Глава 16 Белокриницкая иерархия

Старообрядческое сочинение «Соборное деяние», посвященное присоединению к Церкви митрополита Амвросия, так описывает радость христиан, наконец-то обретших архиерея: «Вот зрелище трогательное и радость восхитительная всемогущим промыслом Божиим устроися ныне! На что все людие, всякаго возраста и сословия со слезами взирали. И каждый ощущал в душе своей истинное удовольствие. И всяк из глубины сердца своего приносил благодарение Господу Богу, явившему людем Своим, новому Израилю, милость Свою по премногу. И подобно нечто евангельскому гласу мнози себе повторяли: “Яко воистину блажени очи наши, что мы ныне видим, яже от мног лет не видели отцы наши”»[271].

Но христианскую радость не разделяло царское правительство. Наоборот, его беспокоило и пугало повсеместное распространение священства Белокриницкой иерархии. Сам император Николай I, его министры, дипломаты и жандармы были встревожены появлением старообрядческого духовенства. О белокриницком митрополите судачили даже при дворе.

Например, жандармский генерал-лейтенант Леонтий Васильевич Дубельт записал в дневнике среди придворных новостей и сплетен: «Раскольничий митрополит, имевший свою резиденцию в Белокрынице, несмотря на требование нашего правительства, до сего времени проживает в Крагенфурте близ Вены и без малейшего за ним полицейского надзора» (запись от 28 октября 1851 года)[272].

При архиепископе Антонии священство Белокриницкой иерархии распространилось по всей России, его принимали не только поповцы и беспоповцы, но и члены государственной Церкви. Последних в староверии привлекала подлинная свобода христианской жизни, ведь устройство Старообрядческой Церкви разительно отличалось от устройства Церкви официальной.

Во-первых, она управлялась не Синодом, состоящим из чиновников (пусть и в рясах), а соборами, в которых участвовало не только духовенство, но и миряне. Во-вторых, старообрядческий приход управлялся самими прихожанами, а не консисторией. А в-третьих, староверы, как и древние христиане, сами выбирали себе священников из благочестивых и начитанных мужей.

Старообрядческий поп не был агентом правительства, не зависел от помещика, не жил поборами с верующих. Он был для паствы не только наставником, но и соседом, сродником, знакомцем, живущим одной жизнью с прихожанами.

Историк Николай Михайлович Никольский писал, что после отмены крепостного права в 1861 году десятки тысяч крестьян в разных губерниях (Владимирской, Костромской, Нижегородской, Тверской и др.) переходили в старообрядчество («в раскол»): «Раскол был вообще наиболее близкой и понятной для великорусского крестьянина религиозной организацией. Крестьянин, переходя в раскол, не должен был ничем поступаться, ни в чем не должен был изменять своих религиозных убеждений. Он находил в поповщинской Церкви те же посты, те же праздники, тот же богослужебный чин, только более благолепный, тех же святых, те же молитвы. Но он вместе с тем как будто выигрывал необыкновенно много. Вместо того чтобы зависеть от попа, попы зависели от него. Он знал, что поп над ним не начальник, а должен служить своему делу, в противном случае должен уходить… Из данника своего прихода он становился участником в решении его дел»[273].

Поскольку Николай I считал себя «блюстителем православия» и его «охранителем», то не замедлил предпринять меры против Белокриницкой иерархии. Он не удовлетворился пожизненной ссылкой святителя Амвросия и мечтал о совершенном уничтожении Церкви.

Ни российское правительство, ни Синодальная Церковь не признавали старообрядческую хиротонию, литургию, крещение, пострижение и брак. Если же священники-староверы попадали в руки российских властей, их ожидала страшная участь.

В 1847 году на обратном пути в Австрию жандармами был арестован настоятель Белокриницкого монастыря архимандрит Геронтий (Колпаков, 1803–1868). Он приезжал в Россию для извещения верующих о присоединении к Церкви митрополита Амвросия и для сбора денег на обитель.

По императорскому указу Геронтия заточили сначала в Петропавловской крепости, а затем в Шлиссельбурге. В одиночном заключении архимандрит провел 21 год. Доведенный до сумасшествия, он был переведен перед смертью в один из единоверческих монастырей, где и умер.

А в знаменитой духовной тюрьме при суздальском Спасо-Евфимьевом монастыре содержались проповедник Афоний Козьмич Кочуев, некогда предложивший учредить архиерейскую кафедру за границей, и благочестивый мирянин Федор Васильевич Жигарев (1792–1856), привезший в 1847 году на Рогожское кладбище святое миро из Белой Криницы. Здесь же томились четыре святителя: Алимпий (Вепринцев), Аркадий (Дорофеев), Геннадий (Беляев) и Конон (Смирнов).

Архиепископ Аркадий Славский (1809–1889) и епископ Алимпий Тульчинский († 1859) были арестованы в 1854 году на территории тогдашней Турции русскими войсками во время очередной войны. Архиереев обвинили в том, что они служили молебен о победе турецкой армии и, как важных государственных преступников, отправили в Россию. Три месяца их держали в Киеве, три месяца – в Москве, подвергая строжайшим допросам.

Затем арестантов определили в суздальскую духовную тюрьму. Их поместили в одиночные камеры и лишили имен: Аркадий стал секретным заключенным № 1, а Алимпий – секретным заключенным № 2. В камере здоровье владыки Алимпия совершенно ослабло, и он скончался в 1859 году.

В том же году в духовную тюрьму был привезен под конвоем еще один узник – епископ Конон Новозыбковский (1798–1884), арестованный жандармами в 1858 году. В 1863 году в монастырские казематы был заключен епископ Геннадий Пермский (1824–1892).

Святителей обвиняли в «незаконном присвоении священного сана» и в «совращении в раскол», что являлось одним из тягчайших преступлений в Российской империи.

А в это время, во второй половине XIX века, наука, искусство и литература в России переживали расцвет. Одаренные ученые, композиторы, художники, писатели и поэты своими трудами стяжали нашей стране всемирную славу. Тогда были написаны многие литературные произведения, ныне известные каждому школьнику.

В 1859 году в первый раз в театре ставится пьеса Островского «Гроза». В 1862 году увидел свет роман Тургенева «Отцы и дети». В 1866 году впервые издается роман Достоевского «Преступление и наказание». В 1869 году Толстой закончил роман «Война и мир». В 1876 году Некрасов завершает работу над поэмой «Кому на Руси жить хорошо». А в 1880 году напечатал первые рассказы Чехов.

Все эти годы старообрядческие архиереи томились в духовной тюрьме. Только 8 сентября 1881 года три епископа-страдальца, совершенно лишившиеся здоровья в темных и сырых камерах, были освобождены указом императора Александра III, только что вступившего на престол.

К освобождению архиереев был причастен Лев Николаевич Толстой. Дважды он пытался через влиятельных родственников и знакомых хлопотать о них в Петербурге. В марте 1879 года писатель обращался к своей двоюродной тетке графине Александре Андреевне Толстой – камер-фрейлине императорского двора с просьбой ходатайствовать «за трех стариков, раскольничьих архиереев (одному 90 лет, двум около 60, четвертый умер в заточении), которые 22 года сидят в заточении в суздальском монастыре».

Толстая через императрицу просила Александра II помиловать заключенных, но неудачно. В апреле графиня сообщала Льву Николаевичу: «Получив ваше письмо, я возмечтала, что сейчас освобожу ваших раскольников. Но вышло иначе. Государь никогда ничего не решает без предварительных исследований, и надо было адресоваться к министрам».

Когда не удалось ходатайствовать через двоюродную тетку, Толстой решил действовать иным образом. Дочь писателя Мария Львовна Оболенская рассказывала об отце: «Он был знаком с тульским раскольничьим архиереем Савватием, а этот Савватий и рассказал отцу о заточенных. Отец же передал его рассказ своему приятелю, тогдашнему тульскому губернатору Урусову (Леониду Дмитриевичу), который, в свою очередь, рассказал об этом министру Игнатьеву. Игнатьев и устроил их освобождение»[274].

Именно по докладу министра внутренних дел Николая Павловича Игнатьева Александр III распорядился выпустить епископов на свободу.

Участь суздальских исповедников вполне могла постигнуть и архиепископа Антония и его преемника, архиепископа Савватия (Левшина, ок. 1825–1898). Оба были объявлены в розыск, и только чудом неоднократно избегали рук полиции.

Власти боролись не только со старообрядческим духовенством. Правительство мечтало навсегда покончить и с «гнездом раскола» – Рогожским кладбищем. Самый чувствительный удар по нему был нанесен при императоре Александре II, когда были запечатаны алтари кладбищенских храмов.

Поводом для этого послужил донос единоверческого иеромонаха Парфения (Агеева) о том, что 21 и 22 января 1856 года на кладбище произошло крупное «оказательство раскола» – в Рождественском соборе молилось около 3 тысяч человек.

Парфений сообщал, что это оскорбило московских единоверцев: «Вот нас в Москве, чад единыя, святыя, соборныя грекороссийския Христовы Церкви постигла великая, едва выносимая скорбь, что как вознесли рог свой заблудшия раскольники. Ибо они 22 числа генваря торжественно открыли на Рогожском кладбище в большой часовне свое богослужение… И они теперь торжественно и бесстыдно насмехаются над православными, а наипаче над единоверцами, которые прошлого года присоединились ко святой Церкви, так что некоторые начали из них колебаться… И я всячески стараюсь утешать и уговаривать всех, дабы это огорчение перенесли с великодушием, что Господь Бог опять нас утешит и немного наторжествуют безумные раскольники. Но, может быть, уже последняя эта их радость, ибо наша Православная Церковь имеет двоих своих защитников. Первого – невидимого своего главу Христа Спасителя. А другого – возлюбленного своего сына благочестивейшего государя императора. И он не даст свою матерь в поругание раскольникам, но скоро выбьет ядовитыи их зубы»[275].

Донос Парфения поддержал новым доносом священник единоверческой Никольской церкви Симеон Морозов. Началось дознание. Причем, как выяснилось, ни Парфений, ни Симеон на том богослужении не присутствовали.

Однако в дело вмешался могущественный митрополит Филарет. Он подал в Синод прошение, в котором заявил: «Подкрепить раскол на Рогожском кладбище – значит подкрепить его даже до отдаленного края Сибири, и напротив, ослабить его на Рогожском кладбище – значит ослабить его повсюду»[276].

Прошение Филарета привлекло внимание Александра II к проблеме. Дело было передано в Петербург, в Секретный комитет, который постановил закрыть алтари старообрядческих храмов. Император одобрил это резолюцией: «Если не присоединятся к православию или единоверию, то и алтари для службы не нужны»[277].

И тогда 7 июля 1856 года полиция опечатала царские врата и диаконские двери иконостасов Покровского и Рождественского соборов. Главные старообрядческие храмы простояли без литургии почти 50 лет, до Пасхи 1905 года.

Дело о запечатывании алтарей и трагическая судьба узников суздальской духовной тюрьмы были широко известны в России. Об этом писали газеты, а освобождение епископов воспринималось как важное событие общественной жизни.

Но судьбы сотен старообрядческих священников, диаконов и иноков, сгинувших в темницах и острогах, на каторге и в ссылке, менее известны. Памятником их мученичества ради Христа являются письма на имя архиепископа Антония, хранящиеся в архиве Московской митрополии Русской Православной Старообрядческой Церкви. Прочтем их.

Священник Иоанн Цуканов из селения Плоского Херсонской губернии был арестован в начале декабря 1869 года, когда объезжал паству. На допросе он объявил себя священнослужителем: «Вдруг был я обложен оковами железными и во время закования один из понятых молдаван, зверонравный человек, взявши меня крепко обеими руками за ножный ступень, и насильственно мучительски перекрутил мне ногу от суставов своих, на которую теперь даже и ступить не смею».

Прихожане добились освобождения священника под залог. Из дома он писал архиепископу: «Я теперь болен нахожусь ногами и всем телом моим, и вконец здравия не имею, так что за службу выйти не могу, за что прошу Ваше Святительство сотворить о мне молитву»[278].

Священник Савва Денисов, служивший на Дону, писал архиепископу в марте 1873 года из тюрьмы: «Заключение прискорбное подобно шумному Вавилону, не имею покойного места, где бы принести молитву кроме богомыслия. Едина молитва, та утешает мя и веселит сердце мое. О, возлюбленный архипастырю! Что сотворю? Не вем! Желает душа моя освободиться от сих уз, вельми стесняет меня темница, ибо она исполнена родом строптивым и развращенным»[279].

Священноинок Евфимий (Непеин) с Алтая летом 1877 года возвращался из Москвы на родину с походной церковью, антиминсом и запасными дарами. По дороге он был задержан и обыскан в присутствии священника Синодальной Церкви. «Разбирательство было вещей и надругание над ними от понятых и от караульных волостных. И прочие жители – обыватели села того и волостные со священником – до святых даров касались неумовенными руками, и писарь цигарку курил, когда эти вещи пересматривал и переписывал… Надругательство чинили над антимисом, распарывали антимис. Все простым людям доверил приходской священник руководствовать! И сам тоже не имел ни епитрахили, ни поручей. Так во ужасти я, Непеин, говорил священнику: “Бесстрашие поимели около святыни!” Он на то ответил, что “Это я считаю несвященным”»[280].

К сожалению, это была обычная картина повсеместных расправ с верующими в царствование Александра II «Освободителя». Впрочем, иногда происходило нечто совершенно выдающееся по своему кощунству и глумлению. Об одном таком происшествии сообщается во всеподданнейшем прошении Александру II, поданном через министра внутренних дел Петра Александровича Валуева.

В воскресенье 5 сентября 1865 года на Черемшане[281] в моленной при доме купчихи-староверки Феклы Евдокимовны Толстиковой священноинок Серапион (Абачин, 1823–1898) совершал литургию. Было уже прочитано Евангелие, сказывалась сугубая ектения[282]. В это время внезапно раздался страшный треск от взлома оконных ставней и рам. И через разбитое окно в храм влез хвалынский полицейский чиновник Виноградов и с ним пять полицейских.

Чиновник был пьян. Он остановил богослужение нестерпимыми ругательствами. А когда священноинок обратился к нему с просьбой дать окончить литургию, Виноградов вошел в алтарь, схватил стоявший на жертвеннике потир с вином, освященным для таинства евхаристии, выпил вино прямо из чаши и стал закусывать лежавшими здесь просфорами.

Серапион и молящиеся пришли в ужас от такого кощунства и, оцепенев страха, не знали, что делать. Между тем чиновник уселся на святой престол, закурил папироску от горевших здесь свечей и продолжал произносить неприличную брань. Затем Виноградов арестовал всех молящихся во главе со священноиноком, которому не позволил даже разоблачиться, и в таком виде доставил в хвалынское полицейское правление.

Был разобран престол и вместе с сосудами, облачениями и всей церковной утварью передан в полицию. Лежавший на дискосе агнец чиновник выбросил. Всех арестованных заключили в хвалынскую тюрьму. На них было заведено уголовное дело за устройство молитвенного помещения.

«Долго старообрядцы ходатайствовали за сих страждущих невинно. Уже спустя больше года было подано на высочайшее имя означенное прошение. Но и оно оставлено было без внимания»[283].

Образ старообрядческого священнослужителя, страждущего за веру, вдохновлял многих русских писателей. Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк написал рассказ «Ночь» о скрывающемся архиерее Ираклии, которого выдает властям молодая крестьянка Домна, боящаяся, что епископ сведет ее мужа Ефима в таежные скиты.

А Борис Викторович Шергин в небольшом очерке «Из недавнего прошлого» увековечил образ священника Евтропия, мученически погибшего во время облавы в пасхальную ночь.

Шергин так описывает тайное богослужение: «На окраине Москвы, в одном из глухих переулков, под самой крышей дома богатого купца шла тайная служба. Наглухо были закрыты и задвинуты ставнями окна, а у ворот на всякий случай поставлены караульные. Могли прослышать и явиться власти. Пришлось бы хозяину расстаться не с одной сотенной, а попа ожидал острог или ссылка. В горенке, где совершалась служба, и в прилегающем к ней помещении было много народу. Службу правил молодой священник Евтропий. Его с трудом разыскал для праздника хозяин и “под рогожей” привез его накануне»[284].

Но власти всегда были начеку. Им помогали многочисленные штатные сыщики и добровольные доносчики. Часто доносчиками выступали священники Синодальной Церкви.

Вот один из примеров, взятый из уголовного дела против староверов, которые сотнями хранятся в Российском государственном архиве древних актов[285].

Под праздник архангела Михаила и прочих сил бесплотных 7 ноября 1893 года синодские священники Александр Преображенский и Василий Чижов из села Прудня Меленковского уезда Владимирской губернии подали уездному исправнику донос: «По общепринятому обычаю всего прихода в этот день, т. е. завтрашний, у крестьян бывают браки. Как узнано, и у старообрядцев завтрашний день будет браков до пяти, которые будут венчаться в моленной деревни Прудня лже-попом Хрисанфом. Разнузданность старообрядцев в исправлении каких-либо треб превышает всякую им позволительность… В виду всего этого просим ваше высокоблагородие, не благоволите ли сделать на завтрашний день распоряжение последить за старообрядцами, чтобы браки им не были повенчаны или даже, если возможно, и запечатать моленную».

Но урядник прибыл в Прудню для «производства дознания» только 17 ноября. В ходе обыска во дворе крестьянина Дмитрия Антонова была обнаружена моленная с алтарем и иконостасом.

Было установлено, что Хрисанф Антонов, сын Дмитрия, «выдавая себя за попа, носит длинные волосы, одевается в духовную одежду и на право лже-священства приобрел грамоту, выданную архиепископом Савватием Московским».

Было возбужденно уголовное дело, которое, впрочем, шло медленно. Местное синодское духовенство обвиняло в проволочках староверов.

Благочинный Петр Дмитриевский подал властям репорт: «Имею объяснить, что все местные должностные лица в деревне Прудне, а именно – сельский староста, сотский и десятский, состоят в расколе. Сельский староста – родной брат лже-попу Хрисанфу Дмитриеву, что может служить большим влиянием к увеличению раскола в данной деревне».

Чем кончилось дело отца Хрисанфа – неизвестно. Наступал ХХ век и, скорее всего, священника ожидало непродолжительное тюремное заключение или штраф.

Интересное свидетельство о той эпохе находим в переписке выдающегося оперного певца Леонида Витальевича Собинова. Закончив юридический факультет Московского университета, он работал помощником присяжного поверенного.

В мае 1897 года знаменитый московский адвокат Аркадий Михайлович Керзин поручил Собинову защищать одного старовера. В письме к знакомой актрисе Собинов рассказывал: «Дела мои запущены донельзя, привожу их в порядок. А тут еще Керзин дал мне поручение ехать во Владимир защищать одного раскольника, так вот я и готовился к делу. Кстати уж, расскажу и о результатах поездки: за устройство скита моего клиента засудили на два месяца в тюрьму. В следующей инстанции, как это часто бывает, рассчитываю на другой исход, более благоприятный»[286].

Началась новая эпоха. На престол взошел император Николай II. Всем было понятно, что современная мировая держава не может применять против инакомыслящих и инаковерующих репрессивные законы 200-летней давности.

Старообрядческий вопрос требовал скорейшего разрешения. Нельзя было и далее его замалчивать. Однако получение староверами элементарных религиозных свобод и прав стало возможным лишь в 1905 году, после первой русской революции.