Неприязнь к догматизму

Неприязнь к догматизму

Дух века сего весьма недружелюбно настроен по отношению к приверженцам любой догмы. У нас не в почете те, кто непреложно формулирует свои взгляды и неизменно их отстаивает. И каким бы образованным, смиренным и искренним ни был человек с твердыми принципами, ему сильно повезет, если удастся избежать обвинений в предубежденности и догматизме. Сегодня считается, что по–настоящему великий ум наряду с признанием непреложных истин должен быть одновременно свободным и открытым — достаточно свободным, чтобы усваивать всякую свежую мысль, появляющуюся на горизонте, и достаточно открытым, чтобы продолжать это делать до бесконечности.

Что же нам на это сказать? Мы должны ответить, что историческое христианство по сути своей догматично, потому что называет себя верой откровения. Если бы христианство было всего лишь собранием философских и этических идей человечества (подобно индуизму), догматизму в нем не было бы места. Но если Бог (как утверждают христиане) говорил «издревле… в пророках, а в последние дни… говорил нам в Сыне» (Евр. 1:1) Своем, то почему мы называем догматиками тех, кто сам верит в Его Слово и побуждает к тому же остальных? Если Божье Слово, которое можно прочесть и принять и сегодня, действительно существует, то разве не было бы величайшей глупостью и грехом не воспринимать его всерьез?

Конечно же, тот факт, что Бог говорил с людьми и что Его откровение записано в Книге, не означает, что христиане знают все. Боюсь, что иногда мы производим впечатление таких вот всезнаек, и тут нам необходимо Божье прощение за самоуверенную претензию на всеведение, ибо мы не знаем всего. Тот перевод 1 Ин. 2:20, где говорится: «Вы… знаете всё», почти наверняка неверен. Лучшие переводы звучат так: «Все вы знаете» или «У всех вас есть знание». Иоанн утверждает, что у всех христиан есть какие–то знания, а не то, что некоторые христиане обладают всем знанием.

В том же послании апостол признается, что по отношению к будущей жизни «еще не открылось, что будем» (1 Ин. 3:2). Точно так же Моисей, которому были даны уникальнейшие откровения от Бога, восклицал: «Владыка Господи, Ты начал показывать рабу Твоему величие Твое и крепкую руку Твою…» (Втор. 3:24). В том же ключе апостол Павел, из посланий которого церковь и по сей день пытается черпать глубину и основательность его учения, сравнивал наше имеющееся частичное знание с бессмысленным лепетом ребенка и мутным отражением в тусклом стекле (1 Кор. 13:9–12). Если уж Моисей в Ветхом Завете и Павел с Иоанном в Новом так вот смиренно признаются в своем неведении относительно большей части истины, то кто мы такие, чтобы объявлять себя всезнайками? Нам еще раз нужно услышать отрезвляющие слова Иисуса: «…не ваше дело знать времена или сроки…» (Деян. 1:7). Он говорил тогда о тех временах и сроках, «которые Отец положил в Своей власти». Этот же принцип применим и к остальным сферам истины. Пределы нашего знания установлены не в соответствии с тем, что нам хотелось бы узнать, но в соответствии с тем, что Богу угодно было нам открыть.

Пожалуй, самое удачное выражение этого принципа можно найти во Второзаконии: «Сокрытое принадлежит Господу Богу нашему, а открытое — нам и сынам нашим до века…» (Втор. 29:29). Здесь вся истина поделена на две части: сокрытое и открытое. Нам сказано, что сокрытое принадлежит Богу. И поскольку оно принадлежит Богу и Он не счел нужным открывать его нам, то не следует пытаться вырвать у Него сокровенные знания; нужно удовлетвориться тем, что есть. С другой стороны, сказано, что «открытое принадлежит нам и сынам нашим до века». Значит, поскольку Бог отдал эти знания нам и они теперь наши, Он хочет, чтобы мы сами обладали ими и передавали их грядущим поколениям. Иными словами, Бог хочет, чтобы мы радовались тому, что теперь принадлежит нам (ибо Он открыл нам это), и не желали того, что принадлежит только Ему (ибо Он многое оставил сокрытым). Мы должны быть догматиками по отношению к тому, что было явственно открыто Богом, и оставаться агностиками по отношению к тому, что открыто не было; именно такое сочетание догматизма и агностицизма нам так трудно сохранить. Беды начинаются, когда наш догматизм вторгается в сферу сокрытого или когда агностицизм затемняет открытое. Нам по–настоящему необходимо, «познавая лучшее» (Флп. 1:10), научиться различать эти две сферы истины: сокрытое и открытое. Человек, говорящий о чем–то «Я не знаю», проявляет духовную зрелость в той же степени, что и другой человек, говорящий о чем–то ином «Я знаю» (но это только при условии, что первый имеет в виду часть сокрытого, а второй — часть открытого знания).

Итак, христианский догматизм ограничен (или должен быть ограничен) определенными рамками. Он не является претензией на всеведение. Однако, если речь идет об истинах, ясно открытых в Писании, христиане не должны сомневаться или извиняться. Новый Завет полон догматических утверждений, начинающихся со слов «Мы знаем», или «Мы уверены», или «Мы убеждены». Если вы в этом сомневаетесь, прочитайте 1 Ин., где глаголы со значением «знать» встречаются около сорока раз. Они звучат радостной уверенностью, которая, к сожалению, утрачена сегодня во многих церковных общинах и которую нам так нужно обрести вновь. Профессор Джеймс Стюарт писал: «Ошибочно будет утверждать, что смирение исключает убеждения. Честертон Г. К. однажды мудро высказался о том, что сам же назвал „смещением смирения": „Сегодня мы страдаем оттого, что смирение не на своем месте. Скромность умеряет теперь не уверенность в себе, а веру в свои убеждения, и это вовсе не нужно. Человек задуман сомневающимся в себе, но не в истине, ибо это извращение. Мы, того и гляди, породим людей столь скромного ума, что они не поверят в арифметику"[1]». — «Мы всегда должны оставаться скромными и смиренными, — продолжает профессор Стюарт, — но неуверенными и сомневающимися в Евангелии — никогда!»[2]. Вряд ли можно назвать верным такое определение догмы, как «высокомерное высказывание собственного мнения». Если человек придерживается догмы, это совсем не значит, что он преисполнен гордыни или самодовольства.

Мы вполне можем утверждать, что свободный и открытый ум, так горячо одобряемый в наши дни, является не только благословением. Несомненно, нужно оставаться открытыми и восприимчивыми по отношению к тем вопросам, которые не определены точно в Писании, чтобы наше понимание Божьего откровения углублялось и дальше. Кроме того, нужно уметь отличать доктрину оттого, как мы ее толкуем или формулируем (кстати, не всегда верно). Но когда Библия учит о чем–либо с предельной простотой и ясностью, культ открытого разума становится признаком не духовной зрелости, а духовной незрелости. Тех же, кто никак не может решить, во что же им верить, кто «колеблется и увлекается всяким ветром учения», Павел называет «младенцами» (Еф. 4:14, греч. nepioi). И характерной чертой «времен тяжких», в которые мы живем, как раз является преобладание людей, «всегда учащихся и никогда не могущих дойти до познания истины» (2 Тим. 3:1,7).

Интересную иллюстрацию этому дал Г. К. Честертон в своей «Автобиографии». Он описывает X. Г Уэллса как человека, «реагировавшего на все слишком стремительно», постоянно находившегося в состоянии противодействия и, по–видимому, неспособного самостоятельно прийти к твердым, прочным убеждениям. Дальше Честертон пишет: «Мне кажется, он считал, что разум нужно держать открытым именно для того, чтобы он все время оставался открытым. Я же абсолютно убежден, что открывать разум — как и рот — нужно лишь для того, чтобы сразу же закрыть его, положив туда что–то полезное»[3]. Самьюэл Батлер придерживался того же мнения, хотя представлял себе разум не в виде открытого или закрытого рта, а в виде комнаты: «Открытый разум сам по себе неплох, но нельзя открывать его настолько, чтобы стало невозможно там хоть что–нибудь удержать или выставить оттуда нежеланных гостей. Он должен иметь возможность иногда запирать свои двери, а то не будет житья от сквозняков».