него тратилось бы много времени напрасно. А если бы одни приглашения он принимал, а другие отвергал, то в этом случае не удостоенные его посещением стали бы считать себя обиженными. Наконец, Златоуст не посещал пиршества других вследствие того убеждения, что никто, и в особенности архипастырь, не имеет права услаждать себя сладким куском в то время, когда в городе есть нищие и голодные, которым мог быть уделен избыток стола богатых. Вот почему Златоуст вкушал пищу один, без гостей и не жаловал хождения по гостям. Упрекнет ли кто Златоуста за то, что он поступал так, а не иначе? А между тем в Константинополе находились люди, которые осмеливались думать, что он потому чуждается общества, что был горд и всех презирает. В этом, главным образом, и заключалось обвинение, что он обедал один и не ходил по званным обедам.

В одном из обвинительных пунктов о Златоусте говорилось: "Он принимает женщин наедине, при каковом случае двери для других лиц бывают закрыты". Понятна сущность обвинения. Обвинитель набрасывал тень подозрения на его целомудренную жизнь. На это обвинение отвечает впоследствии сам Златоуст в одном из своих писем (к епископу Ки-риаку): "Говорят, что я возлежал с женщиной; но обнажите мое тело - и найдете, что тело, влачимое мной, не более как труп"*.

______________________

* Должно заметить, что Златоуст на собор "при Дубе" не являлся и потому не мог дать объяснений по поводу обвинений, как об этом скажем ниже.

______________________

Златоусту ставили в вину нечто такое, что с первого взгляда представляется совершенно непонятным. Обвинитель заявлял: "Баня топится не для одного (Златоуста), но когда он моется, то Серапион (пресвитер, близкий к Златоусту) запирает дверь, так что никто другой не может мыться в бане". Вот удивительное обвинение, предъявленное на соборе! Что оно могло бы значить? С точки зрения теперешних понятий и обычаев, не может быть ничего преступного в том, - моется ли кто в собственной бане один или в общественной бане, но тоже один. Для того чтобы дело было для нас совсем ясно, нужно войти в некоторые подробности, мало кому известные и касающиеся бытовой стороны в древнегреческой Церкви. В древности, начиная с IV века и до позднейших веков греческой Церкви, было обыкновение устраивать при христианских храмах общественные бани, которые назывались то "епископскими", то "церковными". Для тогдашнего времени в этом не было ничего неестественного и странного. Так как люди должны входить в храм, особенно для принятия таинства Причащения, в возможной телесной чистоте, то у христиан с очень древнего времени образовался взгляд на бани как на нечто дополняющее храм, как на нечто к нему прибавочное. А по этой причине вошло в обычай строить бани при самих церквах, в церковных оградах; случалось даже, что бани находились не только при церквах, но даже под самыми церквами, в нижних этажах. Император Константин Великий построил бани при знаменитом константинопольском храме св. Апостолов (который служил усыпальницей византийских императоров, начиная с самого Константина (См.: Евсевий. Жизнь Константина, IV, 59)). Император Феодосии Великий в одном из своих указов причисляет бани, находившиеся при церквах в их оградах, к таким церковным зданиям, на которые распространяется "право убежища"*. Об одной из таких церковных константинопольских бань и говорит обвинитель на соборе "при Дубе". Бани эти, как здания, имеющие отношение к храмам, были украшены несколько похоже на церкви: в них были иконы и кресты. Бани эти были публичными. Доступ в них был свободный, но был ли он даровой или платный - не знаем. Что вход в них был открыт для всех христиан, это несомненно. Впоследствии возникал лишь вопрос о том, можно ли "неверующим агарянам", т.е. последователям магометанского закона, мыться в церковных банях наравне с христианами**. - Когда мы узнали, что такое были церковные бани в древности, для нас становится понятным рассматриваемое обвинение на Златоуста. Слабое здоровье Златоуста требовало как можно более частого посещения бани как укрепляющего средства (Тильмон). Без сомнения, он ходил не в какую другую, а именно в церковную баню. Когда он мылся или брал ванну в бане, он закрывал доступ в нее посторонней публике. Значит, по смыслу обвинения, возводимого на Златоуста, общественное достояние, публичную церковную баню, он превращал в личную собственность, распоряжался по своей воле тем, что не ему одному принадлежало. Есть ли здесь вина со стороны Златоуста или нет? Он, конечно, был бы виновен, если бы действительно существовали какие-либо определенные правила, ограничивающие права епископа на церковную баню; но о таковых правилах не существует никаких известий. Впрочем, сущность обвинения, кажется, заключалась не в том, что Златоуст злоупотреблял своими правами на церковную баню, а в том, что он был так горд, так пренебрежительно относился к другим, что не хотел вместе с другими и брать ванну или мыться в бане. По всей вероятности, в этом случае находили значительную разницу между предшественником Златоуста - Нектарием и самим Златоустом. Прежний архиепископ, как человек светских нравов (он был из сенаторов), любил, вероятно, бывать в обществе, любил жить, что называется, на людях, не имел обыкновения отказывать себе в обществе и в том случае, когда он бывал в бане. Баня в древности, нужно сказать, была тем же, чем сегодня бывает клуб, - местом для бесед и развлечений. Не так стало при Златоусте. Он желал быть и в бане наедине с собой, как и за столом, потому что не терпел праздных бесед, не желал из физической потребности делать развлечения. Все это так естественно в Златоусте; но, однако, византийское общество пересуживало святителя за его самые невинные действия и ставило ему в упрек то, что заслуживало похвалы.

______________________

* Такие церковные бани встречались в Древней Руси. См. "Историю Русской Церкви" проф. Е.Е. Голубинского. Первая половина I тома. С. 566 (здесь же указаны источники, по которым можно познакомиться с вопросом о церковных банях во времена церковной древности).  ** Патриарха Константинопольского Арсения (XIII в.) обвиняли в том, что он позволял Иконийскому султану мыться в церковной бане наряду с христианами. В ответ на это обвинение Арсений сообщает некоторые сведения о церковной бане. См.: Пахимер. Церков. история. С. 235-236. Русск. перевод.

______________________

В одном обвинительном пункте говорилось, что Златоуст, "выходя из дома в церковь, - не молился". Как можно допустить относительно такого лица, как Златоуст, чтобы он, так прекрасно понимавший значение молитвы, не творил молитвы при таких случаях, где душа сама невольно напрашивается совершать это дело (Неандер)? Конечно, такое явление представляется совершенно непонятным. Но можно допускать, что Златоуст, при указанных случаях, не обнаруживал молитвенного расположения духа в каких-нибудь внешних, бросающихся в глаза формах, - не падал на землю, не воздевал рук к небесам, а довольствовался хотя и живой, но умственной молитвой: это так естественно в смиренном подвижнике! Но на долю Златоуста вообще выпало несчастье: его не понимали в столице или делали вид, что не понимают его.

Вторую группу обвинений на Златоуста составляют такие, которые должны были указывать, что он нарушал церковные каноны и правила церковного благочиния. Число обвинений подобного рода очень значительно по количеству.

Прежде всего, его упрекали за непозволительную будто бы снисходительность к язычникам. Один из обвинителей жаловался на Златоуста: "Некоторых язычников, великих врагов христианства, он принимал, давал им прибежище в церкви и защищал". Очевидно, здесь ставится в преступление Златоусту его великая христианская гуманность, ради которой он не препятствовал и язычникам пользоваться известным "правом убежища" в христианском храме. Но в этом случае он поступал так, как поступать учил публично в своих проповедях. Златоуст всегда внушал своим пасомым, что ни порицания, ни гнев не должны иметь место в отношении христиан к язычникам. Напр., он говорил: "Без особенного побуждения не называй язычника нечестивым. Если он спросит тебя, как ты судишь о его религии, то скажи, что она нечестива; но если тебя не спрашивают о ней и не заставляют говорить о ней, то ты не должен обнаруживать вражды. Если кто (из язычников) будет спрашивать тебя о нашей религии, то скажи, что относится к делу, а затем замолчи. Если мы (христиане) спорим с язычниками (о религии), то мы должны стараться о том, чтобы привести их к молчанию, но делать это без гнева, без жестокости. Если мы делаем это с кротостью, то возбуждаем в язычнике истинное доверие. Где гнев, там не присутствует Святой Дух". Очевидно, Златоуст, оказывая защиту несчастным из язычников, лишь прилагал к делу те начала, какие он раскрывал на словах, и если слова его вполне справедливы, то и деятельность, основанная на справедливых словах, не может ничего заслуживать, кроме похвалы.

Один челобитчик говорил, что "он (Златоуст) вторгался в посторонние церковные области и поставлял там епископов". Здесь имеется в виду, главным образом, деятельность Златоуста в Ефесской церковной области. Правда, что Златоуст поставил в Ефес епископом собственного диакона Ираклида и отрешил шестерых епископов той же церковной области за симонию. Но в этом случае он действовал не произвольно, но по желанию и требованию самой Ефесской церкви. Нужно сказать, что власть архипастыря Константинопольского после II Вселенского собора, чем дальше, тем больше возрастала, хотя права этого архиепископа над соседними округами были канонически определены лишь на Халкидонском соборе. Если бы Златоуст, поступая так, как он поступал в данном случае, производил что-либо противозаконное и нетерпимое, то его примеру не стали бы следовать ближайшие его преемники. Но история показывает обратное. Даже св. Прокл Константинопольский действовал точь-в-точь так же, как и Златоуст.

Златоусту ставили в вину несколько случаев неправильности действий - в качестве архипастыря - в собственной епархии или Церкви. Но все эти случаи или выдумка, или извращение действительных фактов.

Ему ставили в вину, как противозаконное действие, отдачу в руки светской власти двух священников (Порфирия и Верения) для наказания их ссылкой. Но подобный образ действий решительно не входил в правила Златоуста; весьма возможно, что эти священники были виноваты в каких-нибудь важных преступлениях, навлекавших на них кару гражданских законов (Тьери). Обвинитель архидиакон Иоанн выставляет Златоуста нарушителем церковных законов, так как архиепископ его, Иоанна, "отставил от должности только за то, что он прибил своего раба, мальчика Евлавия". На это нужно сказать, что Иоанн, если бы он был действительно достойным человеком, не стал бы указывать на этот случай из своей жизни - в своей жалобной грамоте. Разве не позорно то, что столичный архидиакон прибегает к кулачной расправе в своей домашней жизни? Если Златоуст лишил его должности, то в этом случае он действовал не как попиратель законов, а как защитник угнетаемых. Быть может, нужен был поучительный пример для прочих клириков. А главное, - непонятно, на что жалуется архидиакон: он был только временно лишен должности Златоустом, а потом снова принят в клир. Если одних клириков, по словам обвинителей, Златоуст незаконно отставлял от должности, то других, по свидетельству тех же обвинителей, он противозаконно возводил в церковные степени. В особенности обвинители упирали на то, что он поставил в священники некоего Серапиона. Обвинители говорили: "Серапиона он сделал священником в то время, когда этот человек находился под судом и не был еще оправдан". Серапион - это был один из самых преданных учеников Златоуста: он пользовался большим доверием у Константинопольского архипастыря. Понятно, почему обвинение выбрало целью именно Серапиона. Хотели указать факт лицеприятия в иерархической деятельности Златоуста. Напрасно. Никогда этот архипастырь не позволил бы себе приблизить к себе лицо, в чем-нибудь подозрительное. Златоуст знал, что у него немало врагов; уже по этому одному он не мог посвятить Серапиона в священники, если бы последний не удовлетворял всем каноническим требованиям.

Великое множество обвинений сплели клеветники относительно богослужебной практики Златоуста, включая сюда совершение им важнейших таинств и его проповедническую деятельность.

Наиболее невинным между этими обвинениями представляется следующее: "Он раздевался и одевался на епископском троне" (кафедре). Смысл обвинения трудно уловить. Полагают, что обвинители указывали на то, что "архиепископ, нося обыкновенную, общепринятую одежду, надевал духовную одежду лишь тогда, когда совершал богослужение" (Неандер); но правильно ли такое предположение, трудно сказать. Не вернее ли будет утверждать, что Златоуст надевал священное облачение не в диаконнике, как, вероятно, делали иные епископы, а на архиерейском троне, т.е. так называемом теперь "горнем месте". Но как бы мы ни стали понимать приведенные слова, все же ясно видно, что обвинители что-то случайное старались выставить делом существенным и важным.

Гораздо важнее обвинения в отступлениях, допускаемых будто бы Златоустом при совершении таинства священства. В этом отношении свидетели неутомимы и блещут разнообразием своих показаний. Свидетели или, точнее, лжесвидетели говорили: Златоуст "посвящал в священники и диаконы без алтаря (т.е. стоя вне алтаря). Посвящал по четыре епископа одновременно. Он совершал богослужение без участия прочего духовенства, и без согласия клира позволял себе посвящать в церковные должности; он многих посвящал без свидетелей" (тайно, в отсутствие народа) и проч. Разобраться во всех этих обвинениях нет возможности. Один исследователь жизни и деятельности Златоуста (Тильмон), передав сущность сейчас указанных нами обвинений, замечает: "Отсюда узнаем не то, что было на самом деле, а что-то такое, о чем безошибочно судить не представляется возможным". Разъяснить суть дела мог бы лишь сам Златоуст, т.е. раскрыть, где здесь прямая клевета и где извращение какого-либо действительного факта; но он молчит, да это и понятно: на многие обвинения он и сам мог бы отвечать только простым отрицанием, что того-то или того-то совсем не случалось в его практике.

Но Златоуст с большой силой и энергией защищается против одного обвинения, которое, судя по многим основаниям, тоже было предъявлено на соборе и которое ставило ему в упрек оскорбление святейшего таинства Причащения. Говорили, что будто "он допускал к Причастию некоторых людей после принятия ими пищи". В ответ на это обвинение святитель с жаром говорит: "Если я это сделал, то пусть изгладится мое имя из книги епископов и пусть оно не пишется в книге православных. Если я сделал что-нибудь такое, то пусть изгонит меня Христос из Своего царства. Впрочем, если уж они говорили это против меня и обвиняют меня за это, то пусть осудят и Павла, который после вечери крестил целый дом (Деян. 16, 33); пусть осудят и самого Господа, Который после вечери преподал Причащение апостолам" (Письмо к епископу Кириаку). Еще другое обвинение возводилось на Златоуста относительно того же таинства Евхаристии. Обвинитель на соборе заявил: "Он на архиерейском троне ест мучную лепешечку (????????= pastillum)". Это "единственно верное обвинение против Златоуста" (Гефеле). Здесь в неясных словах выражено нечто общеизвестное и доныне сохраняемое в церковной практике. Речь идет об одном обыкновении, введенном Златоустом в церковную практику. Он завел - тотчас по Причащении - принимать то, что у нас в просторечии называется "теплотой". Сам он делал и другим приказывал по вкушении Евхаристии - съедать маленький хлебец (теперь: просфора) и выпивать немного воды, чтобы ни единой капли от Евхаристии не осталось во рту и не было по неосторожности низвержено на пол со слюной. Вот преступление Златоуста, о котором докладывал собору один из обвинителей.

Проповедническая деятельность Златоуста тоже не ускользнула, как мы замечали выше, от внимания шпионов, следивших за каждым шагом и за каждым словом святителя. Как проповеднику, Златоусту обвинители приписывали раскрытие мыслей или вредных, или нечестивых. Так, один обвинитель говорил на соборе, что будто Златоуст давал "позволение людям грешить, когда проповедовал: если ты еще раз согрешишь, то опять кайся, и сколько бы ты ни грешил, лишь приди ко мне - и я исцелю тебя". До этого обвинения свидетель дошел не собственным умом: его обвинение есть эхо чужого голоса. Дело в следующем: в Константинополе во времена Златоуста было много новациан, учивших, что на земле нет и не может быть другого рода отпущения грехов, кроме того, какое дается в таинстве Крещения. Златоуст считал учение новациан гордостью и неразумием и нередко в своих проповедях опровергал мысли этих сектантов. Такое отношение Златоуста не понравилось новацианскому епископу в Константинополе - Сисиннию. Он начал распространять здесь молву, что будто Златоуст однажды сказал в проповеди: "Если ты уже тысячи раз приносил покаяние, то все же можешь и еще каяться". Очевидно, Сисинний вместо действительных слов Златоуста пустил в ход, для смущения верующих, какую-то пародию на слова великого проповедника. Мало того: он издал по этому поводу едкую книгу против Златоуста. Вот источник, откуда взялось обвинение, что будто Златоуст учил грешить - сколько угодно. Это обвинение есть плод недовольства новациан Златоустом. Таким образом, открывается, что обвинители воспользовались готовым материалом, создавшимся в сфере вполне враждебной Константинопольскому оратору. - В проповедях Златоуста обвинители старались отыскать даже прямое нечестие. Так, обвинитель заявлял: "Он позволяет себе богохульство в церкви, когда говорит (в проповедях): молитва Христа не была услышана, потому что Он молился не так, как должно". По всей вероятности, это есть злонамеренное извращение слов проповедника. Возможно, что так извращены следующие слова одной беседы Златоуста: "Когда Христос сказал: если возможно, да мимо идет чаша сия, - то являет Он нечто человеческое; но когда прибавляет: да будет не как Я хочу, но как Ты, то научает нас следовать Божеству, хотя бы природа и противилась этому". В той же проповеднической деятельности Златоуста обвинители старались открыть и другие недостатки. Так, они призывали его к ответу за то, что он употреблял в церкви в поучениях такие выражения (поэтического характера), которые не принято употреблять в таком святом месте, как храм. Винили его в том, что он говорил: "престол, наполненный фуриями"; "я скачу, я вне себя" (??????, ????????). Что касается первого из приведенных выражений ("престол" и пр.), то его совсем не находится ни в одном из многочисленных слов и бесед Златоуста, а второе из приведенных выражений буквально находится в одной из его воодушевленных проповедей, произнесенной по случаю одного выдающегося, радостного события. Но можно ли ставить Златоусту в упрек употребление им рассматриваемой фразы? Конечно, нет. Очевидно, проповедник ставит себя (мысленно) в положение Давида, скачущего перед ковчегом Завета. Разбираемое выражение указывает на религиозный энтузиазм, восторг. Да если бы Златоусту пришлось оправдывать себя в этом случае перед лицом собора ("при Дубе"), то, без сомнения, он не затруднился бы и у самих членов собора, в их проповедях, указать присутствие совершенно таких же выражений. Поэтические обороты речи тогда были в обычае у христианских проповедников (Неандер).

Третью группу обвинений составляют обвинения Златоуста в неправильном управлении церковным имуществом и в присвоении им не принадлежащего ему. Об обвинениях этого рода скажем очень кратко, так как они или нелепы, или представляют искажение представлений о его благотворительной деятельности. Лжесвидетели собора говорили: "Он распродал многие церковные драгоценности; обратил в продажу мрамор, который был приготовлен предшественником Златоуста Нектарием для украшения константинопольской церкви Анастасии (т. е. Воскресения); никто не знает, на что и куда он тратит церковные доходы; имущество, завещанное Феклой в пользу Церкви, он продал; вообще чужие наследства насильственно присваивал себе". Чтобы понять сущность обвинений, нужно взять во внимание то, что Златоуст действительно продавал некоторые церковные драгоценности, очевидно, излишние, употребляя вырученные суммы на нужды и вспомоществования бедным и неимущим. Но разве кто обвинит за это Златоуста? То же самое в те времена делали и св. Амвросий Медиоланский, и блаженный Августин. Эти последние в своих сочинениях указывали и основания, почему они так поступают. А что касается обвинения константинопольского святителя в хищении не принадлежавшего ему, то оно лишено всякого основания. Известно, что когда Златоуст был уже в ссылке и, конечно, нуждался в деньгах, то, как ни много получал он их от щедро-любивых константинопольских жителей, он ничего из этих денег не тратил на себя, а отсылал их на нужды миссионерского дела. Мог ли после этого хоть чем-нибудь противозаконно воспользоваться для себя лично Златоуст в то время, когда он был архиепископом столицы и, разумеется, ни в чем не нуждался?

Четвертую группу составляли такие обвинения, которые заявлены были с целью доказать, что Златоуст позволял себе поношения и оскорбления как некоторых епископов, так и константинопольского клира. Так, один из обвинителей святителя утверждал, что он называл св. Епифания, епископа Кипрского, его современника, "глупым и бесом". Чистейшая клевета! Вот краткая история действительных отношений между Златоустом и Епифанием. Епифаний перед временем рассматриваемого собора, по внушению известного нам Феофила, прибыл в Константинополь для того, чтобы заставить Златоуста изгнать так называемых "Долгих братьев" из столицы и произнести анафему на Оригена. Златоуст дружелюбно принял Епифания, но, конечно, не сделал того, чего желал его гость. Епифаний некоторое время оставался в столице и предпринимал некоторые меры, неблагоприятные для Златоуста, с целью достигнуть исполнения своего желания. Архиепископ Константинопольский не уступал. Кончилось тем, что Епифаний помирился со Златоустом, начал питать добрые чувства и к "Долгим братьям". Затем он отправился обратно на корабле на о. Кипр - место его служения, но по дороге на море скончался. Не в меру любившее острить и сочинять анекдоты византийское общество, вследствие не совсем дружественных временных отношений Епифания к Златоусту, создало несколько баснословных сказаний. Так, например, византийцы рассказывали, что при прощальном свидании обоих епископов они обменялись такими пророчествами: Епифаний будто сказал Златоусту: "Надеюсь, что ты не умрешь епископом столицы". На что последний будто бы отвечал: "А я надеюсь, что ты не доедешь до своего о. Кипра". Конечно, эта басня, потому что достоверно известно, что оба святителя перед смертью Епифания расстались мирно. К области таких же легенд, созданных пылким воображением византийцев, относится и обвинение, заявленное на соборе, что будто Златоуст называл Епифания "глупым и бесом".

Об отношениях Златоуста к другому епископу, Акакию Веррийскому, один из обвинителей говорил на соборе, что будто первый оскорбительно держал себя относительно второго. Говорилось, что Златоуст высокомерно относился к Акакию и не хотел ни слова говорить с ним. Разумеется, ничего такого не было. А было вот что: Акакий по некоторым делам пребывал в Константинополе. Златоуст, как обычно, пригласил его остановиться на епископском константинопольском подворье. Акакий принял предложение, но остался недоволен приемом Златоуста. Престарелый и уважаемый Акакий ожидал, что архиепископ Константинопольский устроит его жизнь со всевозможным комфортом. Но ничего такого не последовало. Ведя жизнь чрезвычайно простую, Златоуст не считал нужным делать какие-либо приготовления для приема гостя: он принял его совершенно запросто. Акакий вообразил, что Златоуст поступил так из каких-то задних целей, прогневался на хозяина и, уезжая от Иоанна, сказал константинопольским клирикам: "Хорошо же, я заварю ему кашу" (ollam condio). Вот та историческая почва, на которой выросло обвинение, что будто Златоуст плохо обходился с уважаемым епископом Акакием.