Птенец гнезда Сергиева
Птенец гнезда Сергиева
– Батюшка, расскажите о вашем духовном становлении, как вы пришли к вере, к монашеству?
– Родом я из России, из города Туапсе. Вырос в простой семье. Отец – рабочий, мать – учительница. Никто в семье в Бога не верил. Отец был коммунистом. После школы мы с братом учились в художественном училище в Ставрополе. Затем я пошел в армию, а мой брат в это время стал верующим. Когда я вернулся со службы, он меня начал духовно просвещать.
До армии я много читал разной духовной литературы, в основном восточной: китайские новеллы, рассказы о Лао-цзы, Конфуции и Будде. Правда, они меня интересовали не столько как учение, а скорее как произведения искусства. Но когда я первый раз открыл Евангелие, я понял, что это именно та Книга, которая проповедует Истину, что это и есть Истина. Таким было самое первое впечатление от Евангелия. Истину Евангелия я понял не умом, а почувствовал сердцем – конечно, по милости Божией.
Крестился я не сразу. Сначала со мной произошли некоторые скорбные события. Они дали решающий толчок. Примерно через полгода после крещения я поступил в иконописную школу при Московской духовной академии. Там стал задумываться о том, какой путь мне избрать. Духовник советовал идти в монашество, но я долго сомневался, думал. Нелегко было это принять, многое в душе восставало против монашества. По совету духовника я молился – больше всего Преподобному Сергию. И в итоге понял, что Господь хочет, чтобы я стал монахом. Мое сердце успокоилось, умиротворилось, и я поступил послушником в Троице-Сергиеву Лавру. Через некоторое время стал монахом, затем – иеромонахом.
Жизнь в Лавре была нелегкой, так как лаврские монахи несут очень трудное служение, по сути миссионерское: приходится много общаться с мирянами, служить. Священников ставят на исповедь сразу после хиротонии, еще без необходимого опыта. Все это меня тяготило. В 1998 году я в первый раз поехал на Афон. На следующий год – опять, и после второго посещения Святой Горы почувствовал желание переехать туда жить. В 2001 году Святейший Патриарх, покойный Алексий II, благословил меня продолжать монашескую жизнь на Афоне. К тому времени я уже шесть лет прожил в монастыре, в Лавре. Со всей братией у меня были очень хорошие отношения. Многие жалели, что я ухожу, но у меня на то были духовные причины.
Сейчас я с благодарностью вспоминаю годы, которые провел в Лавре, потому что меня там, если можно так сказать, человеком сделали. В Лавре – моя духовная родина, место становления как христианина.
– А что значит для монаха – «стать человеком»?
– Именно это и значит. В самом прямом смысле. Дело в том, что в России христианские традиции были искоренены, и мы, выходцы из неверующих семей, приходя в Церковь, хотя и имели по молодости большую ревность и силы, но ничего не знали о духовной жизни и ничего в ней не понимали. У нас было какое-то отвлеченное от реальной человеческой жизни представление о вере и христианстве.
В Лавре многие вещи я начал понимать и осмысливать по-другому – что мы не отделяем себя от жизни общества, от жизни людей. Мы просто начинаем это по-другому понимать и освобождаться от многих, я бы сказал, комплексов. Не назову их даже религиозными, потому что они никакого отношения ни к вере, ни к Богу не имеют. А люди, приходящие к вере, так называемые неофиты, ими преисполнены.
– Что это за комплексы?
– Часто человек, становясь православным, начинает отождествлять свое «я» с Православием, в том смысле, что Православие – это то, как думаю, верую именно я. Такому кажется, что он познал Истину и пребывает в ней, и его образ мыслей и действий абсолютно правилен. А на самом деле он приспосабливает свой эгоизм, свое мирское мышление к мировоззрению Православия, пытаясь скрыть негативные стороны своего «я».
Но когда ты живешь в духовной среде, проходишь определенный путь, понимаешь, что все это никакого отношения не имеет ни к вере, ни к Церкви, ни к Богу. Бог даровал нам свободу, и только тот человек стоит на духовно правильном пути, который ценит чужую свободу и не пытается другого человека подчинить своей воле. Если же кто-то стремится кому-то что-то навязать, то он очевидно находится в прелести, ему нужно каяться и молиться, прося у Бога исцеления от своего духовного недуга.
К сожалению, это одно из самых главных заблуждений новоначальных в вере. И оно ведет к самым нехорошим последствиям, поскольку вводит окружающих людей в соблазн.
– Каковы, по вашему мнению, причины этого духовного недуга, отождествления истины с собственным «я»?
– По крайней мере о своем поколении я думаю, что корни лежат в нашем советском прошлом. Коммунисты не оставляли людям свободы. В первые годы советской власти начался геноцид русского народа, людей силой заставляли делать то, что хотели безбожники. По сути дела, Советский Союз был большой тюрьмой, сначала строгого режима, затем общего и так далее. Естественно, христианские традиции и даже многие просто человеческие обычаи и отношения искоренялись самым варварским образом. Мы – дети того времени, дети коммунизма, рожденные и воспитанные родителями, которые «по вере и традициям» являлись коммунистами. Поэтому мы и впитали в себя идеологию насилия, то есть идею решения всех проблем силовым путем.
Но когда попадаешь в мир, где коммунизма не было, где люди жили свободно и христианская традиция не была уничтожена, как например, в Греции или на Афоне, то видишь, что человеческие отношения остались такими, какими они и должны быть у православных. Здесь люди могут быть нецерковными в нашем понимании, но у них в культуре, традициях и обычаях все-таки больше христианского, чем у нас. Я не говорю о какой-то внешней европейской культуре, которая в России, возможно, богаче. Я говорю именно о христианской культуре. Здесь, на Афоне, если живешь так, как тебя научили в России, тебя не понимают, ты постоянно испытываешь психологическое противостояние, иногда – духовное. В таких трудных ситуациях начинаешь думать: а что же происходит на самом деле? Молишься, спрашиваешь старца и других отцов. И все становится понятно.
– В этой связи вспоминаются слова старца Амвросия Оптинского, который советует все и всех вокруг себя предавать воле Божией.
– Мне кажется, что святой имел в виду не насаждать добро насилием. Потому что навязыванием другому человеку своей воли ничего хорошего не добьешься и этого человека можно отвратить от добра. А «предавай его воле Божией» означает – не старайся сделать за Бога то, что Он может и без тебя сделать, не бери на себя такой ответственности. Наше дело, если мы видим, что человек заблуждается, предать его на волю Божию, молиться о нем. Но молиться не так, как некоторые молятся: «Господи, хочу, чтобы вот так было. Хочу, чтобы этот человек то-то и то-то…» Правильнее будет сказать: «Господи, как Сам Ты знаешь и ведаешь, просвети этого человека, обрати его, помоги ему». В этом скрыта глубокая мудрость духовная, потому что Господь является Отцом и Создателем, и Он знает, как каждую душу обратить, как с кем обращаться, а мы часто лезем, куда не надо, и только мешаем, да еще людей соблазняем.
Свободный Афон
– На Афоне вы сразу попали в греческий монастырь или был какой-то поиск?
– У меня все в жизни, слава Богу, сложилось хорошо, потому что Господь заботился обо мне и посылал мне в наставники людей духовно-рассудительных и в России, и на Афоне. Они за меня молились и помогали своими советами. Когда у меня возникло желание перейти на Афон, я просил совета у отца Кирилла[81], но он не особенно благоволил к этому моему желанию. Он опасался, что я не смогу на Святой Горе укрепиться (потому что все-таки эта среда для нас довольно трудная) и, не выдержав, начну шататься по Афону или по миру, как это, к сожалению, нередко случается. Но я его убедил в серьезности моего желания, и тогда он благословил меня поискать место на Святой Горе. К тому времени я уже пару лет изучал греческий язык, так что мог немного говорить.
Так, в 2000 году я приехал на Афон, нашел духовника, грека, который мне очень помог своими советами и молитвами. Он мне сказал: «Иди вот в такие-то монастыри и молись. Там, где душа твоя почувствует успокоение, и останешься». И я почувствовал это состояние покоя здесь, в обители Святого Павла. Затем пришел к старцу, игумену Парфению[82], поговорил с ним, и он сказал: «Хорошо. Пиши прошение. И если собор старцев разрешит, можешь приехать».
– И как обстоит дело с личной свободой братии в вашем монастыре?
– В обители Святого Павла нет видимого идеального порядка, такой дисциплины, как например, в Ватопеде или в других монастырях, но здесь сохранен быт и монашеские отношения, которые существовали всегда на Афоне. Это очень естественные отношения. Монахи у нас простые, такие, какими всегда были святогорцы. И всегда в отношениях с братией игумен оставляет ей определенную свободу. Старец Паисий говорил: «Не ищи себе духовника и старца, который был бы образованным, который бы писал книги и умел красиво говорить, а ищи себе духовника такого, который учит своим примером». Именно таким игуменом является наш старец Парфений. Он всей своей жизнью, всеми своими действиями показывает нам пример, никогда не насилует чужую совесть и никогда не принуждает человека. Он всегда оставляет свободу: мы же приходим в монастырь не по принуждению, мы приходим сами, поэтому должны как свободные действовать, то есть жить сознательно.
– Как же сочетается свобода с монашеским обетом беспрекословного послушания?
– Никто не отбирает у тебя свободу. Просто если ты хочешь, ты сам ее отдаешь, на основе доверия. Если ты доверяешь старцу, то послушание исполняешь беспрекословно, а если не доверяешь – ну, он тебя оставляет делать так, как ты хочешь. Но в итоге такие люди не удерживаются здесь и уходят – сами, никто их не гонит.
Раз мы коснулись такой важной составляющей монашеской жизни, как послушание, мне хотелось бы сказать, как я понял эту добродетель, исходя из опыта моей жизни на Афоне. Наш старец Парфений всегда говорит: если монах или послушник не научился говорить «простите, благословите», то он человек потерянный. На послушании, на доверии к старцу-духовнику зиждется вся духовная жизнь человека в монастыре. Без этого невозможно монашество. Потому что когда человек творит послушание, когда он делает то, что ему непонятно, и то, что он делать не хочет, он связывает свой эгоизм, свою волю, а ведь именно в нашей воле гнездится грех. Господь будет просвещать такого человека, направлять его и вразумлять. На пути послушания приобретается рассуждение[83], потому что иным путем рассуждение приобрести невозможно. Можно сказать, что путем послушания приобретается все: и молитва, и пост, и бесстрастие и все другие добродетели. И когда старец умирает, послушник получает от него благословение как человек, прошедший путь послушания, подобно студенту, который сдал выпускные экзамены и получает диплом. Но если человек не выдерживает и уходит, то он становится, как говорили египетские старцы, как яйца-болтуны, с которых птица улетела, а они так и остались зародышами.
Наш старец рассказывал, что однажды он исполнял послушание на монастырской пристани. В его обязанности входило учитывать, что привозят в монастырь, что увозят и т. п. Там он попробовал строго поститься: ничего не вкушать в постные дни. Ему понравилось, и он решил всегда такой пост держать. Сказал о своем желании игумену (тогда игуменом был старец Андрей), и тот благословил. Буквально в тот же день на него напал такой сильный голод, что он стал есть все подряд! Пошел он к игумену и говорит: «Геронда Андрей, мне стыдно на вас поднять глаза. Мне очень стыдно». И все ему рассказал. Игумен ему тогда говорит: «Вот видишь, что бывает, когда человек хочет делать добрые дела по своей воле». Это значит, дьявол надоумил его на чрезмерный пост, а как только он рассказал о своем желании старцу и взял благословение, обнаружилась подлинная сущность этого дела – дьявольская.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.