10. собеседование аввы Исаака Скитского (второе) о молитве

10. собеседование аввы Исаака Скитского (второе) о молитве

глава 1

Между высокими постановлениями отшельников, изложенными при помощи Божией, хотя и не искусным пером, порядок повествования заставляет кое–что вставить, присовокупить, хотя это и кажется родимым пятном, положенным на красивое тело. Впрочем, я не сомневаюсь, что этим будет доставлено всем простецам немалое вразумление касательно образа Всемогущего Бога, о котором читается в книге Бытия, особенно когда это касается такого важного догмата, так что незнание его без большого богохульства и ущерба для кафолической веры не может оставаться.

глава 2 Об обычае праздновать Пасху в Египте

В египетской стране, по древнему преданию, соблюдается такой обычай, что после дня Богоявления (под которым священники той области понимают Крещение Господне и Рождество по плоти, и потому торжество того и другого таинства празднуют не в два дня, как в западных областях, а в один день), александрийский первосвященник рассылал послания по всем церквам Египта, в которых назначал начало Четыредесятницы и день Пасхи не только по всем городам, но и по всем монастырям. Итак, по этому обычаю, немного дней спустя после предыдущей беседы с аввою Исааком, пришли «праздничные послания епископа вышесказанного города, Феофила, в

\426// которых с назначением дня Пасхи он поместил длинное рассуждение против нелепой ереси антропоморфистов и опроверг ее обильной речью. Это почти всеми монахами, обитавшими по всему Египту, по ошибке от простоты было принято с таким огорчением, что большая часть старцев всего братства определила отвращаться упомянутого епископа, как зараженного весьма важной ересью, а именно, казалось противным Св. Писанию — отвергать, что Всемогущий Бог имеет образ подобный человеческому, поскольку ясно свидетельствуется, что Адам сотворен по образу Его! Наконец и теми, которые обитали в скитской пустыне и которые совершенством и познаниями превосходили всех, живших в египетских монастырях, это послание было отвергнуто, так что кроме аввы Пафнутия, пресвитера нашего общества, никто из прочих пресвитеров, бывших в той же пустыне настоятелями над другими тремя церквами, вовсе не позволял ни читать, ни объявлять на своих собраниях.

глава 3 Серапион впал в ересь антропоморфистов

Итак, среди державшихся этого заблуждения был старец древней строгости в воздержании и в деятельной жизни, во всем совершенный, по имени Серапион. Он по неучености, вопреки всем, содержащим истинную веру, столько погрешал во мнении о вышесказанном догмате, сколько заслугами жизни и летами превосходил почти всех монахов. Он после многих увещеваний святого пресвитера Пафнутия не смог стать на стезю правой веры, оттого что это мнение казалось ему новизною, которой предки не открывали и не передали. В то время случилось, что один диакон, именем Фотий, муж высокой учености, желая увидеть братьев, обитавших в той пустыне, пришел из Каппадокии. Блаженный Пафнутий, с большой ласкою приняв его, для утверждения веры, изложенной в письмах вышесказанного епископа, поставив на средину, при всех братьях стал спрашивать: кафолические церкви всего Востока

\427// как толкуют то, что говорится в книге Бытия: сотворим человека по образу и по подобию Нашему (Быт 1, 26)? Когда он объяснил, что все начальники церквей понимают образ Божий и подобие не в простом буквальном, а духовном смысле, обильной речью и многими свидетельствами Св. Писания доказывал, что к неизмеримому, необъятному и невидимому величию неприложимо что–либо такое, что может быть изображено в человеческом составе и подобии, потому что Бог имеет бестелесную, несложную, простую природу, которую нельзя как глазами видеть, так и умом объять; то старец, тронувшись многими и сильными доказательствами ученого мужа, склонился к вере, кафолическому преданию. Когда беспредельная радость наполнила авву Пафнутия и нас всех по случаю этого согласия его, а именно, что такому древнему мужу, совершенному в стольких добродетелях, погрешавшему по одной неучености и сельской простоте, Бог не позволил до конца уклоняться от стези правой веры, и когда мы, встав для возблагодарения, вместе изливали молитвы Господу, то старец в молитве смутился духом оттого, что почувствовал, как из сердца его исчез тот образ божества антропоморфистов, который он привык представлять себе в молитве, так что вдруг горько заплакал, часто всхлипывая и повергшись на землю, с сильным воплем восклицал: «о, несчастный я! отняли у меня Бога моего; кого теперь держаться, не имею, или кому кланяться и молиться, уже не знаю». После этого мы возвратились к авве Исааку и, увидав его, приступили к нему с такою речью.

глава 4 О возвращении к авве Исааку и выведении из заблуждения вышесказанного старца

Хотя новость недавно случившегося дела и желание начатой беседы о состоянии молитвы заставили нас, оставив все прочее, прийти к твоему блаженству, но к этому желанию присоединилось и тяжкое заблуждение аввы Серапиона, в которое он впал, как мы думаем, по хитрости

\428// нечистых демонов. Ибо мы колеблемся немалым отчаянием, видя, что он по неведению не только совершенно погубил столько трудов, которые похвально совершал пятьдесят лет в этой пустыне, но и подвергся опасности вечной смерти. Итак, во–первых, мы желаем знать, откуда или для чего приключилось с ним такое тяжкое заблуждение; потому просим научить, как мы можем достигнуть того качества молитвы, о котором ты прежде рассуждал не только обильно, но и возвышенно? Ибо до того подействовала на нас удивительная эта беседа, что привела дух наш только в изумление, а не показала, как мы могли бы совершать ее или научиться ей.

глава 5 Ответ о происхождении вышеупомянутой ереси

Исаак. Не нужно удивляться тому, что человек простейший, никогда не учившийся пониманию сущности и природы Божества, по невежеству мог до сих пор удержаться в привычке древнего заблуждения или обольщаться, а, вернее сказать, закоснеть в прежнем заблуждении, которое разносится не новым обольщением демонов, как выдумаете, а познанием древнего язычества. По привычке к тому заблуждению, по которому почитали демонов, представляемых в образе людей, и ныне также думают, что необъятное и неизреченное величие истинного Божества надо почитать под каким–нибудь начертанным образом, который, стоя на молитве, постоянно умоляли и всегда держали перед глазами. Против этого заблуждения прямо направлено следующее изречение: славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку (Рим 1, 23). Также пророк Иеремия говорит: народ Мой променял славу свою (Бога) на идола! (Иер 2, 11). Это заблуждение хотя по сказанному происхождению и срослось с чувствами некоторых, однако под предлогом следующего свидетельства: сотворим человека по образу Нашему и подобию, по неискушенности или невежеству привилось и в душах тех, которые никогда не

\429// были осквернены языческим суеверием, так что ересь антропоморфистов произошла от превратного толкования, и поэтому с упорным извращением настаивают, что безмерное и простое существо Божие сложилось с нашими чертами, в образе человеческом. Но кто наставлен в православных догматах, тот отвращается этого, как языческого богохульства, и таким образом достигает такой чистоты молитвы, что не представляет в уме никакого видимого изображения Божества или телесного Его очертания.

глава 6 По каким причинам Иисус Христос кому–либо из нас является то смиренным, то славным?

По мере чистоты своей, как я сказал в прежней беседе, всякий ум в молитве своей или возвышается, или вращается в образах, именно настолько отрешается от представления земных, материальных предметов, насколько возвысилось состояние его чистоты, и это бывает причиною того, что внутренним взорам души Иисус является то смиренным, т. е. в плоти, то прославленным, во славе Своего величия. Ибо не могут видеть Иисуса, идущего в Царство Свое те, которые, находясь еще как бы в иудейской немощи, не могут говорить с апостолом: если же и знали Христа по плоти, то ныне уже не знаем (2 Кор 5, 16). Но лишь те чистыми очами созерцают Его Божество, которые, отрешаясь от низких, земных дел и помыслов, восходят с Ним на высокую гору уединения, которая свободна от шума всех земных помыслов и смятений, удалена от примеси всех пороков, возвышена чистой верою и превосходством добродетелей, открывает славу лица Его и образ Его светлости тем, которые заслуживают видеть Его чистыми взорами души. Впрочем, является Иисус и тем, которые пребывают в городах, селах и деревнях, т. е. которые находятся в деятельной жизни и трудах, но не в такой ясности, как являлся тем, которые могут восходить с Ним на сказанную гору добродетелей, т. е. Петру, Иакову и Иоанну. Ибо так Он явился в пустыне Моисею и Илие говорил. Господь наш, желая

\430// подтвердить это и оставить нам пример совершенной чистоты, хотя Сам, как невозмутимый источник святости, для приобретения чистоты не нуждался в отшельничестве и внешнем уединении (ибо полнота чистоты не могла очертиться какими–нибудь нечистотами толпы, не мог оскверниться общением с людьми Тот, Кто все нечистое очищает и освящает), однако удалился один на гору молиться, именно этим примером Своим научая нас, чтобы мы, если хотим молиться Богу с чистым и непорочным расположением сердца, также удалялись от всякого беспокойства и смятения толпы, чтобы, в этом теле пребывая, мы могли хоть отчасти приближаться к некоторому подобию того блаженства, которое в будущем обещается святым, и чтобы Бог для нас был все во всем (1 Кор 15, 28).

глава 7 В чем состоит цель и совершенство наших молитв

Тогда вполне совершится в нас молитва нашего Спасителя, которою Он за своих учеников молился Отцу, говоря: любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них; да будут все едино: как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино (Ин 17, 26, 21), когда та совершенная любовь Божия, которой Он первый возлюбил нас (1 Ин 4, 19), перейдет в расположение и нашего сердца, по исполнении этой молитвы Господней, которая, как мы уверены, никак не может остаться тщетной. Это будет тогда, когда всякая любовь, всякое желание, всякое упражнение, всякое старание, всякое помышление наше, все, что видим, что говорим, на что надеемся, будет Бог, и то единение, которое ныне существует у Отца с Сыном и у Сына с Отцом, перейдет и в наши чувства и умы, т. е. чтобы как Он любит нас искренней, чистой и неразрушимой любовью, так и мы прилеплялись к Нему всегдашней и неразлучной любовью, именно так соединялись с Ним, чтобы все, на что надеемся, о чем помышляем, что говорим, был Бог, стремясь к вышесказанной цели, исполнения которой желает и молящий-\431//ся Господь: да будут едино, как Мы едино. Я в них, и Ты во Мне; да будут совершенны воедино. Отче! которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною (Ин 17, 21, 24). Итак, вот назначение уединенного монаха, таково должно быть намерение, чтобы он удостоился еще в этом теле обрести некоторое подобие будущего блаженства, и начал в этом сосуде предвкушать начатки небесной жизни и славы. Вот, говорю, цель всего совершенства, чтобы дух, очищенный от всякой плотской нечистоты, ежедневно возвышался к небесному, пока всякая деятельность его, всякое стремление сердца сделается одной и постоянной молитвою.

глава 8 Вопрос: как научиться всегдашнему памятованию Бога?

Герман. Удивление от прежней беседы, для которой мы пришли сюда, теперь возрастает до большого изумления. Ибо насколько от этого учения мы воспламеняемся к желанию совершенного блаженства, настолько же впадаем в отчаяние, не зная, каким бы образом мы могли усвоить столь высокое учение Поэтому просим, терпеливо позволь нам объясниться касательно того, с чего нам начать в келье заниматься долговременным размышлением. Хотя мы знаем, что твое блаженство не оскорбляется никакой глупостью слабых, которая для того и должна быть обнаружена, чтобы исправить то, что есть в ней нелепого. Итак, по нашему мнению, необходимо, чтобы во всяком искусстве или науке, начиная с самых основ, сперва преподавали легкие, слабые начатки, чтобы, воспитывая и насыщая разумным молоком, мало–помалу взращивали, и ученики таким образом, от низшего к высшему, мало–помалу, постепенно восходили[100]. Как какой–либо отрок

\432// сможет произнести простые слоги слов, если сначала не узнает начертания букв? Или как приобретет искусство читать тот, кто неспособен еще сопрягать краткие начертания имен? Не учившийся грамматике как приобретет ораторское красноречие или философское знание? Потому я не сомневаюсь, что и в этой возвышенной науке, которая нас учит постоянно прилепляться к Богу, есть какое–нибудь основание наставления, на котором сначала утвердившись, можно было бы подняться и к самому верху совершенства. Думаем, что начало это составляет то, чтобы знать, каким размышлением удерживать Бога в памяти, или как размышлять о Боге; потом нужно знать, как этот предмет твердо сохранять, что составляет высокое совершенство. И потому мы желаем, чтобы нам указали какой–нибудь предмет для этой памяти, посредством которого мы умом восприняли бы и всегда содержали бы Бога, чтобы, держа этот предмет перед глазами, в случае уклонения от Него, мы были готовы, глядя на него, возвратиться к Богу и могли воспринять Его без всякого промедления и без трудности искания.

глава 9 Ответ на предложенный вопрос

Исаак. Ваше столь тонкое изыскание служит знаком близкой чистоты. Ибо никто не может даже спрашивать об этом, не говорю рассуждать, кроме того, кто с прилежным и деятельным старанием и трезвой заботливостью ума глубоко исследует эти вопросы и при постоянном внимании к жизни, руководясь опытом, подступает к порогу этой чистоты и стучится в двери. Поскольку вижу, что вы, не говорю, стоите у дверей той истинной молитвы, о которой рассуждаем, но как бы руками опытности осязаете внутренности и сокровенности ее и некоторых членов ужо касаетесь, то думаю, что мне не много придется потрудиться, чтобы вас, уже как бы ходящих во дворе ее, ввести и в святилище, как Господь направит, и вы не будете замедлены никаким препятствием в рассмотрении того, что

\433// нужно показать. Ибо близок к познанию тот, кто толково понимает, что он должен исследовать, недалек от знания и тот, кто начинает понимать, чего он не знает. И потому я не опасаюсь, что подвергнусь порицанию за предательство или легкомысленность, если раскрою то, что в предыдущем трактате о совершенстве молитвы я оставил без рассмотрения; думаю, что вам, ревностно подвизающимся в этом деле, благодатью Божьей сила этого открыта и без нашего наставления.

глава 10 Об установлении непрестанной молитвы

Итак, по тому наставлению, которое вы разумно сравнили с учением детей, которые иначе не могут понять первого урока азбуки и узнать начертание букв, не могут твердой рукою написать черты, если сперва после тщательного начертания на воске[101] некоторых отпечатков и формул, постоянно рассматривая и ежедневно подражая, не привыкнут выражать изображения их, — также и вам следует преподать формулу этого духовного учения, на которую всегда твердо устремляя свой взор, вы научились бы непрестанно повторять ее с пользою, и при употреблении ее, размышляя, вы могли бы восходить к высшим взглядам. Итак, предлагается вам такая формула желаемого вами учения и молитвы, о которой (формуле) всякий монах, стремящийся к непрестанному памятованию о Боге, должен привыкнуть постоянно размышлять в сердце, после изгнания всех разнообразных помыслов, потому что он сможет удержать ее не иначе, как отрешившись от всех телесных забот и беспокойств. Она как нам преподана немногими, оставшимися древними отцами, так и

\434// нами передается только очень редким и истинно желающим. Итак, для приобретения постоянной памяти о Боге вам предлагается такая формула благочестия: поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне (Пс 69, 2) Этот стишок по достоинству выбран из всего состава Св Писания. Ибо он объемлет все расположения, какие только могут относиться к природе человеческой, и прилично прилагается ко всякому состоянию и всем случаям. Именно он заключает призывание Бога во всех опасностях, заключает смирение благочестивого исповедания, постоянное бодрствование с заботливостью и страхом, содержит сознание своей слабости, чаяние быть услышанным, надежду на настоящую и всегда присущую помощь. Ибо кто непрестанно призывает своего покровителя, тот уверен, что Он всегда присущ. (Этот стих) содержит горячность любви и расположения, содержит усмотрение наветов, страх врагов; и мы, видя себя окруженными врагами днем и ночью, сознаемся, что без помощи своего Защитника не можем избавиться от них. Этот стишок есть непреоборимая стена для всех, подвергающихся нападению демонов, непроницаемая броня и крепкий щит. Он находящимся в унынии и смущении духа или угнетаемым печалью или какими–нибудь помыслами не позволяет отчаиваться в средствах к спасению, показывая, что Тот, Кого призываешь, всегда видит нашу борьбу и присущ нашим мольбам. А когда мы имеем духовный успех и веселье сердца, то он увещевает, что не следует превозноситься счастливым состоянием, которое мы не можем удержать без покровительства Бога, когда умоляем Его не только всегда, но и скоро помочь нам. Этот стишок всякому из нас необходим и полезен во всяком состоянии. Ибо кто всегда и во всем желает себе помощи, тот показывает, что он не только в обстоятельствах трудных и печальных, но и в счастливых и радостных одинаково нуждается в помощнике Боге, чтобы Он содействовал ему как в избавлении от тех, так и в пребывании в этих (счастливых обстоятельствах), зная, что слабость человеческая ни в том, ни в другом не устоит без Его помощи. Докучает ли

\435// мне страсть чревобесия, требует пищи, какой нет в невозделанной пустыне, и навевает на меня запах царских кушаний, и я чувствую невольное влечение к ним, тогда говорю: поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне. Подстрекает ли меня мысль предварить установленный час обеда или с большой скорбью сердца силюсь сохранить правильную, обычную умеренность, тогда со стенанием взываю: поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне. Когда нуждаюсь в более строгом посте для укрощения плоти, а слабость желудка не позволяет мне, сухость и спазмы чрева устрашают, то чтобы придать силу своему желанию или без помощи более строгого поста охладить жар плотской похоти, мне необходимо молиться: поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне. Приступая к обеду в назначенный час, боюсь принимать хлеб, и от всякой пищи удерживает меня естественная необходимость, — надо мне с плачем взывать. поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне. Когда хочу заняться чтением для утверждения сердца, а беспокоящая болезнь головы не позволяет, и в третьем часу сон склоняет лицо мое к священной книге, и я вынужден определенное для покоя время пропустить или предварить, наконец, тяжелый гнет сна заставляет меня прервать положенное по уставу богослужение и псалмопение, также надо мне вопить: поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне. Вижу, что я крайне ослабел от того, что по наваждению дьявольскому отлетел от очей моих сон и от век моих удалилось всякое отдохновение ночное, — с воздыханием тогда молюсь: поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне. Опять, когда я нахожусь в борьбе со страстями, вдруг щекотание плоти уязвляет меня и обольстительным удовольствием во время сна заставляет меня склониться к согласию, то, чтобы разгорающийся чуждый огонь не сжег благовонные цветки целомудрия, надо мне взывать: поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне. Чувствую ли,

\436// что возбуждения похоти прекратились и жар в детородных членах моих охладел; чтобы родившаяся эта добродетель и благодать Божия дольше или постоянно пребывали во мне, с усердием говорю: поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне. Беспокоит ли меня страсть гнева, сребролюбия, печали и принуждает меня нарушать предпринятую и любезную для меня кротость, то, чтобы возмущением гнева не увлечься в желчную раздражительность, с глубоким стенанием взываю: поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне. Искушает ли меня уныние, тщеславие, гордость и дух мой обольщается тонким помыслом о нерадивости или холодности других; то, чтобы не возобладало мною это гибельное внушение врага, со всем сокрушением сердца молюсь: поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне. Благодать ли смирения и простоты, отвергнув гордость, приобрел я постоянным сокрушением духа; то, чтобы опять не наступила на меня нога гордости, рука грешника не изгнала меня (Пс 35, 12), и не потерпеть мне большего поражения от возношения своей победою, всеми силами мне необходимо восклицать: поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне. Возмущаюсь ли бесчисленными блужданиями души и непостоянством сердца, не могу ли удержать рассеяния помыслов и саму молитву свою не могу изливать без перерыва, без мечтаний, суетных образов, без воспоминания о словах и делах, и чувствую себя стесненным такой сухостью этой бесплодности, что не сознаю в себе никакого возникновения духовных чувств; то, чтобы мне освободиться от этой нечистоты души, от которой не могу избавиться многими стонами и воздыханиями, обязательно буду взывать: поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне. Чувствую ли, что посещением Святаго Духа я опять владею душою, достиг постоянства помыслов, бодрости сердца с неизреченной радостью и восхищением духа, полнота духовных чувств изобилует, при внезапном озарении Господа получил ли я откровение священней-\437//ших понятий, прежде совсем скрытых от меня; то, чтобы мне удостоиться дольше пребывать в этом, заботливо и часто надо мне взывать: поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне. Тревожат ли меня ночными ужасами демоны, окружающие меня, беспокоят ли мечтаниями нечистые духи, даже надежда спасения и жизни исчезает от страшного трепета, то, прибегая к спасительной пристани этого стишка, всеми силами я буду взывать: поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне. Когда утешением Господа буду ободрен, воодушевленный Его пришествием, буду чувствовать, что как будто огражден бесчисленными тысячами ангелов, так что вдруг осмеливаюсь искать сраженья с теми, кого я прежде боялся больше смерти, и прикосновение которых, даже приближение я чувствовал с трепетом духа и тела; то, чтобы по благодати Божией дольше продлилась во мне такая стойкость, всеми силами мне надо взывать: поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне. Итак, чтобы избавиться от несчастий, а в счастье сохраниться от превозношения, молитва этого стишка должна изливаться с неослабевающим постоянством. Размышление об этом стишке постоянно должно обращаться в твоей груди. Во всяком деле или служении, или в пути не переставай воспевать его, размышляй, о нем и во время сна, и во время обеда, и в последних потребностях природы. Это размышление сердца, сделавшись для тебя как бы спасительным образцом (formula), не только сохранит тебя невредимым от всякого нападения демонов, но и, освободив от всех пороков земной нечистоты, приведет тебя к невидимому, небесному созерцанию и сообщит неизреченную и немногими испытанную горячность молитвы. Засыпай с размышлением об этом стишке, пока через постоянное упражнение не привыкнешь воспевать его даже во сне. После пробуждения пусть он первый встречается тебе; во время бодрствования пусть он предваряет все помыслы; когда встаешь с постели, пусть он заставляет тебя преклонять колена, отсюда пусть ведет тебя на всякую работу и дело.

\438// Пусть он сопровождает тебя во всякое время; ты будешь размышлять о нем, по заповеди Законодателя (Втор 6), сидя в доме, ходя по пути, засыпая и пробуждаясь; напишешь его на пороге и дверях уст твоих; поместишь его на стенах твоего дома и во внутренних покоях твоей груди, так чтобы в тебе звучало это возвышенное пение, когда кланяешься на молитве, когда поднимаешься и когда приступаешь ко всякому необходимому употреблению жизни, пусть будет эта готовая и постоянная молитва.

глава 11 О совершенстве молитвы, которого можно достигнуть при помощи предыдущего наставления

Эту формулу ум должен содержать непрестанно, пока, укрепившись непрерывным употреблением ее и постоянным размышлением, не отвергнет богатство и обширное имущество всех помыслов. Таким образом, стесненный нищетою этого стишка, с большей легкостью достигнет того евангельского блаженства, которое имеет первенство между другими блаженствами: Блаженны, сказано, нищие духом, ибо их есть Царство Небесное (Мф 5, 3). Таким образом, став отличным нищим, посредством такой нищеты он исполнит и это пророческое изречение: нищий и убогий да восхвалят имя Твое (Пс 73, 21). И точно, чья нищета может быть больше или святее, как не того, кто, сознавая, что он не имеет никакой помощи, никаких сил, ежедневно просит помощи от чужой щедрости и, полагая, что его жизнь и существо ежеминутно поддерживается помощью Божией, справедливо признает себя нищим Господним, с покорностью ежедневно взывает к Нему: я беден и нищ… Ты — помощь моя и избавитель мой, Боже мой! не замедли (Пс 39, 18). И таким образом восходя к многообразному знанию Бога при Его озарении, начинает потом насыщаться более возвышенными и сокровенными тайнами, согласно с тем, что говорится пророком: высокие горы — сернам; каменные утесы — убежище ежам

\439// (в русском переводе — зайцам) (Пс 103, 18). Это — довольно близко к сказанной мысли; потому что всякий, пребывающий в простоте и невинности, никому не бывает вреден или неприятен, но, довольствуясь своей простотою, только желает предохранять себя от врагов, не стать их добычею; как бы сделавшись духовным ежом, он постоянно защищается покровом евангельского камня (Иисуса Христа) (1 Кор 10, 4; Пс 136, 9), т. е. будучи огражден памятью о страданиях Господа и постоянным размышлением о вышесказанном стишке, избавляется от наветов нападающего врага. Об этих духовных ежах и в книге Притчей говорится: ежи (в русском — горные мыши) — народ слабый — жилища свои сделали в скалах (Притч 30, 26). И точно, что слабее христианина? Что немощнее монаха[102], которому не только не предоставляется никакого мщения за обиды, но не позволено даже легкое молчаливое возмущение внутри? А всякий, преуспевающий в этом состоянии, не только приобретает простоту безвредности, но и, огражденный силою рассудительности, становится истребителем ядовитых змей, имея сокрушенного сатану под своими ногами, и по образу разумного оленя, быстротою духа восходит и пасется на пророческих и апостольских горах, т. е. возвышенных и превосходных тайнах их. Напитанный их пищею постоянной, воспринимая все чувствования псалмов, он начинает воспевать их не как составленные пророком, а как им самим сочиненные, как собственную молитву выражает их с глубоким сокрушением сердца, или, по крайней мере, считает их относящимися к нему и сознает, что изречения их не только исполнились через пророка или на пророке, но над ним ежедневно исполняются. Ибо тогда Божественные Писания для нас становятся яснее, как бы жилы и мозги их открываются, когда опытность наша не

\440// только приобретает, но и предваряет понимание их, и смысл слов раскрывается нам не через изъяснение, а через дела. Ибо, воспринимая то же расположение сердца, с каким воспет или написан псалом, становясь как бы сочинителями его, мы больше предваряем понимание его, нежели последуем. Постигая сперва силу слов, нежели знание, размышляя о них, мы некоторым образом припоминаем, что в нас произошло или происходит ежедневно, что породило в нас нашу нерадивость, или приобрело усердие, или доставило божественное провидение, или обольстило внушение врага, или похитило легкое, тонкое забвение, или причинила человеческая слабость, или ввело в обман тупое незнание; воспевая псалмы, мы это вспоминаем. Ибо мы находим все эти выраженные в псалмах состояния. Поэтому, ясно рассматривая как в чистом зеркале все, что произошло с нами, более действенно познаем, и таким образом научившись у действий, мы не как услышанное, а как совершенное нами, осязательно понимаем, не как усвоенное памятью, а как впечатанное в саму природу вещей, порождаем из внутреннего расположения сердца, так что проницаем смысл их не по чтению, а по предшествующему опыту. И таким образом дух наш достигает той чистоты молитвы, о которой сказано в предыдущем собеседовании, и которая не только не занимается видением какого–либо образа, но и не развлекается никаким голосом, никаким произношением слов, при горячем напряжении ума, при неизреченном восторге сердца, с непобедимой живостью духа возносится; и эту молитвенную чистоту дух, ставши вне всех чувств и видимых вещей, изливает Богу неизъяснимыми стонами и воздыханиями.

глава 12 Вопрос: как помыслы удержать от рассеяния?

Герман. Мы думаем, что нам не только преподано это духовное учение, которого мы просили, но ясно и приятно высказано и само совершенство его. Ибо что может быть совершеннее и возвышеннее, как содержать в памяти Бог а

\441// таким кратким размышлением, повторением одного стишка выйти из пределов всего видимого и некоторым образом заключить в краткой речи чувства всех молитв? И потому остается одно, что просим изъяснить нам. каким образом мы могли бы постоянно содержать тот, преподанный нам вместо формулы (правила) стишок (т. е. поспеши, Боже, избавить меня, поспеши), так чтобы по благодати Божией нам освободиться от суетных мирских помыслов и постоянно удерживать духовные?

глава 13 Об изменяемости помыслов

Ибо ум наш, поняв заглавие какого–либо псалма, незаметно отвлекаясь от него, без сознания, как бы в исступлении, переходит к другому тексту Св. Писания. А когда начнет сам в себе размышлять о нем, еще не обозрит его всецело, как приходит на память другое свидетельство, а от этого еще переносится размышлением к следующему, и таким образом дух, всегда, переходя от псалма к псалму, от евангельского текста к апостольскому чтению, от этого к пророческим словам, а отсюда к каким–нибудь священным историям, переносится по всему составу Св. Писания, как непостоянный, как бы блуждающий; ничего не может по своей воле отвергнуть или удержать, полно что–нибудь обсудить, исследовать, только, так сказать, осязает и пробует духовные чувства, а породить, приобрести что–либо не может. Таким образом, дух, колеблясь и блуждая, даже и во время богослужения, как пьяный, развлекается разными предметами, никакой обязанности не исполнит, как должно; например, когда молится, то вспоминает псалом или что–либо другое прочитанное; когда поет, то размышляет о чем–нибудь другом, нежели что содержит текст самого псалма; когда читает, то думает, что то–то надо сделать, или вспоминает о сделанном, и, таким образом, ничего правильно и благо–временно не принимает и не удаляет от себя, водится как бы случайными впечатлениями, не имеет власти удержать

\442// то, чем услаждается, или останавливаться на том. Следовательно, нам необходимо прежде всего знать, как мы могли бы надлежащим образом исполнять эти духовные обязанности или, по крайней мере, этот стишок, который ты преподал нам вместо правила, неизменно сохранять, так чтобы возникновение и конец всех чувствований не волновались в своем круговращении, а состояли в нашей власти.

глава 14 Ответ: как может быть приобретена неразвлекаемость сердца или помыслов

Исаак. Хотя прежде, когда мы рассуждали о состоянии молитвы, думаю, достаточно сказано об этом предмете, однако поскольку просите повторить вам то же самое, я коротко скажу об утверждении сердца. Три средства делают рассеивающийся ум постоянным: бдение, размышление и молитва[103]. Непрестанное упражнение в них

\443// и непрерывное внимание доставляют душе постоянную твердость, которая, впрочем, не может быть приобретена иначе, как посредством непрерывного, неутомимого занятия делом, совершаемым не по сребролюбию, а в пользу киновии; заранее будут совершенно отвергнуты все заботы и попечения настоящей жизни, чтобы таким образом мы могли исполнить апостольскую заповедь: непрестанно молитесь (1 Сол 5, 17)[104]. Ибо весьма мало молится тот, кто привык молиться только в то время, когда преклоняет колена; но никогда не молится тот, кто даже, преклоняя колена, развлекается блужданием сердца где–либо. И потому, какими хотим быть во время молитвы, такими должны быть и до начала молитвы. Ибо дух наш во время своей молитвы обязательно получает настроение от предшествующего состояния и, молясь, возносится к небесному или погружается в земное теми же помыслами, какими занимался перед молитвою.

Авва Исаак до этого места довел второе собеседование с нами о качестве молитвы. Очень удивляясь его учению касательно размышления о вышесказанном стишке (поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи,

\444// на помощь мне), держаться которого он предал новоначальным как бы для образования, и желая твердо усвоить, мы думали, что оно, как сокращенное, легко; но испытали, что оно труднее для соблюдения, нежели то наше старание, с которым мы обыкновенно разным размышлением пробегали по всему составу Св. Писания без всякого постоянства (т. е. пристально не останавливаясь ни на чем). Итак, видно, что никто не исключается от совершенства сердца по неграмотности, необразованность не препятствует приобретению чистоты сердца и души, которая (чистота) удобно достается всем, если только постоянными размышлением об этом стишке (поспеши, Боже, избавить меня, поспеши…) сохранять здравое и непорочное расположение духа к Богу.

\445//