Повесть о русской бороде

Ничто в человеческом теле не вызывало таких бурных споров, разногласий и даже кровопролитий, как борода. Вот, например, рука. Никто не требовал отрубать руки каждому новорожденному младенцу, никто не писал многотомные трактаты в защиту рук, никто не облагал налогами руки, никто не видел в руках знамения правоты и святости своих убеждений. То же можно сказать о ноге, голове и любом ином члене нашего тела.

Иное дело борода! Словарь В. И. Даля определяет ее просто: «Волос на щеках и подбородке». Но для иудеев, христиан и мусульман это был не просто волос. Борода стала религиозным символом, боевым стягом и предметом богословских споров.

Особую роль сыграла борода в истории России. Здесь она занимает важное место, сравнимое с местом какого-нибудь государственного деятеля средней величины.

В начале нашей повести о русской бороде нужно рассказать о ее бабушке – бороде еврейской. Ведь благоговейно-религиозное отношение к бороде, свойственное русскому народу, необъяснимо без экскурса в историю ветхозаветного Израиля.

На Востоке всегда берегли и холили бороду. Древние шумеры, ассирийцы и персы отращивали ее, завивали и красили хной. Борода была признаком мужественности и силы, царственности и мощи. Лишение бороды считалось тягчайшим оскорблением, позором, символом поражения и унижения, а также скорби и раскаяния.

Вот, например, пророк Иеремия грозит жителям страны Моав карами за идолопоклонство: «Я истреблю в Моаве, говорит Господь, приносящих жертвы в капищах и кадящих богам своим… Богатства, ими приобретенные, погибли. У каждого голова обрита и у каждого борода срезана» (Иер. 48, 35–37).

Библия рассказывает о том, как Бог помиловал и избавил от унижения и позора еврейский народ – освободил от египетского рабства и вывел в обетованную землю.

В наши дни независимому народу полагаются государство, конституция, флаг, герб и гимн. На Древнем Востоке флаг, герб и гимн заменяла борода. Поэтому Господь, даруя на горе Синай пророку Моисею Тору – закон новой веры, дарует израильскому нарду и бороду – символ новой свободы.

В Торе содержится божественное повеление не брить и не стричь бороду: «Не порти края бороды своей» (Лев. 19, 27). Этим иудеи отличались от своих недавних хозяев: египтяне брились. В Египте только фараон мог носить бороду, да и то искусственную. А в Библии обритая борода считается потерей чести.

Вот царь Аннон оскорбляет слуг царя Давида: «И взял Аннон слуг Давида, и обрил каждому из них половину бороды, и обрезал одежды их наполовину, до пояса, и отпустил их».

Израильский царь, узнав об этом, велел слугам не возвращаться в Иерусалим, «ведь они были очень обесчещены», но приказал: «Оставайтесь в Иерихоне, пока отрастут бороды ваши, и тогда возвратитесь» (2 Цар. 10, 4–5).

В Библии описан и другой древний обычай – мужчины при встрече не пожимают друг другу руки, а берутся за бороды и целуются: «И сказал Иоав Амессаю: здоров ли ты, брат мой? И взял Иоав правой рукой Амессая за бороду, чтобы поцеловать его» (2 Цар. 20, 9–10).

За три тысячи лет, прошедших со времен царя Давида, еврейская борода примелькалась по всему свету. Она хорошо знакома и нам. Сложный образ набожного иудея, блюдущего заповеди Торы и не бреющего бороду, многократно воспроизведен в литературе и искусстве.

Одессит Э. Г. Багрицкий живо нарисовал этот образ в поэме «Февраль», призвав тень своего благочестивого пращура:

В длиннополом халате и лисьей шапке,

Из-под которой седой спиралью

Спадают пейсы и перхоть тучей

Взлетает над бородой квадратной…

С «бородой квадратной» пришло к римлянам и грекам христианство. Несомненно, апостолы – ученики Христа и первые проповедники Евангелия – бороды не брили и не стригли. С тех пор ношение бороды стало благочестивым христианским обычаем, соблюдение которого не обязательно, но желательно.

Греки традиционно носили бороды, а римляне предпочитали бриться. В Древней Греции задолго до распространения христианства с бородами щеголяли многие славные мужи – Аристотель, Архимед, Гомер, Платон, Сократ, Фемистокл и прочие великие, им же несть числа.

В Римской империи брились чиновники и военнослужащие. Поэтому на иконах и фресках с ликами древнехристианских мучеников мы видим мужчин без бород, что указывает не на их молодость, а на положение в обществе.

Например, великомученики Димитрий Солунский и Георгий Победоносец, убиенные за веру в начале IV века, изображаются без бород не из-за молодости, а потому, что состояли на государственной службе при императоре Диоклетиане. Димитрий был проконсулом (правителем) Фессалоникийской области, а Георгий – военачальником. Сам же Диоклетиан, жестокий гонитель христиан, носил аккуратную бородку.

От разницы в обычаях греков и римлян проистекает разница в отношении к бороде в восточном и западном христианстве. «Волос на щеках и подбородке» не интересовал Римскую Церковь.

Почтенные прелаты, наверное, рассуждали так: хочешь – ходи с бородой, не хочешь – брейся. Премудрые католические ученые извели море чернил на написание разнообразных богословских, философских и юридических трактатов, но не удостоили бороду таким вниманием, каким она была окружена на православном Востоке.

В Греческой Церкви ношение бороды было обязательно для священнослужителей и иноков, но необязательно для мирян. Это различие хорошо заметно на прославленной мозаике императора Юстиниана в церкви Сан-Витале в Равенне (VI век). Священнослужители – епископ Максимиан и два диакона – изображены с небольшими бородками. Воины и чиновники из свиты императора выбриты, усаты или бородаты. Сам Юстиниан – без бороды.

В византийском богослужебном сборнике VIII века «Евхологии Барберини» имеется особая молитва на пострижение бороды. Она помещена после двух молитв на пострижение волос у младенца. Священник символически остригал первые волосы у ребенка, желая ему «преуспевать в возрасте и достичь седой старости».

А над отроком, у которого начинала расти борода, читалась следующая молитва: «Господи Боже наш Вседержитель, благослови дело рук наших, и как благословление, сошедшее на гoлoву Аарона и на бороду его, и как роса ермонская, сходящая на горы сионские, так и Твое благословение да снизойдeт на гoлoву Твоего раба и на его бороду». Не обязательно, что после этого благословения борода остригалась или брилась.

Молитвы на пострижение волос сохранились в современных церковных книгах, в чине крещения, а молитва на пострижение бороды вышла из богослужебного употребления.

Ко времени окончательного разрыва между православными и латинянами у греков повсеместно существовал обычай духовенству носить бороды.

Греки осуждали бритые подбородки западных священнослужителей и мирян. В XI веке ученый инок Никита Стифат из Студийского монастыря написал «Рассуждение против франков, то есть латинян». В славянском переводе оно включено в Кормчую книгу – свод правил и законов Русской Церкви.

Никита писал: «Что же о пострижении брады. Не писано ли есть в законе: не постригайте брад ваших. Се бо женам лепо, мужем же неподобно… Ибо… на том бо вси знаяху, яко еретическия слуги суть, имже брады постризаны. Вы же се творяще человеческаго ради угодия, противящеся закону, ненавидими будете от Бога, создавшаго вас по образу Своем».

Латиняне не оставались в долгу. В XII веке Лев Тосканец написал полемическое сочинение «О ересях и лицемерии греков». Между прочим, он обвинял православных в том, что «их священники по иудейскому обычаю отращивают бороды».

В Х веке, приняв христианство, наши пращуры познакомились с греческой бородой, которую можно считать матерью русской бороды.

Нельзя однозначно утверждать, брились ли древние руссы или предпочитали ходить с бородой. В 971 году киевский князь Святослав предстал перед византийским императором Иоанном Цимисхием без бороды.

Греческий летописец свидетельствует: «Показался и Святослав, приплывающий реку на скифской ладье. Он сидел на веслах и греб вместе с остальными, ничем не отличаясь от них. Вот какова была его наружность: умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос – признак знатности рода».

Можно предположить, что до принятия христианства без бороды ходил и сын Святослава – князь Владимир Великий, креститель Руси.

В «Повести временных лет» рассказывается, что Владимир, установив в Киеве изображения языческих богов, поставил и «деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами».

Языческое божество – небесное отображение земных реалий. И в образе Перуна воплотились представления наших предков об идеальном князе и воине. Значит, для славян настоящий мужчина был с усами, но без бороды.

Но после 988 года, после крещения Руси отношение нашего народа к бороде переменилось. Вместе с христианством в Киев пришла греческая мода на «волос на щеках и подбородке».

При князе Ярославе Мудром, сыне Владимира, составляется «Русская правда» – древнейший отечественный свод законов. Здесь борода рассматривается как важный член тела. За ее порчу предусмотрен немалый штраф в 12 гривен. Такой же полагался за выбитый зуб, за украденного бобра, за удар батогом, чашей, рогом или тыльной стороной оружия.

С тех пор начинается триумфальное шествие бороды по русской земле. Через пятьсот лет борода уже считается непременным атрибутом всякого христианина, знаком мужественности, взрослости и мудрости. Со временем борода приобрела еще одно значение – по ней отличали православного от иноверца.

Наш народ снабдил «волос на щеках и подбородке» множеством поговорок. Обыкновенно в них обыгрывается глупость некоторых взрослых бородатых дядь, их недостойное поведение: борода вросла, а ума не вынесла; на аршин борода, да ума на пядь; по бороде Авраам, а по делам Хам; дом вести – не бородой трясти.

Народ уважал бороду, говоря: борода в честь, а усы и у кошки есть. На Руси бороду не брили и не стригли. Однако, как это часто бывает, quod licet Jovi, non licet bovi[349]. Если простой мужик и не помышлял о бритье, то знатные лица, защищенные от нелицеприятного мнения высоким положением, иногда позволяли себе стричь и брить бороду.

Яркий пример – великий князь Василий III, отец царя Ивана Грозного. Василий был на 30 лет старше своей второй жены Елены Глинской. И, как писал Карамзин, «любя юную супругу, Василий желал ей нравиться не только ласковым обхождением с нею, но и видом молодости, которая от него удалялась: обрил себе бороду и пекся о своей приятной наружности». Примеру великого князя следовали некоторые бояре.

Но Иван Грозный пресек эти вольности. В 1551 году в Москве в государевых палатах заседал знаменитый Стоглавый собор, созванный царем и московским митрополитом Макарием. Собор принял важные постановления, призванные способствовать развитию духовного просвещения, укреплению в стране благочестия, искоренению пороков.

Собор повторил рассуждения Никиты Стифата и осудил тех, кто вопреки древнему преданию брил бороды: «Священные правила православным христианам всем возбраняют не брити брад и усов не постригати, таковыя бо несть православных, но латынская ересь».

Относительно ослушников, дерзающих преступать церковные установления, соборяне подтвердили правило, приписываемое апостолам: «Кто браду бриет и преставится таковой, недостоит над ним служити, ни сорокоустия пети, ни просвиры, ни свещи по нем в Церковь, с неверным да причтется».

С тех пор русская борода вольно росла и красовалась, охраняемая государством и Церковью. Столкновение с Европой в кровавые годы лихолетья Смутного времени только убедило наших пращуров в правильности сделанного выбора: брить бороду – «латынская ересь».

В 1639 году при царе Михаиле Феодоровиче в Москве печатается «Большой потребник» – сборник разнообразных богослужений, и молитвословий. В нем содержится чин отречения от «латинской ереси».

По этому чину переходящий в православие католик должен был проклясть различные нововведения Римской Церкви, в том числе – брадобритие: «Проклинаю богоненавидимую блудолюбнаго образа прелесть, душегубительныя помраченныя ереси, еже остругати браду».

В середине XVII века при царе Алексее Михайловиче и патриархе Никоне произошло трагическое разделение Русской Церкви. Московское православие с его приверженностью византийским и древнерусским традициям ушло в старообрядчество, в старую веру, в «раскол».

Отныне только там сохранялась духовная культура прежней Святой Руси. Но было очевидно, что вскоре светские и духовные власти пойдут еще дальше.

Царь Петр Алексеевич начал строить новую Россию, разрушая прежнюю Русь. Многие распоряжения государя были направлены на уничтожение отеческой старины. Слепо поклоняясь Европе, Петр I ополчился на русские обычаи – на длинные бороды и народную одежду.

В 1698 году царь вводит бородовую пошлину, позже разделенную на четыре разряда: за право носить бороду царедворцы ежегодно уплачивали 600 рублей, богатые купцы – 100, прочие купцы – 60, горожане, ямщики и извозчики – 30.

Уплатившим пошлину выдавали знаки с надписями: «С бороды пошлина взята», «Борода – лишняя тягота». Крестьяне пошлиной не облагались, но при въезде в город с каждого бородача взималось по копейке.

Особым окладом были обложены староверы. С 1716 года их обязали платить двойной подушный оклад. Представьте, если бы сейчас с людей, отличающихся от большинства вероисповеданием или национальностью, брали не 13 процентов подоходного налога, а 26.

Незамедлительно борода сделалась символом народного недовольства. Например, атаман К. А. Булавин, старообрядец и бунтовщик, в 1707 году расправившийся с отрядом полковника Ю. В. Долгорукова, так объяснял свой поступок в послании к кубанским казакам: полковник и его солдаты пришли на Дон и «стали было бороды и усы брить, также и веру христианскую переменять».

В 1700 году Петр издал указ, направленный на борьбу с русской одеждой. У городских ворот вывешивались образцы новой одежды – венгерские и саксонские камзолы и шляпы. Рядом стояли солдаты, следившие за выполнением указа. Если через ворота проходил человек в длинном кафтане, солдаты ставили его на колени и обрезали кафтан вровень с землей.

Портным было запрещено шить русское одеяние, а купцам – торговать им. Староверам же, наоборот, было приказано ходить в народной одежде.

В 1722 году царь повелел старообрядцам носить особые наряды старинного покроя со стоячими красными воротниками – зипун, ферязь и однорядку. Через два года вышел дополнительный указ: женам староверов и бородачей носить опашни и шапки с рогами.

Так при императоре Петре I прежняя Русь была переделана в новую Россию. И только старообрядцы, преследуемые властями, сохраняли преданность старой русской вере и старому русскому укладу. За эту преданность им пришлось дорого заплатить не только особыми налогами и пошлинами, но и тысячами жизней.

Для староверов борода стала религиозным символом, знамением истинной веры. Члены государственной Церкви, желающие перейти в старообрядчество, должны были читать особое отречение от никонианской ереси, в котором говорилось: «Отметающие священное и святоотеческое писание, воспрещающее брадобритие, да будут прокляты».

Но то, что для одних было священно и истинно, другим казалось глупым и ложным.

Широко известен «Гимн бороде» Ломоносова, в котором высмеян «волос на щеках и подбородке». Этот гимн достоин того, чтобы привести его полностью, но ограничимся только строками о бородовой пошлине для староверов, керженцев, как их называет поэт:

Борода в казне доходы

Умножает по вся годы:

Керженцам – любезный брат.

С радостью двойной оклад

В сбор за оную приносит

И с поклоном низким просит

В вечный пропустить покой

Безголовым с бородой.

Преследования староверов и русской бороды несколько ослабли лишь в царствование Екатерины II, правительство которой было заинтересовано в поддержке старообрядческого купечества, обладавшего «великими промыслами и торгами».

При Екатерине был издан ряд указов, улучшавших положение старообрядцев и уравнявших их в правах с остальным населением империи. Были отменены законы Петра о бородах, русской одежде и двойном окладе. Также было официально запрещено называть приверженцев церковной старины «раскольниками», вместо этого «хульного имени» вводился термин «старообрядцы».

Однако и при милостивой Екатерине борода оставалась символом мужицкого недовольства. Как знамя поднял бороду Пугачев – самозваный царь Петр III.

Всем, кто признал его государем, Пугачев обещал различные свободы. В том числе свободу исповедовать старую веру – креститься двумя перстами, молиться по дониконовским книгам и носить бороды.

Посланцы лже-Петра разъезжали по деревням и станицам, громогласно возвещая:

– Жалуем сим именным указом с отеческим нашим милосердием всех, находившихся прежде в крестьянстве и в подданстве помещиков, быть верноподданными рабами собственной нашей короны. И награждаем древним крестом и молитвой, головами и бородами, вольностью и свободой и вечно казаками.

С отрубленной головой Пугачева наша борода пала на плаху и уж более задиристо не поднималась.

Со времен Александра I на лица русских мужчин возвращается растительность – усы и бакенбарды. Но бритье бороды продолжало оставаться обязательным для военных и чиновников. Только в царствование Александра II чиновникам было дозволено отращивать бороды. А Александр III разрешил не бриться и военным.

При императоре Николае I объявились философы-славянофилы и начинается увлечение a la russe – всем русским. Входят в моду патриотизм, косоворотки, квас, каша и бороды. Эту моду высмеял острослов И. П. Мятлев в макаронической поэме «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границею, дан л’этранже»:

Патриот иной у нас

Закричит: «Дю квас, дю квас,

Дю рассольчик огуречный!»

Пьет и морщится, сердечный…

Надобно любить родное,

Дескать, даже и такое,

Что не стоит ни гроша!

Же не ди па ла каша

Манная, авек де пенки.

Ла морошка, лез опенки,

Поросенок су ле хрен,

Ле кисель э ле студень

Очень вкусны. Но не в этом

Ле патриотизм, заметим.

Но мода сделала свое дело. И мы уже не представляем себе без бород и бородок Достоевского, Менделеева, Толстого, Тургенева, Чайковского, Чехова и иных славных деятелей отечественной культуры и науки середины и второй половины XIX века.

В октябре 1917 года прекратилась мода на бороду. Нет, ее никто не запрещал, не гнал, но «шершавым языком плаката» народу нашептали, что с бородой ходят его враги – поп и кулак. Ленин, Маркс и Энгельс – не в счет.

При бороде остались дремучие деревенские деды и старомодные ученые, вроде профессора Преображенского из «Собачьего сердца» М. А. Булгакова: «Он умственного труда господин, с французской остроконечной бородкой и усами седыми, пушистыми и лихими, как у французских рыцарей».

В моде революционные усы, как у товарища Буденного или как у самого товарища Сталина. Впрочем, бороду носит «всесоюзный староста» М. И. Калинин. Она полагается ему как «народному ходатаю» и «печальнику земли русской».

Но всякий мало-мальски уважающий себя человек брил бороду в то смутное время.

Даже священнослужители из обновленческой Живой Церкви не брезговали этим, что было невероятно для традиционного православного духовенства. Сам глава обновленцев Александр Введенский гладко брился.

События тех лет отразились в зеркале сатиры. Нам памятны строки из романа «Двенадцать стульев». Отец Федор Востриков, отправляясь на поиски заветного стула с брильянтами, пытается подстричь бороду и длинные поповские волосы, но не справляется и зовет супругу.

– Господи, – сказала матушка, посягая на локоны отца Федора, – неужели, Феденька, ты к обновленцам перейти собрался?

Такому направлению разговора отец Федор обрадовался.

– А почему, мать, не перейти мне к обновленцам? А обновленцы что, не люди?

– Люди, конечно, люди, – согласилась матушка ядовито, – как же, по иллюзионам ходят, алименты платят…

Великая Отечественная война вернула бороде прежнее мужественное и героическое значение. Ведь с ней, родимой, и с автоматом ППШ ходил по лесам и болотам смелый партизан. Тот самый, что бронзовыми глазами памятников взирает на москвичей и гостей столицы на станциях метрополитена «Белорусская» и «Партизанская».

Бородатый старик с «Партизанской» – герой Советского Союза М. К. Кузьмин, простой русский крестьянин, совершивший подвиг в возрасте 83 лет. Борода полагалась не только старому партизану, но и «парню молодому», от лица которого Утесов пел знаменитую песню «Партизанская борода»:

То разведка, то засада,

Стричься, бриться мне когда?

Неизбежная досада партизану борода.

Борода ль моя, бородка,

До чего ты отросла!

Говорили раньше – щетка,

Говорят теперь – метла.

После войны интерес к бороде возобновился в конце 1950-х годов, во время революции на Кубе. Бородачи (по-испански barbudos) Фидель Кастро и Че Гевара, борющиеся за свободу и равенство, завоевали симпатии наших соотечественников.

И Кобзон с наклеенной бородой и игрушечным автоматом тревожно спел с телеэкрана:

Слышишь чеканный шаг?

Это идут барбудос.

Небо над ними, как огненный стяг…

Слышишь чеканный шаг?

Не без влияния кубинцев в Советском Союзе бороду стала носить молодежь, преимущественно «стиляги» и творческие люди – журналисты, художники и музыканты. В 1962 году Ю. П. Казаков в рассказе «Адам и Ева» так описал посетителей художественной выставки: «Никто ничего не понимает, кричат, спорят, ребята с бородками, в джинсах, посоловели, кругами ходят».

Это были замечательные времена песен под гитару, дешевого портвейна и дружеского обращения друг к друг «старик».

Через шесть лет ребята с бородками подросли. И в 1968 году в фильме «Бриллиантовая рука» режиссер Гайдай вывел на экран мрачного типа в черных очках и с бородой, испугавшего Семена Семеновича Горбункова вопросом: «Алло, папаша, огоньку не найдется?» Кстати, типа сыграл журналист Л. П. Плешаков.

Прошли годы, но борода оставалась отличительным признаком свободного художника. В волшебной повести Ю. И. Коваля «Самая легкая лодка в мире» (1984) один из главных героев, художник Орлов, носит бороду. Когда герои едут на электричке в вагоне с ними заводит разговор «человек в золотых очках». Он озвучивает те трюизмы, с которыми обыватели так любят приставать к бородачам и сегодня:

– И зачем молодые люди носят бороду! Ну, зачем? Не пойму… Ну, в старое время люди мало читали – вот они и носили бороду. А сейчас-то зачем борода? Я бы всех бородатых взял бы и насильно им бороду сбрил, чтоб на людей были похожи.

Автору этих строк неоднократно приходилось выслушивать такие рассуждения. Какая дикость, молодой мужчина, а с бородой! С высшим образованием, а с бородой! Культурный человек, а с бородой!

Что на это ответить? Для меня «волос на щеках и подбородке» – это, если угодно, осуществление детских мечтаний.

Ребенком я видел фотографию Эрнеста Хемингуэя – открытое обветренное лицо в сединах благородной бороды, грубый свитер. «Хочу стать таким!» – подумал я.

Мне было тринадцать лет, когда В. В. Бортко снял фильм «Собачье сердце» (1988). Я был потрясен этим фильмом, я заучил его наизусть, я бредил его сепией. О, эти сады Семирамиды! Тяжелый, как гробница, стол, накрытый белой скатертью, разрисованные райскими цветами тарелки с черной широкой каймой и три хрустальных графинчика с разноцветными водками.

Я точно знал, что, когда вырасту, стану профессором Преображенским, причем в исполнении Евстигнеева, только им и никем более!

И я вырос… Мечты сбылись лишь отчасти. Лампа под шелковым абажуром, персидские ковры и вишневые портьеры остались в кино. От профессорской учености мне досталась только борода. И, разглаживая ее перед экраном компьютера, я повторю слова Ломоносова:

Если кто невзрачен телом

Или в разуме незрелом,

Если в скудости рожден

Либо чином не почтен,

Будет взрачен и рассуден,

Знатен чином и не скуден

Для великой бороды:

Таковы ее плоды.

Опубликовано: журнал «Русский мир», 2015, № 8