ИЗУЧАЯ СВЯЩЕННЫЙ ТЕКСТ[3]

ИЗУЧАЯ СВЯЩЕННЫЙ ТЕКСТ[3]

Известно, что для серьезного чтения и понимания Нового Завета нужно специально учиться. Более десяти лет тому назад, когда религиозные тексты стали доступны читателю в России, Николай Васильевич Карлов, в то время ректор Московского физико–технического института, попросил меня прочитать студентам лекции, восполняющие пробелы в области знаний о религии.

На первый взгляд, сегодня, по прошествии стольких лет и приложении многих усилий российскими религиоведами, читать курс воскресной школы в стенах высшей нет необходимости. На самом же деле, образовательные лакуны не уменьшились. Коллеги уже много говорили о том, что должны быть и есть специальные места, где надо изучать Священное Писание, но, к сожалению, и в высшей школе приходится заниматься ликбезом. Например, студенты–культурологи пятого курса, которым я читаю лекции по истории Средневековой Европы, практически ничего не знают о Спинозе, и мне приходится рассказывать им самые элементарные вещи о жизни Спинозы и его трудах. То же касается итальянской литературы эпохи Возрождения, когда историкам последнего курса приходится давать простые биографические сведения о Данте, а тем, кто кончает испанский факультет Московского института иностранных языков и прекрасно знает испанский язык, приходится рассказывать о Валье–Инклане, потому что испанскую литературу двадцатого века они не знают.

Под каким углом зрения мы можем изучать священные тексты, кроме элементарного восполнения лакун в образовании? Когда богослов размышляет над текстом Священного Писания, он стремится понять, какое послание ему как верующему заложено в этом тексте. Я думаю, что, в отличие от богословия, которое занято обоснованием истинности веры и отвечает на вопрос богатого юноши из Евангелия «Что делать, чтобы наследовать жизнь вечную?», религиоведение изучает феномен веры, феномен религиозного сознания. Поэтому, изучая священный текст в рамках религиоведения, наверное, очень важно соотнести Писание с той или иной эпохой.

Что было главным в Писании для христиан первых поколений? Что было главным в Писании для Отцов четвертого века? Что видели в Писании в эпоху нового благочестия те религиозные мыслители, круг которых замыкается автором трактата «О подражании Христу»? Что видел в Писании отец Сергий Булгаков в XX веке? Под этим углом зрения, наверное, имеет смысл изучать Священное Писание в стенах кафедры религиоведения.

Например, говоря о чуде умножения хлебов, чуде в Кане Галилейской, чуде исцеления слепорожденного и других, я думаю, мы ни в коем случае не должны ставить вопрос «возможно это чудо или невозможно?» — это не для занятий по религиоведению. Фундаменталист будет настаивать на буквальном понимании текста. Либерал, опираясь на опыт древних Отцов, прежде всего Амвросия Медиоланского, будет видеть в чуде символический смысл. Чудо в Кане Галилейской с древних времен истолковывается так: Жених Небесный, Иисус, приходит на свадьбу к жениху земному; на пиру, которому уподобляется Царство небесное, стоят шесть сосудов, символизирующих Ветхий Завет, Пятикнижие и книгу Иисуса Навина; из воды Ветхого Завета рождается вино Нового. Фундаменталист понимает буквально, кто?то понимает тот же самый текст символически, отец Сергий Булгаков предлагал видеть в чуде то, что хочет Иисус для человечества. Булгаков постоянно подчеркивает, что в Евангелии не просто чудеса, а знамения. И, таким образом, чудо претворения вина — это как бы Богоявление. Думаю, что у религиоведа в рамках его курса есть другой путь: посмотреть на рассказ о чуде с точки зрения стилистики, способа, которым это написано. И тогда мы увидим, что есть в рассказе какие?то ключевые слова, прежде всего, слово «час». Иисус отвечает Матери: «еще не пришел час Мой». Итак, здесь приоткрывается мессианская тайна, Иисус указывает на что?то очень важное.

Если мы говорим о евангельском сюжете умножения хлебов в рамках конфессионального богословия, то чудо, которое описано шесть раз, — это дублирование одного и того же текста, а не первое умножение и второе умножение, как говорили в Средние века. Но в каждом из этих шести рассказов, в трех рассказах о Тайной вечере, в рассказе об Эммаусской вечере у Луки и, наконец, в 21–й главе от Иоанна (то есть в одиннадцати местах) мы видим четыре евхаристических жеста: Иисус взял хлеб, благословил, преломил и дал. Но кто, как не преподаватель в университете, скажет, что в этих эпизодах фигурируют не такие огромные рыбы, как в фильме у Дзефирелли, а маленькие сушеные рыбешки? Мы видим здесь основные литургические моменты христианства, которые в разных текстах передаются по–разному, но всегда с повторением одной и той же детали: Иисус берет, благословляет, преломляет и дает хлеб. Выделить главные части чрезвычайно важно. Но делать это нужно не потому, что мы хотим что?то доказать, а потому, что это просто интересно и помогает глубже понять текст. А глубже понимая текст, мы глубже постигаем и психологию религии, и психологию верующего, и, в конце концов, себя, потому что религиовед может быть и верующим человеком.

Надо сказать, что 99 % студентов, если не больше, не могут читать даже Новый Завет, не говоря уж об Авесте или Коране, в оригинале. Но даже Новый Завет, написанный на простом греческом языке, могут прочитать в оригинале единицы, поэтому задача религиоведческого курса по Священному Писанию — показать, что, кроме синодального перевода, существуют другие, прежде всего, парижский перевод епископа Кассиана (Безобра- зова), в работе над которым принимал участие, как известно, Борис Константинович Зайцев. Позднее Зайцев подробно опишет, как они работали. Есть перевод Валентины Кузнецовой, о котором можно спорить, но который дает еще один взгляд на тот же текст, те же слова, но в несколько ином порядке; есть перевод отца Леонида Лутковского; есть несколько современных протестантских переводов. Так же как чрезвычайно полезно, скажем, брать «Лорелей» Гейне в десяти переводах и сопоставлять со студентами или школьниками (даже в том случае, если они не знают немецкого языка), так же полезно и Евангелие сопоставлять в разных переводах. Студент, не владеющий греческим, все?таки знает английский, французский или немецкий хотя бы немного. Современные переводы на английский, французский, итальянский крайне интересны. Например, есть перевод Шураки на французский язык — переводчик восстанавливает иудейский фон Священного Писания. Когда женщина, страдающая кровотечением, хватается за край одежды Иисуса, Шураки переводит «хватается за цицит», то есть хватается за кисточки, которые у евреев пришиты к одежде. Буквально на каждой странице Шураки обнаруживает этот иудейский фон в Новом Завете, что очень важно для глубокого постижения новозаветного текста.

Кроме того, когда мы начинаем сопоставлять несколько разных переводов, выявляются необходимые и чрезвычайно важные вещи. Так, например, в Деяниях апостолов в синодальном переводе употребляется слово «учение», а в греческом тексте «одос» (обо*;) - «путь», в славянском тексте «путь»: «апостолы проповедуют путь». Авторы синодального перевода, современники первых переводов Гегеля на русский язык, используют слово «учение», так как мыслят философскими категориями. И на это, конечно, может обратить внимание любой студент, если сравнит синодальный перевод со славянским текстом или с кассиановским переводом.

Хочу привести еще один пример из синодального перевода: «Если око твое будет чисто, все тело твое будет светло» (Мф 6:22). «Чисто» — в синодальном переводе, «просто» — в славянском тексте. Что значит — чистое око или грязное, лукавое или простое? По–гречески «аплус» (аттАоис;) - слово «простой», в латинской Библии — «симплекс» (simplex). Но если мы возьмем современный греческий язык, то слово «аплус» — уже не только «простой», это еще и «щедрый», «аплохери» (cmAoxeQi) - «щедрая рука». И тогда сразу вспоминается текст из Второзакония (Втор 15:9), где говорится как раз о щедрости: не дай Бог, чтобы твой глаз оказался нещедрым к бедному человеку, потому что с этого начинается катастрофа, с этого начинает рушиться человеческая личность. Значит, этот фрагмент Второзакония лежит в основе новозаветного текста, который совершенно непонятен, если его читать в одном только синодальном или любом другом одном переводе, при сравнении же нескольких переводов становится ясно, о чем идет речь.

Приведу еще несколько примеров, как мне кажется, очень важных в религиоведческом плане. Как известно, синодальный перевод Нового Завета сделан с так называемого"Text ofmajority ", то есть с текста, который был издан некогда Эразмом Роттердамским, а потом переиздавался Эльзевирами на основании поздних византийских рукописей, в основном, X века. Епископ Кассиан (Безобразов) сделал свой перевод на основании издания Нового Завета Нестле Аланда, которое опирается, главным образом, на древнейшие рукописи Нового Завета IV?V в. (на шесть веков старше), и даже на папирусы II?III в.

Студент, который не знает греческого языка, читая параллельно синодальный и кассиановский парижский (который уже неоднократно издавался в России, а когда- то был библиографической редкостью) переводы, сразу выявит места, где тексты отличаются. В синодальном тексте есть несколько лишних слов, которых не было в древнейших рукописях и нет в переводе епископа Кассиана. Например, в Нагорной проповеди (Мф 5:22) есть слово «напрасно»: «всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду». Ясно, что если я гневаюсь и не нахожусь в состоянии аффекта, то могу обосновать причину гнева, поэтому слово «напрасно» здесь как?то не совсем к месту. Его нет ни в одной из древних рукописей, но оно появляется в византийских рукописях VIII?X в. У Кассиана просто: «всякий, кто гневается на брата своего, подлежит суду». Здесь речь идет об «этике идеала». Каждый читающий понимает, что не гневаться невозможно, но к этому надо стремиться. Когда же в тексте появляется слово «напрасно», перво- христианская этика идеала, этика ориентира на невозможное, этика Эвереста, заменяется совершенно другим — запретительно–разрешительным (тебе запрещается гневаться напрасно, но разрешается гневаться за дело). Уже на базе элементарного текстологического анализа можно сказать, как идет приспособление «трудного» Нового Завета к практической жизни слабых людей в византийскую эпоху.

Или вот еще один пример с тремя «явно». Молись тайно — Бог воздаст тебе явно; постись тайно — Бог воздаст тебе явно; подавай милостыню тайно — Бог воздаст тебе явно (ср. Мф 6:4, 6, 18). Слова «явно» в древних рукописях не было, оно тоже появилось очень поздно, и всякий, кто сличит синодальный перевод с кассианов- ским, это обнаружит. Что это значит? Логическое ударение падает на слово «сой» (ooi) - «тебе» Бог воздаст. Слово «явно», появляющееся в рукописях IX в., дает новую ориентацию на зримое воздаяние, оно сразу упрощает христианство. Если об этом рассказать студенту, то история усвоения христианства обществом становится ясна.

Или, например, если согрешит брат твой, пойди и обличи его наедине (Мф 18:15–17). В поздних рукописях появляется «против тебя»: «если согрешит против тебя», то есть как бы сфера действия христианина ограничивается грехом против него лично, тогда как в древних рукописях христианину вменяется в обязанность обличить согрешающего не только против него, а вообще, но сделать это тайно, наедине.

Или такой пример. Иисус приходит в дом Петра и исцеляет его тешу: «она встала и служила Ему», — так говорится в древних рукописях и в славянском тексте. В синодальном переводе «и служила им» (Лк 4:39). Итак, эта женщина встает после того, как она только что была больна, и служит им во время обеда. В древних рукописях и в нашем славянском тексте, который читается в церкви: «служила Ему», то есть речь идет не только о том, как она прислуживает во время обеда, но вообще о служении христианина Иисусу и через Него Богу.

Можно привести еще один пример: Царство небесное «внутри» нас, или «среди» нас (Лк 17:21). Конечно, с точки зрения греческого языка, совершенно ясно, что множественное число — «среди». Современный русский перевод дает «внутри», это чисто средневековое прочтение. Бог разговаривает с человеком через сердце — отсюда вся средневековая мистика и культура молитвы. Но первоначальное чтение, конечно, «среди»: уже наступило — это претворенный эсхатологизм, Евангелие от Луки слагается в то время, когда эсхатологические чаяния ослабевают. Царство не наступит завтра, оно уже наступило, незримо оно уже среди нас. Потом Златоуст это сформулирует в анафоре Литургии: «И Царство Твое даровал еси будущее» — Царство, которое наступит, даровал уже. Идея уже наступившего Царства, которое среди нас, присутствует в Евангелии от Луки.

На базе сравнения греческого текста с латинским средневековым можно говорить о феноменах средневекового мышления. Но беда в том, что для этого надо быть профессиональным новозаветником. Курс Нового Завета для кафедр религиоведения можно сделать интереснейшим, существенным и для изучения истории средневековой и современной философии, социальной истории, феномена христианства как такового.

Можно сказать то же самое и о методике чтения Ветхого Завета, и о чтении любых других священных книг. Видимо, именно так надо работать со студентами, что обеспечивает и знание текста, и выход на существенные проблемы смысла вероучения и каких?то социальных явлений в истории религии. На самом деле, на базе сравнения древних и средневековых текстов, сравнения различных переводов источников, можно увидеть подлинную картину развития культуры, духовности, истории.