Глава V. Манихейское письмо и литература

Глава V. Манихейское письмо и литература

1. Манихейское письмо и язык Мани

АктыАрхелая, христианские клеветнические измышления о Мани, которые тем не менее содержат довольно много аутентичных материалов (ср. выше с. 61), изображают Мани несущим в левой руке (sub sinistra ala) вавилонскую книгу (Babylonicum librum, XIV 3).

Эта картина из жизни основателя вполне характерна; манихейство было типичной книжной религией. Откровения, которые Мани получил и переработал во всеохватывающую систему учения, он изложил в ряде трудов. Его церковь впоследствии заботилась о сохранности и защите традиции, берущей свое начало из времен «господина Мани».

Акты Архелая говорят о «вавилонской книге». Название «вавилонская» указывает на Нижнюю Месопотамию, где Мани вырос, и Мани сам сообщает о себе, что он вышел именно из этой земли. «Благодарный я ученик, происходящий из земли Вавилона» (М 4 — HR

II, s. 51).

Итак, Мани называет себя вавилонянином; книгу, которую он несет, называют вавилонской. Это означает, что письмо и язык этой книги были арамейскими, точнее говоря, восточно-арамейскими, и были близко родственны эдесскому сирийскому, литературному языку, разработанному в Эдессе. Письмо, которое Мани изобрел сам и использовал и которое употреблялось в восточных церковных провинциях вплоть до Туркестана, является типом алфавита, близким шрифту, выработанному в Эдессе. Однако еще более манихейское письмо сходно с мандейским шрифтом в его древнейшем варианте, еще один знак тесных исторических связей между религией Мани и мандейской баптистской религией. Примечательно то, что Мани не использовал два типа арамейского алфавита, употреблявшиеся в канцеляриях парфянских и сасанидских царей (соответственно, персидских князей) и на их монетах.

Но так как Мани перенял и переработал применительно к своим целям определенную систему письма, следует предположить, что этот алфавит был общеупотребителен именно на его родине в южной Вавилонии и потому показался ему наиболее удобным для распространения его откровений. Язык, который использовал Мани, мы можем назвать восточно-арамейским. Он представляет собой тип, тождественный эдесскому сирийскому или, по крайней мере, очень близкий к нему. Мы прекрасно понимаем, что Мани, который, очевидно, хотел прийти на смену Вардесану, великому основателю религии в Месопотамии, прибег к тому же языку, которому тот своими писаниями снискал столь широкую известность. Сохранившиеся у Феодора бар Конай отрывки манихейского стихотворения, которые, по всей вероятности, принадлежат самому Мани, написаны на эдесском диалекте. То же справедливо в отношении небольшого количества фрагментов манихейской литературы, обнаруженных в Египте. Правда, о них мы не знаем, ни когда, ни кем они были написаны. Однако письмо и содержание однозначно свидетельствуют об их принадлежности манихейству. Здесь мы встречаем некоторые незначительные отклонения от правильного эдесского сирийского. Но наши знания о раннем эдесском языке не очень обширны, и поэтому вполне можно утверждать, что засвидетельствованный в манихейских фрагментах язык почти тождествен классическому сирийскому языку, разработанному в Эдессе.

Также обращает на себя внимание то, что арамейский язык, употреблявшийся Мани и его учениками, не был диалектом, на котором говорили в землях Вавилонии, то есть, что он не идентичен ни северо-вавилонскому диалекту, использованному в вавилонском Талмуде, ни южно-вавилонскому диалекту, на котором создавались мандейские произведения. Это дает пищу к размышлениям; ибо тут, вероятно, лежит осознанный разрыв Мани с его окружением. Вряд ли можно сомневаться, что выбор сирийского эдесского средством общения для основателя новой религии был продиктован тем, что в качестве языка-посредника Мани требовался такой язык, который был бы уже распространен на как можно более обширной территории. Так как греческий для Мани как для восточного человека не принимался в расчет (греческий был для него совершенно чуждым языком, Acta Arch. XL 5), для его целей не подходил никакой другой язык, кроме эдесского сирийского, который к тому времени уже нашел многостороннее применение в качестве литературного и церковного языка как в сасанидском государстве, так и восточных частях римской империи (ср. выше с. 17–18). Обдуманный и умелый подход Мани как миссионера и пропагандиста не в последнюю очередь проявляется и в выборе языкадля своих сочинений.