Глава 2 ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ИОАННА И СИНОПТИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ
Глава 2 ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ИОАННА И СИНОПТИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ
Евангелие от Иоанна от трех синоптических (Матфея, Марка и Луки) парадоксально отличает невероятно малый запас слов. В его словаре насчитывается всего лишь около тысячи лексических единиц, то есть в два раза меньше, чем в Евангелии от Луки, словарь которого включает в себя более двух тысяч слов, и намного меньше, чем в Евангелии от Матфея, где употреблено 1700 слов. Как это ни удивительно, но словарный запас четвертого Евангелия оказывается беднее даже невероятно бедного словаря в Евангелии от Марка, состоящего всего из 1300 слов.
При этом с древнейших времен считается, что именно Евангелие от Иоанна более всего богато богословским содержанием и отличается особенной глубиной именно как Evangtlium spirituale – «духовное Евангелие». Климент Александрийский говорил, что оно особым образом касается глубин духа, и противопоставлял его трем остальным (синоптическим) именно в силу того, что в нем затрагиваются такие серьезные, касающиеся духовной жизни человека и его личных взаимоотношений с Богом темы, которых не касаются синоптики. Однако если древние авторы, например Эсхил, достигали глубины повествования, прежде всего благодаря своему потрясающему языку и его богатству (редким словам, смелым неологизмам и так далее), то языковые средства Иоанна крайне скупы, а духовная глубина, особое видение мира и человека (не случайно же символом евангелиста Иоанна стал орел!) достигается не при помощи языка, но вопреки его странной и почти необъяснимой и граничащей с настоящим косноязычием бедности.
В языке Евангелия от Иоанна почти нет имен прилагательных, а если они употребляются, то, как правило, не для внешней, а для внутренней (нравственной) характеристики человека или явления: «Пастырь Добрый», «Лоза истинная» и так далее. Наконец (на это обратит внимание каждый, кто прочитает четвертое Евангелие на языке по-гречески), в нем почти нет придаточных предложений. [Заметно это и в русском переводе. К тому же в Синодальном издании перевод Евангелия от Иоанна удачнее перевода синоптических Евангелий. Перевод четвертого Евангелия для опубликованного в 1824 году русского Нового Завета сделал сам (тогда еще будущий митрополит) Филарет (Дроздов)]. Оно почти полностью состоит из простых предложений, что делает язык его автора временами похожим на речь ребенка или же человека, которому просто трудно объясняться на том наречии, которое он избрал для своего повествования.
Еще одна черта, отличающая четвертое Евангелие от остальных, заключается в том, что здесь почти нет массовых сцен, в то время как в синоптических Евангелиях они встречаются едва ли не на каждой странице. Иисус, окруженный сотнями учеников и слушателей; Иисус, проходящий по городам и весям; Иисус на улицах и площадях Иерусалима… В синоптических Евангелиях вокруг Него всегда многолюдно; Иисус обращается сразу к сотням, если не к тысячам, людей. В Евангелии от Иоанна этого практически нет. Сопоставляя евангельские тексты, нетрудно увидеть, что один язык здесь используется для рассказа о событии, происходящем на глазах многих, и в притчах, которые Иисус рассказывает публично, и совсем другой – чтобы передать разговор с глазу на глаз или с двумя-тремя людьми. Это выражается в лексике, в конструкциях предложений, в структурах больших фрагментов речи, в риторике и так далее. Построение речи намного сложнее, когда Он обращается к большой аудитории, и проще, когда беседует с кем-то наедине.
В Евангелии от Иоанна, где массовых сцен почти нет, чуть ли не на каждой странице можно обнаружить беседы, ведущиеся вполголоса. С глазу на глаз говорит Иисус с Нафанаилом в 1-й главе; в 3-й главе Он так же беседует с Никодимом; 4-я глава содержит Его разговор с самарянкой, который тоже происходит без свидетелей; в 5-й главе – такая же беседа с расслабленным, в 9-й – со слепорожденным; в 11-й главе, где говорится о Лазаре и его воскрешении из мертвых, Иисус беседует с его сестрами – сначала с Марфой, затем с Марией; далее следует Прощальная беседа или разговор с учениками, в котором участвуют человек пять-шесть, не более; наконец, в последней главе мы находим такой же разговор (если не наедине, то, во всяком случае, при молчании свидетелей) с апостолом Петром, а до этого – с Пилатом. Все эти беседы проходят в форме диалога. Поэтому Евангелие от Иоанна можно с полным основанием назвать Евангелием разговоров с глазу на глаз.
Следующей одной особенностью Евангелия от Иоанна, на которую при чтении просто нельзя не обратить внимания, является наличие множества сцен, когда действие происходит в полумраке. С Никодимом Иисус говорит ночью, поэтому там, где происходит эта встреча, либо вообще темно, либо горит немного масла в каком-то крошечном светильнике. Вокруг темнота, а в центре – Иисус. Последняя, прощальная беседа с учениками тоже совершается в полумраке, как это изображено на картине Н. Н. Ге, которую не совсем верно сам художник назвал «Тайной Вечерей», хотя сам неоднократно подчеркивал, что имел в виду Евангелие от Иоанна.
Н. Н. Ге Тайная вечеря 1861 – 1863 Масло, холст Государственный Русский музей
В сцене взятия Иисуса под стражу, когда воины приходят в Гефсиманский сад, чтобы схватить Его, Иуда и его спутники находятся в темноте. Причем если Матфей, Марк и Лука подчеркивают агрессивность пришедших – у них в руках мечи и колья, то в Евангелии от Иоанна появляются фонари и светильники. Эти источники света как бы выхватывают из тьмы несколько фигур и небольшое пространство вокруг них, тогда как все остальное остается погруженным во мрак.
Свет выхватывает, как на полотнах Рембрандта, фигуры из темноты и чуть-чуть задевает пространство рядом с ними – все остальное тонет во тьме. Но когда вглядываешься в эту тьму, то сразу вспоминаешь, что Сам Иисус в 12-м стихе 8-й главы и в 5-м стихе 9-й главы называет Себя Светом миру. Он говорит о Себе как о Свете, Который пришел в мир и Который ещё малое время будет с теми, кто окружает Его. О Свете, Который «во тьме светит». Об этом говорится и в прологе Евангелия от Иоанна: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин., 1:5).
Свет, Который светит во тьме, – ключевая тема всего четвертого Евангелия. Но если греческий философ Диоген искал человека днем с огнем и свет его фонаря, горящего при свете дня, терялся в ослепительных лучах южного солнца Эллады, то Иисус несет в Себе какой-то другой свет – свет, что светит во тьме, пронзает эту тьму, выхватывая из нее фигуры, находящиеся рядом, при том, что все остальное по-прежнему тонет во мгле.
Имеет смысл обратить внимание на следующий момент. Иисуса берут под стражу (начало 18-й главы). Об этом как о событии первостепенной важности рассказывают все четыре евангелиста. Однако, в отличие от синоптиков, которые сообщают об этом событии от третьего лица, у Иоанна этот эпизод показан в форме диалога:
«Итак Иуда, взяв отряд воинов и служителей от первосвященников и фарисеев, приходит туда с фонарями и светильниками и оружием. Иисус же, зная все, что с Ним будет, вышел и сказал им: кого ищете? Ему отвечали: Иисуса Назорея. Иисус говорит им: это Я (в старославянском переводе сохранена структура греческого оригинала: «Аз есмь»). Стоял же с ними и Иуда, предатель Его. И когда сказал им: это Я, они отступили назад и пали на землю» (Ин., 18:3-6).
Почему эти люди с фонарями и светильниками «отступили назад и пали на землю»? Потому что их испугал ответ Иисуса «Аз есмь». Ведь «Аз есмь» означает не только простое «Это Я»; нет, это абсолютно прозрачный намек на Имя Божие, на слова «Аз есмь Сущий», которые Сам Бог обращает к Моисею из купины (Исх., 3:14). Мы, читатели, понимаем, что Иисус – это тот Свет, что светит во тьме, Бог Его устами как бы из Неопалимой, горящей и несгорающей купины говорит Свое «Аз есмь», обращаясь к пришедшим схватить Иисуса воинам. Эти слова пугают пришедших. Они, сознавая, что происходит, или нет, но объективно оказываются как бы на месте Моисея перед купиной – и именно потому отступают и падают на землю. Иисус вторично спрашивает их: «Кого ищете?» Они повторяют: «Иисуса Назорея». Иисус просто отвечает им: «Я сказал вам, что это Я; итак, если Меня ищете, оставьте их (то есть учеников), пусть идут» (Ин., 18:7-8). Сцена снова приобретает какой-то обыденный характер: воинам приказано арестовать человека по имени Иисус Назорей – и они берут Его под стражу.
Момент, когда мы, читатели, как бы оказываемся – вместе с Иудой и воинами – перед Иисусом, перед этой горящей и несгорающей купиной, действительно страшен. С другой стороны, как уже говорилось выше, в этой сцене присутствует свет – несколько фигур выхвачено им из тьмы, и этот свет как бы исходит от Самого Иисуса, из Его сердца. Сердца, которое каким-то особенным образом является местом всеопаляющего Божьего присутствия. Пройдет всего лишь несколько лет после этого страшного вечера, так подробно описанного во всех четырех Евангелиях, и апостол Павел скажет, что во Христе «полнота Божия обитает телесно». Что означают эти слова, можно понять только сердцем и, наверное, только читая Евангелие от Иоанна. При этом необходимо помнить, что ни на одно мгновение Иисус не перестает быть человеком и одним из нас… Всего лишь одним из нас… При поверхностном чтении четвертого Евангелия остается ощущение его фрагментарности. Эту иллюзию создают именно куски светлого пространства, выхваченные из темноты, на фоне которой происходит действие. Поэтому текст Иоанна не воспринимается цельным, как, скажем, Евангелие от Матфея, – наоборот, он кажется набором отдельных сцен. О том, как нужно читать это Евангелие, чтобы постичь его особую глубину и его абсолютную внутреннюю цельность, хорошо сказал еще Ориген, один из древнейших церковных писателей, живший в III в. в Александрии. Он считал, что тот, кто не прижмется к плечу Иисуса, подобно Иоанну на Тайной Вечере, и не возьмет к себе Матерь Его, как это сделал Иоанн, тот не поймет этого Евангелия.
Ориген, пресвитер Александрийский. Икона работы Вильяма МакНиколса
Прижаться к плечу Иисуса – возможно. В этом и заключается та духовная жизнь, о которой говорят святые и мистики всех времен. Говорит об этом и Франческо Петрарка в письме к Стефану Колонне: «Устрой себе уголок в средоточии своей души, где можно спрятаться, где можно радоваться, где никто не помешает твоему безмолвию, где с тобой обитал бы Христос». Бегство от шума необходимо, чтобы вникнуть в Писание и услышать, что говорит тебе Христос, но оно не должно становиться бегством от жизни с ее проблемами и уходом от реальности; бегство от шума необходимо и оправданно только тогда, когда оно готовит нас к тому, чтобы быть устойчивее в этом мире, где наша задача заключается в том, чтобы делать доброе или спешить делать добро, как говорил, цитируя по Лютеровой Библии апостола Павла, Фёдор Петрович Гааз.
Сопоставляя четыре Евангелия, можно сказать, что синоптики рисуют портрет Иисуса как бы снаружи, тогда как Евангелие от Иоанна предлагает нам Его портрет «изнутри». Двадцать глав Евангелия от Иоанна (21-я, представляющая собой своего рода второй эпилог, остается за пределами основной части Евангелия) четко делятся на две части.
Первую можно назвать «Книгой знамений», потому в самом её начале есть слова о том, что «так положил Иисус начало знамениям в Кане Галилейской». «Книга знамений Божиих» говорит нам о том, что Бог присутствует среди людей, что будущее Царство уже наступило и уже осуществляется в Иисусе, в Его словах и делах. Об этом говорят все чудеса (или, вернее, «знамения», ибо это славянское слово гораздо лучше передает смысл греческого «семейон», чем русское «чудо»), говорят именно об этом – и чудо претворения воды в вино, и исцеление расслабленного, и обретение зрения слепорожденным, и воскрешение Лазаря.
Все эти чудеса укладываются в «Книгу знамений», которая начинается с 19-го стиха 1-й главы и заканчивается 12-й главой. Можно выделить даже что-то вроде эпилога «Книги знамений», поскольку автор, если кончается какая-то значимая часть текста, всегда каким-то образом указывает на это. Первая часть Евангелия от Иоанна заканчивается словами: «Сколько знамений сотворил Он пред ними, и они не веровали в Него» (Ин., 12:37).
Далее начинается вторая часть Евангелия, которую условно можно назвать «Книгой часа», потому что начинается она словами: «Пришёл час Его» – тот самый час, о котором в начале первой части Евангелия, в «Книге знамений», Иисус говорит на браке в Кане Галилейской: «Ещё не пришел час Мой» (Ин., 2:4). Отголосок этих слов слышится в самом конце «Книги знамений»: «Пришел час прославиться Сыну Человеческому» (Ин., 12:23). Имея в виду именно этот час, Иисус затем скажет в начале «Книги часа»: «Ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в Нем» (Ин., 13:31).
Не случайно, наверное, здесь говорится о часе смерти. Почему? Очевидно, по той же причине, по какой в «Книге знамений» рассказывается и о браке в Кане Галилейской, и о ночном разговоре с Никодимом, и о беседе с самарянкой, и об исцелении сына царедворца из Капернаума, и об исцелении расслабленного, и о том, что Он, Иисус, есть хлеб Жизни, и о том, как был Он на празднике Кущей, и о том, как вызвал из гроба Лазаря. Ибо основная тема «Книги знамений» – жизнь и смерть.
«Жизнь» – одно из ключевых слов Евангелия от Иоанна вообще и первой части в частности. При том, что запас слов четвертого Евангелия, как уже говорилось, крайне невелик, среди них есть слова, которые повторены многократно и этим сразу выделяются. Если основная масса слов употребляется по 3-4 раза, не более, то отдельные слова встречаются здесь 50 и даже 70 раз. Одно из таких слов – «жизнь». Иисус Сам говорит о Себе, что Он – источник вод жизни, живой воды: «В последний же великий день праздника стоял Иисус и возгласил, говоря: кто жаждет, иди ко Мне и пей. Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой» (Ин., 7:37-38). Далее, в главе, где повествуется о добром пастыре, Иисус подчеркивает, что пришел для того, чтобы люди «имели жизнь и имели с избытком» (Ин., 10:10). О жизни вечной говорит Он и в 6-й главе, которая практически вся посвящена именно этой теме.
Что же это такое – «жизнь вечная»? «Старайтесь не о пище тленной, – говорит Спаситель, – но о пище, пребывающей в жизнь вечную, которую даст вам Сын Человеческий» (Ин., 6:27). А далее Его слушатели восклицают: «Господи! подавай нам всегда такой хлеб» (Ин., 6:34), то есть «хлеб Божий, который сходит с неба и дает жизнь миру», хлеб истины. Тот, кто вкушает этот хлеб, будет жить вечно. Отцы, евшие манну в пустыне, умерли. Хлеб же, сходящий с небес, не таков. Тот, кто вкушает его, не умрет. «Я есмь хлеб жизни», – говорит Иисус (иными словами, тот хлеб жизни, который сошел с небес). «Хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя» (Ин., 6:51).
Разными словами Иисус подводит нас к одной теме – теме жизни вечной: «Верующий в Сына имеет жизнь вечную» (Ин., 3:36). Затем на фоне слов о жизни вечной, которые читателю Евангелия уже запомнились, Иисус сталкивается со смертью: в гробнице лежит умерший четыре дня назад Лазарь. И именно перед этой гробницей Иисус, прежде чем вернуть умершего к жизни, говорит, что Он есть «воскресение и жизнь» (Ин., 11:25). Здесь, в этом эпизоде, мы видим малую победу над смертью, предваряющую большую победу, которую одержит над нею уже Сам Иисус.
В Евангелии от Иоанна нетрудно проследить две основные темы: смерти, которая отступает перед жизнью, и жизни, которая побеждает смерть.
Первая тема связана с жизнью вне какой бы то ни было связи со смертью («Я есмь хлеб жизни»). Но далее развивается вторая тема – жизнь вечная перед лицом смерти: «Хлеб же, сходящий с небес, таков, что ядущий его не умрет, сей жить будет вовек» (Ин., 6:58). Наконец, когда читатель уже начинает понимать, что Иисус помогает ему не бояться смерти, происходит столкновение с конкретной смертью во всей ее безобразности и предельной прозаичности (он «уже смердит, – говорит Марфа о своем умершем брате, – ибо четыре дня, как он во гробе»). И тут Иисус уже зримо побеждает смерть, возвращая Лазаря к жизни. В финале Евангелия от Иоанна происходит наша последняя встреча со смертью, когда Иисус умирает на Кресте, чтобы затем Своей смертью попрать или победить смерть, и воскресает на третий день, потому что Он есть «воскресение и жизнь».
Конечно, та, предварительная, победа, о которой рассказано в тексте о воскрешении Лазаря, не столько предваряет повествование о смерти и воскресении Самого Иисуса Христа, сколько противопоставляется этому повествованию: Иисус возвращает Лазаря к прежней жизни – подобно тому, как сегодня возвращается к ней с операционного стола человек, переживший клиническую смерть, – чтобы, как и раньше, есть и пить, временами впадать в грехи, проявлять слабости, а затем умереть, как умирают все остальные. Не случайно, согласно церковному преданию, Лазарь позднее стал епископом в одном из городов на Кипре, а потом почил, причем его гробница сохранилась до наших дней.
А Сам Иисус? Он Сам, воскреснув из мертвых на заре третьего дня после Своей смерти, уже не возвращается к тому, что было раньше, до Его смерти на Кресте, но восстает к какой-то новой, пока никем другим не испробованной или вечной жизни. Поэтому, собираясь ежегодно в Пасхальную ночь в храме, чтобы вместе со всеми, кто сюда пришел, знакомыми и незнакомыми, возрадоваться воскресению Христа из мертвых, мы, в сущности, не знаем, что это такое, ибо с нами ничего подобного пока не было. И даже если мы порой переживаем нечто такое, что соединяет нас с воскресением и открывает нам его тайну, то выразить это словами мы все же оказываемся не в силах.
Что Христос воистину («ондос») воскрес (Лк., 24:34), как говорили об этом апостолы, как мы сами возвещаем об этом друг другу в пасхальные дни словами «Воистину вос-кресе», понять мы можем только одним путем – почувствовав, что Он сегодня действительно, хотя незримо, но реально присутствует среди нас и участвует в нашей жизни. Не случайно и апостолы соглашались с тем, что Он воистину воскрес только после того, как узнавали об этом от Самого являвшегося им Иисуса.
Слово «вечная» – редкий случай употребления в Евангелии от Иоанна имени прилагательного. Но и в данном случае оно также дает не внешнюю, пространственно-временную, а внутреннюю, качественную характеристику такому понятию, как «жизнь». «Вечная» – это все же не временная, а какая-то совсем другая характеристика новой жизни. Жизнь вечная – это вовсе не та жизнь, которая простирается на бесконечное время – через века и тысячелетия. Это не физическое бессмертие, о котором мечтали ученые-материалисты в начале XX в. Это – жизнь вне времени, когда время побеждено вместе со смертью, это жизнь иная не количественно, но именно качественно.
В юности я был знаком с очень старым человеком, ученым и замечательным педагогом, настоящим профессором былых времен, который в возрасте восьмидесяти с лишним лет предпринял попытку самоубийства, поскольку ему было трудно смириться со старостью, с тем, что ослабевают его физические силы, память и, как ему казалось, умственные возможности. Дочь спасла его в последний момент. Возвращение к жизни стало для него каким-то рубежом. Получив после своей, к счастью неудавшейся, попытки уйти из жизни еще два или три года жизни, он в чем-то стал абсолютно другим человеком – просветленным и радостным… Почувствовавшим в жизни что-то такое, что не связано с физическими возможностями человека, но нечто во много раз большее.
Жизнь, приобретенная нами через Воскресение Спасителя, – это уже не просто существование в условиях времени и места, но жизнь на фоне побежденного времени, когда время над нами не властно. «Смерть и время царят на земле, но владыками их не зови», – наверное, именно об этом писал Владимир Соловьев. Понять это очень важно. В противном случае мы начинаем представлять себе Воскресение очень грубо, физически, материально; тогда оно перестает быть тайной, становится какой-то сверхфизической демонстрацией всемогущества Божия для нашего ума. А наша задача, заключается в том, чтобы, созерцая Воскресение Спасителя, каким-то образом участвуя в нем, понять, что мы прикасаемся к тайне, которую человеческий ум понять не в силах. Понять и то, что, даже если когда-то мы узнаем, что это такое, мы не сможем об этом никому рассказать, потому что слова здесь бессильны. Здесь мы имеем дело с чем-то, что неизмеримо больше слов, – с тайной.
Воскрешением Лазаря заканчивается «Книга знамений». Основную часть «Книги часа» – часа славы, смерти и воскресения – составляет прощальная беседа Иисуса, или, как нередко говорят библеисты, «завещание Иисуса». Этот текст, который обычно читается на утрене в Страстную пятницу в качестве первого из двенадцати Евангелий, начинается словами: «Ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в Нем». В Евангелии от Иоанна это такой же большой и единственный в своем роде блок прямой речи Самого Иисуса, как Нагорная проповедь в Евангелии от Матфея. Других мест такого типа в Евангелии нет.
Но что такое Нагорная проповедь? Это тоже своего рода завещание Иисуса, в котором Он говорит, как жить, чтобы стяжать главное блаженство – нищету в Духе. Этой же теме посвящена и Его прощальная беседа. Только в Нагорной проповеди речь идет о «наружных» правилах, следование которым вводит человека в Царство Божие, а в прощальной беседе говорится о том же самом, но с точки зрения сердца и его глубин – здесь раскрывается смысл той дороги, что ведет в жизнь вечную изнутри.
Прощальная беседа (как и Нагорная проповедь!) от начала до конца выдержана в стилистике Ветхого Завета и полна прямых параллелей с разными местами Пятикнижия и почти прямых цитат из самых разных книг Писания. Так, конец 47-й, 48-я и 49-я главы книги Бытие посвящены словесному завещанию Иакова, которое он, почувствовав приближение смерти, оставляет Иосифу. В главах 31-33 Второзакония говорится о предчувствии Моисеем смерти и его завещании народу Израилеву. Книга Иисуса Навина – главы 23-24, 12-я глава Первой книги Самуила, 14-я глава книги Товита также содержат завещания ветхозаветных проповедников своим потомкам. И подобных завещаний в Ветхом Завете довольно много. Свою прощальную беседу Иисус адресует ученикам, а вместе с ними и нам (в Деяниях святых апостолов мы встретимся с аналогичной прощальной беседой Павла – глава 20-я). С Нагорной проповеди начинается проповедническое служение Иисуса, Прощальной беседой оно завершается, но оба текста (именно как первый и последний шаги Иисуса в его деле по разъяснению того, что такое Царство Небесное и жизнь вечная) теснейшим образом связаны друг с другом.
Есть в Евангелии от Иоанна и небольшой по объему, но чрезвычайно важный по смыслу рассказ об омовении Иисусом ног ученикам. Он занимает в этом Евангелии то же место, что и повествование о Тайной Вечере у синоптиков. Там, где в тексте Матфея, Марка и Луки находится рассказ о Тайной Вечере, у Иоанна говорится об омовении ног. И не случайно в литургии Великого четверга эти два рассказа соединены, причем повествование об омовении ног включено в составное Евангелие таким, которое читается именно в момент особого воспоминания Тайной Вечери.
Необходимо обратить внимание на два следующих стиха: «Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам» (Ин., 13:14-15). Здесь употребляется греческое слово «парадигма», то есть «пример»; пример, что Иисус дает нам как Своим ученикам. Пример любви, которая выражается в служении ученикам, когда Иисус, из учителя становясь слугой для каждого, объединяет их, а следовательно, и нас Своим служением в единое целое. Торжеством любви можно назвать и Тайную Вечерю, ибо тут Иисус через причащение от единого хлеба и одной чаши также объединяет Своих учеников в единое целое. «Один хлеб, и мы, многие, одно тело, – говорит об этом апостол Павел (1Ко., 10:17), – ибо все причащаемся от одного хлеба». Об этом же говорится в одной из молитв литургии святого Василия Великого: «Нас же всех от единого хлеба и чаши причащающихся, соедини друг ко другу во единого Духа Святаго причастие»…
Омывая ноги апостолам, Иисус об этой любви пока не говорит, но только намекает на нее. Говорит же Он о ней в прощальной беседе, тон которой задается 34-м и 35-м стихами 13-й главы: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга, как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою».
Размышляя над этими стихами, важно понять, что эта заповедь новая вовсе не потому, что она противопоставлена каким-то старым заповедям; ибо об этом же, в общем, говорится и в Ветхом Завете. Уже в книге Левит мы читаем, что ближнего нужно любить, как самого себя, что Бог возлюбил отцов наших и любовь Божия водворилась на земле в незапамятные времена. Тема любви – это уже одна из основных тем Пятикнижия. В приведенных же выше новозаветных стихах в слово «новый» вложено совсем иное содержание: это не «новый в противоположность старому», а «всегда новый», то есть неустаревающий. Новый Завет поэтому не противопоставлен Старому, Ветхому Завету, он Новый совсем по другой причине – потому что он всегда новый. Об этом когда-то хорошо сказал святитель Ириней, епископ Лионский, показав, что христианство отличает весьма существенная особенность: оно всегда жгуче современно и не воспринимается как что-то устаревшее, древнее, взятое из тьмы веков.
Христианство отвечает на те вопросы, которые задает ей сегодняшний человек, озабоченный своей сегодняшней болью, сегодняшними бедами, а не уводит его куда-то в далекое прошлое. В основе большинства религий лежит уход в прошлое, в какие-то древние ритуалы, обычаи и церемонии. Это было и у египтян, и у греков. Греки, жившие в эпоху Иисуса, чуть раньше и чуть позже, и даже в эпоху Платона в IV в. до н. э., понимали, что все те ритуалы, которые они совершают по закону своей религии, – это всего лишь дань прошлому, благочестивое воспоминание о том, что для их предков некогда было свято. Они прекрасно понимали, что корни этих ритуалов уходят в далекое прошлое, что совершать их необходимо в силу традиций, главным образом, потому, что так было установлено теми, кто основал их города и заложил основные принципы в их законы. Потому что этого хотели их прадеды и прапрадеды.
И вообще обращенность в прошлое характерна для большинства религий. А Иисус производит удивительный переворот. Он создает то, о чем о. Александр Шмеман говорил: «Это не религия, это что-то другое». Действительно, христианство – это жизнь, потому что это всегда ново. Оно не уводит человека в прошлое, а укореняет в настоящем. Христианство делает нас современниками нашего века, людьми, реально живущими в сегодняшнем мире, чтобы понять этот мир и победить не какое-то абстрактное зло, а то именно зло, что сегодня разрушает нас, людей вокруг нас, общество, мир и так далее.
Заповедь любви, которую дает нам Иисус, потому всегда новая, что не устаревает. Все, чему учит нас Христос, относится ко дню сегодняшнему и ко дню завтрашнему, в который мы должны идти вслед за Ним, хотя это и страшно. В Евангелии от Марка мы читаем, что апостолы поспешают за Иисусом. Он – впереди, им страшно идти за Ним, им хотелось бы остаться там, где они были. Возврат в прошлое всегда проще, чем путь в будущее. Но Иисус ведет нас именно по дороге, устремленной в будущее. Он учит нас не погружаться, подобно язычникам, в мифы и предания былого, а иметь дерзновение жить в настоящем, в сегодняшнем дне. «Иди за Мною и предоставь мертвым погребать своих мертвецов» (Мф., 8:22). И наверное, это реальная победа, которую одерживает Иисус.
После окончания прощальной беседы, в ходе которой черты дерзновения жить в настоящем вырисовываются и обретают конкретные формы, приходят стражники и воины, чтобы Его схватить. Далее – арест, допросы, дорога на Голгофу, казнь, Крест, у которого стоят Матерь Его и ученик, слово Его: «Совершилось!», последний вздох, снятие с креста и воскресение. Казалось бы, на этом Евангелие и должно закончиться, тем более что в конце 20-й главы (стихи 30-31) говорится: «Много Иисус сотворил пред учениками Своими и других знамений (в Синодальном переводе «чудес». – Г.?.), о которых не написано в книге сей. Сие же написано, дабы вы уверовали, что Иисус есть Христос, Сын Божий, и веруя, имели жизнь во имя Его», – и евангелист как бы ставит точку. Однако неожиданно к этому эпилогу прибавляется следующий, второй эпилог. Он содержит два эпизода.
Иисус является ученикам на море Тивериадском в предрассветном утреннем тумане (начало 21-й главы). Они вытаскивают сети, полные рыбы, хотя перед этим, работая всю ночь, ничего не поймали. Внимательный читатель Евангелия вспоминает, что об этом уже было рассказано в Новом Завете – в 5-й главе Евангелия от Луки. Там эта сцена практически описана во всех подробностях: ученики вместе с Воскресшим переживают то, что они уже пережили, когда следовали за Иисусом при Его жизни. И через эту сцену в начале 21-й главы мы тоже становимся участниками евангельских событий. Потому что подобно тому, как ученики вторично, вместе с Воскресшим пережили чудесный лов рыбы, так и мы вместе с Ним во второй, третий, сотый раз переживаем то, что описано в Евангелии. Об этих стихах можно сказать: это дверь, через которую можно войти внутрь Евангелия, чтобы жить уже не снаружи, а внутри его.
Воскресший Спаситель ждет учеников на берегу озера. Он говорит им: придите и возьмите эту еду. «Из учеников же никто не смел спросить Его: «кто Ты?», зная, что это Господь» (Ин., 21:12). А Он берет хлеб и даёт им. Что нам это напоминает? Евхаристию. Подобно тому, как в Евангелии от Луки Воскресший совершает евхаристическую трапезу вместе с двумя Своими учениками в Эммаусе (глава 24), в 21-й главе Евангелия от Иоанна Воскресший на берегу Тивериадского озера совершает ее вместе с галилейскими рыбаками.
Так Иисус явился Своим ученикам в третий раз. И нам бессчетное число раз является Он в таинстве Евхаристии. Вопросом Иисуса, обращенным к Петру: «Любишь ли ты Меня больше, нежели они?» – начинается последний диалог Иисуса с Петром. Этим диалогом, в сущности, и заканчивается повествование Евангелия от Иоанна. Следует обратить внимание на два последних стиха 21-й главы: «Сей ученик и свидетельствует о сем, и написал сие». Это уже как бы второй эпилог, написанный от лица евангелиста. А далее идут слова: «И знаем, что истинно свидетельство его». Этот (третий!) эпилог написан уже общиной, учениками или Церковью. Глагол ойдамен – «знаем», на который обычно как-то мало обращают внимание комментаторы, имеет очень глубокий смысл. Это своего рода печать, что ставится на документ и придает этому документу значимость и силу. Вместе с первыми учениками Иисуса присоединяемся к этому ойдамен и мы, потому что, если Евангелие от Иоанна прочитано нами до конца и пережито, мы не просто имеем представление о том, что говорил и чему учил Иисус – и чему Он продолжает учить нас, – но мы это знаем по собственному опыту. Это знание отличается от знания математики, физики, биологии и т. д. тем, что знание в области любой науки можно передать, ему можно научить. Знание же, которое мы получаем в процессе нашей духовной жизни, во время нашего пребывания со Христом, приходит только через личный опыт и с чужих слов просто не воспринимается.