Глава I

Глава I

Я был меньший между братьями моими и юнейший в доме отца моего.

В большой семье младшего ребенка зачастую почитают за непослушного и несмышлёного. От него многого не ждут. Конечно же, в отличие от других детей, он не может быть первым. Ведь ему некого за собой вести, ибо нет среди братьев младше, чем он. И поэтому он всегда в подчинении.

Так происходит в наши дни. Так было и три тысячи лет назад в деревне, называвшейся Вифлеем, в семье Иессея, имевшего восьмерых сыновей. Семь старших братьев работали вблизи отцовского хозяйства. А младшего, восьмого, обычно отправляли в горы пасти маленькую семейную отару.

Отправляясь на свое пастушеское послушание, Давид, а звали его именно так, всегда брал с собой две непременные вещи; пращу и небольшую арфу. На богатых горных пастбищах, где овцы днями пасутся на одном и том же уединенном лугу, пастух свободно мог предаваться своим размышлениям.

Но со временем чувство одиночества и тихой грусти, посещавшие и раньше нашего пастушка, стали возрастать. Сердце его сжималось все больше и больше, и он не мог уже сдерживать обильных слез, источавшихся из его томящейся души. Тогда он брал арфу… Воздух наполнялся переливчатыми звуками, в которые вскоре вплетался красивый, сильный и нежный голос. Когда же юноша переставал находить утешение и в этом, арфа откладывалась в сторону, вынималась праща. Давид начинал собирать камни, а затем один за другим запускал их в стоящее на удалении дерево — с чувством сражающегося воина. После того, как камни заканчивались, он направлялся к пораженному дереву, собирал их заново и определял следующего древесного противника, на еще более отдаленном расстоянии. Он вступал во множество таких поединков, пока боевой дух его не успокаивался.

Таков был наш пастух, певец и воин. Еще он всем сердцем любил своего Господа. В ночные часы, когда овечки спали, и он, казалось, оставался в полном одиночестве, начиналось его общение с Богом. Всматриваясь в гаснущий огонь, он брал свою арфу, и его чудесная игра вновь соединялась с не менее чудесным голосом. Он пел древние гимны о вере своих праотцев. Он пел и пел. Пел и… плакал. И лилась в небо забытая хвала, и дальние горы подхватывали ее вместе с его слезами и передавали еще выше и выше, вознося к Богу.

Днем же ему надо было заботиться о своих овечках, обо всех до единой. И он делал это заботливо и нежно. Если же он ими не занимался, не играл на арфе и не пел, то возвращался к своей праще, которая заменяла ему друга, и запускал камни до тех пор, пока они не попадали точно в цель.

И вот однажды, когда он во всю полноту своего голоса и сердца пел Богу, ангелам, овцам и проплывающим облакам, он вдруг заметил врага живого.

Огромный медведь! Давид бросился вперед. Оказалось, что оба они устремились к одной и той же цели — ягненку. Юноша и медведь внезапно остановились на полпути и обернулись, став друг против друга.

— Похоже, что я вовсе и не боюсь, — подумал Давид, инстинктивно отыскивая в пастушеской сумке камень. Но тем временем эта коричневая масса на мощных мохнатых лапах бешено ринулась в его сторону. Он же, движимый силой юности, послал в эту яростную мишень обточенную и заостренную водами гальку. Просвистев в воздухе, та навсегда уложила его первого живого и мощного противника.

Несколько мгновений спустя, наш, уже не столь молодой, как минуту назад, человек подобрал маленькую овечку и сказал:

Я — твой пастырь, а Бог — мой…

Поздно вечером была сложена новая песнь. Пастух вновь и вновь возносил ее небесам, и все ангелы внимали ей. Они стали хранителями этой дивной песни и передавали ее как целебный бальзам всем сокрушенным сердцем в грядущих веках.