ГЛАВА V. Защита «юридической» теории искупления в русской богословской литературе XX века

ГЛАВА V. Защита «юридической» теории искупления в русской богословской литературе XX века

Рассмотренные в предшествующих главах труды, несмотря на различное решение отдельных вопросов, могут быть объединены по признаку критического отношения к «юридическому» истолкованию догмата искупления. И хотя в большинстве их сохранились отдельные признаки такого истолкования, все же основное направление русской богословской мысли в изучаемый период можно определить (см. выше) как постепенное освобождение от «правового жизнепонимания» и «юридической» теории искупления. Изменить это заключение не может и то обстоятельство, что почти все рассмотренные произведения вызывали возражения и критические замечания сторонников «юридической» теории[743]. Все эти возражения значительно уступают трудам, по поводу которых они были написаны, — в большей их части выявилась лишь недостаточная богословская осведомленность, подчинение идеям западного богословия и даже чисто охранительные тенденции их авторов[744].

Но все же настоящий обзор русской богословской литературы, посвященной догмату искупления, остался бы неполным, если бы в нем не были рассмотрены и произведения, написанные в защиту «юридической» теории. Это рассмотрение сделает возможным установить, какие аргументы могли быть выставлены в защиту «юридической» теории против критики ее в русской богословской литературе, и определить таким образом достоинство этой критики. Такая цель определяет предмет и сам метод этого рассмотрения. Так как большая часть рассматриваемых произведений была написана как критические отзывы о том или другом произведении или авторе, то предметом рассмотрения в настоящей главе должны быть не частные критические замечания, в основном отмеченные ранее, а разделы, имевшие целью обоснование или положительное изложение «юридического» понимания.

Этим же определяется и обилие цитат и ссылок при наименьшем, строго необходимом, количестве обобщений и выводов автора.

Почти все эти произведения по существу однородны, так как все они исходят от учения об искуплении, изложенного в догматике митрополита Макария (Булгакова)[745]. Это сходство позволяет избегать рассмотрения каждого произведения в отдельности, тем более что большинство из них и не заслуживает этого по своим научным достоинствам. Кроме того, объединение их, когда один автор дополняет и поясняет другого, облегчает изучение предпосылок, положенных в основу «юридического» понимания искупления, и тех выводов, к которым это понимание неизбежно приводит.

Из числа этих произведений несколько выделены могут быть книги митрополита Елевферия и архиепископа Серафима, как наибольшие по объему (196 и 299 страниц), изданные в самые последние годы (1937 и 1943) и потому могущие суммировать более ранние высказывания, как своего рода монографии; книга архиепископа Серафима может быть отмечена и по резкости суждений, вообще характерной для сторонников «юридического» понимания искупления; статья П. Девитова, изданная также в довольно позднее время (1916 год), наиболее обоснованная, по эрудиции автора, и, наконец, небольшая статья профессора догматического богословия Киевской духовной академии М. Скабаллановича[746].

Особенностью, понижающей научное достоинство этих произведений, является их крайняя нетерпимость — когда простым отрицанием заменяется серьезное критическое рассмотрение оспариваемых положений и вместо этого утверждаются положения противоположные[747].

Подобный метод в полемике можно было бы считать удовлетворительным только в том случае, если бы утверждаемые положения были достаточно аргументированы и если бы в оставленных без рассмотрения и просто отвергнутых положениях не находились такие, которые основательно опровергали положения утверждаемые[748]. Но в большей части этих произведений научная аргументация заменяется только обилием эпитетов: «откровенное», «святоотеческое», «основанное на Священном Писании учение» и т. д.

Уверенность в непреложности и очевидности «юридического» понимания искупления позволила архиепископу Серафиму (Соболеву) утверждать о митрополите Антонии: «Он знает, что та «юридическая» теория искупления, которую он отрицает, есть, в своей сущности, богооткровенное и святоотеческое учение об искуплении нас крестной смертью Христа в удовлетворение Божественному правосудию. Тем не менее он открыто отрицает этот юридический взгляд Православной Церкви на дело искупления»[749].

Та же уверенность позволяет сторонникам «юридической» теории с первых же страниц своих исследований отрицать даже бесспорные высказывания ее противников и обвинять их «в ниспровержении Божественного домостроительства в самой его основе», то есть «в силу одного своего отрицания юридического взгляда на искупление они являются жертвою тлетворного духа нашего времени»[750].

Такие высказывания, иногда в чрезвычайно резкой и категорической форме[751], если и свидетельствуют об убежденности их авторов, то одновременно не являются действительными аргументами в пользу основанных на них выводов.

Отказываясь в чем бы то ни было согласиться со своими противниками, некоторые авторы (профессор Е. Будрин и священник Бетьковский) возражали против употребления самого термина — «юридическая теория искупления», считая «этот термин совершенно неуместным»[752], так как он «формулирован немецким протестантским умом»[753].

Но если сам термин «юридическая теория искупления» действительно получил происхождение на Западе, то в русской богословской науке в него вкладывается совершенно определенное содержание — это такое объяснение догмата искупления, в котором употребляются юридические понятия: право и его нарушения, заслуги, удовлетворение, наказание в смысле кары и т. д. И несмотря на приведенные возражения, этот термин употребляется в настоящее время одинаково как противниками, так и сторонниками соответствующего истолкования догмата искупления.

Правда, отдельные авторы отмечают условность этих понятий, но все же заключают, что «без этих терминов нельзя обойтись при изъяснении непостижимого догмата искупления»[754]. «У нас нет термина для обозначения взаимных отношений между Богом и людьми на основе Божественного правосудия, кроме слова «юридический» или «правовой»»[755].

Последнее определение уже несколько раскрывает значение этого чисто формального признака (употребление юридических понятий) «юридической» теории. И один из более серьезных защитников этой теории — П. Левитов — так определяет ее содержание: «Юридической» называется та теория падения — искупления, которая, не отрицая нравственно–психологической стороны их, выдвигает идеи вины и удовлетворения на первый план»[756], что, в общем, вполне совпадает с изложением соответствующих разделов в системе митрополита Макария (Булгакова).

Такое выдвижение идеи вины при понимании падения приводит к тому, что грех рассматривается юридически как вина или преступление — «бесконечное оскорбление Бесконечного Бога». И причинная зависимость между грехом и гибелью от греха (смертью) опосредствуется гневом, враждой, проклятием со стороны Бога, наказывающего человека смертью, — смерть является возмездием за грех[757]. Грех не непосредственно приво дит согрешающего к гибели, но оказывает действие на Бога — оскорбление, а Бог, в Свою очередь, действу ет на человека путем наказания. «Осуждение Божие, или клятва, является актом Божественного правосудия, посредствующим между грехом человека, как причиною ее (клятвы), и бедствиями, как следствиями осуждения»[758]. То есть если бы этого «посредствующего акта» не было, то грешник не был бы наказан, его не постигли бы бедствия, он бы не погиб и т. д.

Следовательно, спасение грешника именно в том и должно состоять, чтобы прекратилось это посредствующее действие Божественного правосудия.

А если это посредствующее действие Божественного правосудия, в свою очередь, было следствием воздействия греха на Божество — Его оскорбления, то прекращение его также может быть достигнуто новым действием в отношении правосудия, противоположным оскорблению, — Его удовлетворением.

Таким образом, выдвижение на первый план в понимании падения идеи вины — оскорбления Бога — влечет за собой такое же выдвижение в понимании искупления идеи удовлетворения.

Но так как Божеское правосудие «не может быть лише но своего действия», то для его удовлетворения это действие должно быть перенесено на другой «объект»[759]. И этот замещающий объект должен иметь такие цену и достоинство, чтобы быть выкупом достаточным, — в соответствии с бесконечным оскорблением они должны быть «бесконечной цены и достоинства».

Удовлетворение правде Божией является, таким образом, также посредствующим актом и средней посылкой между искуплением и спасением человека. «Без этой средней посылки… никогда не выяснят тайны искупления и спасения, хотя бы весь мир заполнили томами своих мудрований»[760].

По силе этого удовлетворения Бог изменяет Свое отношение к человеку, примиряется с человеком, отменяет проклятие, оправдывает[761] виновного человека, в чем и заключается спасение грешника[762].

Так создается сама терминология «юридической» теории искупления, «сущность которой заключается в том, что Господь Иисус Христос пострадал и умер на Кресте для удовлетворения оскорбленной грехами правды Божией»[763].

«В смерти Христовой и заключается вся сущность искупления… Эта смерть есть жертва, принесенная Богу за грехи человечества в удовлетворение правде Божией. Примирение Бога с грешниками не могло состояться без удовлетворения правде Божией»[764].

«Крестная жертва была принесена в удовлетворение Божественного гнева и правосудия. Между умилостивительной крестною жертвой Спасителя и нашим возрождением наблюдается такое же соотношение, какое бывает между причиною и следствием. Как только Господь умер на Кресте, тотчас снято было с людей и наказание за грех — его первое следствие, то есть Божие проклятие. По уничтожении же крестною смертью Христа проклятия вместо последнего тотчас снизошло на людей благословение Божие»[765].

«Благость (Божия) по искупительной, в удовлетворение правде Божией, жертве Христовой снова обращается на человека»[766].

Логическая последовательность приводит, наконец, и к следующему заключению. «Это изменение отношения к человеку в Существе Божием совершается чрез удовлетворение, принесенное крестной жертвой Христа Спасителя Божественному правосудию»[767] — действие удовлетворения названо своим настоящим именем.

Термин «удовлетворение правде Божией» становится отличительным признаком «юридической» теории — «где есть сатисфакция, там «юридическая» теория»[768]. И расхождения между сторонниками и противниками «юридического» понимания искупления в значительной степени сосредотачиваются в решении вопроса о пригодности или непригодности этого термина для выражения сущности учения об искуплении.

Если архиепископ Иларион (Троицкий) (последовательный противник «юридизма» в богословии) полагает, что понятия «удовлетворения» и искупительных заслуг «должны быть выброшены из богословия без остатка, навсегда и окончательно»[769], то профессор Е. Будрин убежден, что без понятия «удовлетворения» «немыслимо понимание тайны искупления»[770].

Если обобщить критические высказывания в отношении «юридической» теории искупления, то большую часть их можно свести к следующим положениям:

«Юридическое» понимание искупления противоречит: 1) правильному понятию о Боге; 2) не имеет обоснования в Священном Писании и Предании, учении отцов Церкви и богослужении; 3) заимствовано из схоластического богословия Западной Церкви.

Поэтому и попытки защиты «юридической» теории следует рассматривать в порядке аналогичных, но противоположных утверждений, таких как: 1) утверждение такого понятия о Боге, которое бы вполне согласовывалось с выводами «юридической» теории; 2) обоснование ее Священным Писанием и Преданием; 3) отрицание заимствованности ее от западного богословия или же, в последнем случае, как утверждение, что это богословие (теория Ансельма Кентерберийского) правильно выражает учение Вселенской Церкви.

«Юридическому» пониманию искупления соответствует вполне определенное представление о Боге и Его свойствах. Это достаточно отчетливо осознают и сторонники «юридической» теории. «Отрицание правового жизнепонимания» ведет как «к ниспровержению всего Божественного домостроительства», так и «к неправильному понятию о Боге»[771]. А единственно правильным представлением о Боге является, по мнению сторонников «юридической» теории, только такое, в котором свойства благости (любви) и правды (правосудия) в Боге, и особенно их действия, различаются до полного противопоставления[772].

Возражающие против «юридической» теории искупления, говорит профессор Е. Будрин, «не имеют надлежащего представления о Существе Божием и о так называемом в богословии согласии Божиих свойств. Сосредоточившие всю сущность Божию в любви, они забывают, что Бог есть и абсолютная правда и истина, которые в Абсолютном Существе никоим образом не могут быть поглощены любовью»[773].

И так как «правда Божия так же абсолютна, как и любовь»[774], то действие ее всегда ограничивает проявление любви Божией[775], что особенно проявляется в искуплении, когда «и то и другое свойство всегда идут рука об руку в деле домостроительства нашего спасения»[776].

Действия правды Божией выступают особенно ясно: она «хочет… и требует себе»[777] для своего удовлетворения страданий и смерти Сына Божия. «Кроме любви, в понятие «искупление» входит и что?то другое, что можно назвать правдою, гневом Божиим и подобными словами: это?то другое требовало в Ветхом Завете таких гекатомб кровавых жертв: оно же потребовало и смерти Христа… Все дело в том, чтобы примирить в понятии «искупления» эти два по видимости несовместимых момента»[778].

«Удовлетворить правде Божией — значит успокоить эту правду уплатой или воздаянием ей должного»[779].

Такое понимание представляется профессору Будрину самоочевидным. «Ведь никто не будет спорить, — говорит он, — что Бог бесконечно правосуден, а правосудие это было бы пустым звуком, если бы не имело объекта для удовлетворения. Разве Бог может отвергнуть Себя и без всякого удовлетворения перестать быть врагом греха?»[780]

В искуплении все сводится к действиям свойств Божиих: «Бог в Своих же свойствах Собственного Существа ищет спасти павших»[781], — и их противопоставлению…

Такое понимание свойств Божества и их действий (хотений, требований), различных до противоположности, нуждающихся в примирении, вполне обосновывает делаемый «юридической» теории упрек в искажении понятия о Божестве внесением в него сложности.

Этого не могут не заметить и отдельные защитники «юридической» теории, но они пытаются отвести этот упрек, полагая, что свойства Божества находятся в гармонии.

«Как мирятся в Боге бесконечная любовь и бесконечное правосудие, — постигнуть этого наш ум не может, мы знаем только, что в Боге все должно быть в совершеннейшей гармонии… В нелицеприятном Боге не может быть противоположностей и не может быть одного более, другого менее, иначе Бог будет нечто сложное из неравномерностей»[782].

Но это, как и предшествующее рассуждение профессора Будрина, прежде всего самопротиворечиво. Утверждая, что в Боге «не может быть противоположностей» и приписывая каждому свойству свой «объект для удовлетворения», профессор Будрин противополагает их настолько, что они нуждаются в примирении и мирятся в Боге непостижимым для профессора Будрина образом. И если в Боге не может быть одного более, а другого менее, «иначе Бог будет нечто сложное из неравномерностей», то автору можно возразить, что в Боге нет одного и другого, так как Божество просто, а, следуя мысли автора и его выражениям, полагая возможность в Боге «примирения» и «гармонии» различных свойств, мы вынуждены будем признать, что Божество будет нечто сложное из равномерностей.

Известная сложность заключается в самом понятии «гармония», употребляемом и другими авторами[783].

Но даже это понятие «гармонии» едва ли соответствует признанию двух начал жизни и двух действий, о которых говорят архиепископ Серафим (Соболев) и митрополит Едевферий (Богоявленский). Первый утверждает «другое необходимое начало жизни (кроме любви Божией) Божественное правосудие, с его требованием кары для нечестивых»[784]. А второй полагает, что «правда и милость действуют сами по себе, не сталкиваясь, не ограничиваясь взаимно, но в некоторой гармонии, уступая место действию, при известном условии, одна другой»[785].

Принятие термина «удовлетворение правде Божией» для выражения сущности искупления предполагает, кроме сложности, еще и некоторую изменяемость в Боге, в Его отношении к миру, то есть предполагает за «антропоморфическими» выражениями Священного Писания о Боге («гнев», «ненависть», «раскаяние» и др.) значение состояний Самого Божества. «Господь любит правду и ненавидит беззаконие (см.: Пс 44, 8; Евр 1, 9); мерзость Ему пути развращения (см.: Притч 11, 20) — подобные выражения указывают на то, что зло не только теоретически сознается как таковое умом Божественным, но и вызывает в Нем соответствующие чувствования негодования, отвращения и гнева»[786].

Если земное зло (во времени) вызывает в Боге «соответствующие чувствования», то также во времени совершившееся искупление оказывает на Бога действие еще более сильное. «Бог и смерть! Когда эти две противоположности бытия соединились, само оно (бытие) действительно не могло не перевернуться во всех основах своих»[787].

Или, как отмечено было уже выше, «изменение отношения к человеку в Существе Божием совершается чрез удовлетворение, принесенное крестной жертвой Христа Спасителя Божественному правосудию»[788]. При таком понимании изменение касается даже Существа Божия. Но иначе и быть не может, так как само понятие «удовлетворения» предполагает переход Бога (или Его существенного свойства) из состояния неудовлетворенности в состояние удовлетворенности.

«Антропопатизм, страдательность Божества неизбежно следует из сущности «юридической» теории искупления»[789].

Этого заключения не может изменить следующее рассуждение архиепископа Серафима: «…само обновление наше, или спасение, никогда бы не состоялось, если бы не произошло это удовлетворение, и… отрицать необходимость последнего — это значит ниспровергать все Божественное домостроительство в его основе… Господь не требует от нас удовлетворения или умилостивления для Себя Самого, ибо ни в чем не нуждается, но Он этого требует для нашего спасения, ибо без удовлетворения Его Божественного правосудия не могла совершиться искупительная жертва Сына Божия и не может совершиться наше спасение, в основе которого находится не только Божественная любовь, но и Божественное правосудие»[790].

Безнадежная противоречивость и «несообразность» (употребляя выражение автора) этого рассуждения самоочевидны. Все это является ответом на положение патриарха Сергия: «Бог не требует Себе удовлетворения от нас». Поэтому архиепископ Серафим, утверждая необходимость удовлетворения, желает избежать вывода (вполне законного) о внесении этим необходимости в Божество и делает оговорку: «Бог не требует этого удовлетворения для Себя Самого». Но так как эта оговорка уже подвергает сомнению самую необходимость удовлетворения, то он поясняет: «Бог требует» его для нашего спасения, ибо без него не могло, не может совершиться наше спасение, потому что в основе нашего спасения находится «другое начало жизни — Божественное правосудие с его требованием кары для нечестивых».

«Заблуждение архиепископа (патриарха) Сергия, — продолжает архиепископ Серафим, — заключается в том, что им отвергается действие Божественного правосудия с его требованием» и т. д.

Несмотря на явное противоречие, здесь утверждается противоположение не только отдельных свойств в Боге, но Самого Бога (Который ни в чем не нуждается) действию Его же правосудия[791].

Эта же неясность допущена и в системе митрополита Макария (Булгакова). «Чтобы спасти человека… надлежало удовлетворить за грешника бесконечной правде Божией, оскорбленной его грехопадением, не потому, чтобы Бог искал мщения, но потому, что никакое свойство Божие не может быть лишено свойственного ему действия: без выполнения этого условия человек навсегда остался бы пред правосудием Божиим чадом гнева (см.: Еф 2, 3), чадом проклятия (см.: Гал 3, 10) и примирение, воссоединение Бога с человеком не могло бы даже начаться»[792].

К кому или к чему относится эта невозможность лишения свойства Божия (правды) его действия (по–видимому, карать грешника), у митрополита Макария остается невыясненным.

Эта неясная, но предполагаемая учением об удовлетворении правде Божией невозможность остается общей для всех сторонников «юридической» теории.

«Разве Бог может отвергнуть Себя и без всякого удовлетворения Своей правды перестать быть врагом греха?» — спрашивает профессор Будрин после утверждения, что «правосудие это (в Боге) было бы пустым звуком, если бы не имело объекта для удовлетворения» (см. выше). Здесь лишение правосудия «свойственного ему действия» представляется как «отвержение Богом Самого Себя».

«Бог, как Всесвятой и Всеправедный, пока стоит вина пред Ним, не может очистить скверну грешника, — рассуждает митрополит Елевферий, — но эта невозможность устраняется после удовлетворения»[793].

«Отменять же этот Божественный приговор (о каре за грех смертью) просто по любви Божией, помимо Божественного правосудия, то есть без умилостивительной жертвы, Господь не мог», —излагает взгляд епископа Феофана архиепископ Серафим[794].

Для этой недостаточно ясной невозможности находит соответствующие понятия профессор М. Скабалланович: «Она (земля — тварь) оставалась мерзкою для святости Божией, продолжала питать, так сказать, непотухающий праведный гнев Божий на себя. Этот гнев требовал удовлетворения. И вот мы входим в самую загадочную и непонятную область боговедения. Удовлетворить вполне святость и правду Божию за гневающее беззаконие могла самая ужасная, какая только совершалась землею, несправедливость… Как ни непонятно такое требование правды Божией, оно несомненно. И обнаружилось оно не в крестной лишь жертве Спасителя. Все кровавые жертвы говорили об этом требовании. Без самой крайней необходимости, коренящейся в самых глубинах абсолютного бытия, не было бы этих мрачных страниц в Ветхом Завете»[795].

Профессор Скабалланович назвал то понятие, которое скрывается за невозможностью лишения свойств Божиих «свойственного им действия», за невозможностью для Бога без удовлетворения простить грех. Требование удовлетворения есть необходимость в самом абсолютном бытии. И естественно, что при таком понятии о Боге «Христос сделался Восстановителем нашего падшего естества именно потому, что Он был страдательным орудием умилостивления»[796].

Таким образом, и новейшие изложения «юридического» понимания искупления, написанные с целью его защиты, только подтвердили высказанные его критиками упреки: удовлетворение правде Божией, понимаемое как сущность искупления, вносит в понятие Божества сложность, изменяемость и необходимость.

«Юридическая» теория искупления, несмотря на изложенные выше проистекающие с логической необходимостью выводы из ее главного положения, представляется ее сторонникам имеющей достаточное обоснование в Священном Писании и Предании (см. об этом выше, в гл. III).

«Обилие в Слове Божием выражений, заключающих в себе мысль об удовлетворении Божественному правосудию, принесенном Спасителем за нашу вину, в связи с устойчивостью церковной традиции («распятаго же за ны»), всегда признававшей «юридический» элемент в грехопадении и искуплении, является для нас первым основанием, по которому мы не хотим отбросить «юридической» теории как схоластической, устарелой и ложной… Мысль об этом («юридическом» значении искупления), так сказать, красной нитью проходит через все Священное Писание Нового Завета, в особенности послания апостола Павла; текстов, ее подтверждающих, так много и они так определенны, что истолковывать их в каком?нибудь ином смысле было бы очевидной натяжкой»[797]. Смысл этого категорического утверждения можно передать так: к каким бы выводам «юридическая» теория ни приводила, она все же является учением Откровения, и отвергать ее — значит отрицать Откровение. Если бы это положение соответствовало действительности, то в обоснованности «юридической» теории не возникало бы даже и сомнения. Поэтому проверить эти доказательства на основании Священного Писания и Предания является чрезвычайно важным.

Первое сомнение возникает немедленно при сравнении терминологии «юридической» теории с выражениями Священного Писания. Таких, занимающих центральное место в «юридическом» истолковании искупления, терминов, как «удовлетворение», «заслуги», «заместительство», «оскорбление» и др., в Священном Писании не имеется.

Но в Священном Писании упоминаются все же другие «выражения явно «юридического» свойства», «такие термины, как ослушание, преступление, проклятие, жертва, умилостивление, выкуп и т. п.»[798]. Эту фразу П. Левитова цитирует архиепископ Никон[799], и совершенно так же рассуждают и прочие сторонники «юридической» теории искупления[800].

И если рассмотреть свидетельства Священного Писания, приводимые в обоснование «юридической» теории, то окажется, что это та же самая система соединения тех же текстов, которая употреблялась в прежних курсах догматики[801].

Как было отмечено выше, для приведения этих текстов в систему требуется выделение их из контекста и истолкование их по буквальному значению отдельных слов и выражений[802]. Точно так же, удовлетворяясь русским переводом этих речений Священного Писания, защитники «юридической» теории даже не ставили вопроса о проверке его подлинным (греческим) текстом[803].

Обращаясь же к приводимым свидетельствам Священного Писания, можно заключить, что основной задачей авторов рассматриваемых произведений было подобрать из Священного Писания тексты для обоснования учения об удовлетворении правде Божией страданиями и смертью Иисуса Христа.

И — в этом единомысленны все авторы — таким текстом считается следующий: Которого [Иисуса Христа] Бог предложил в жертву умилостивления в Крови Его через веру, для показания правды Его в прощении грехов, соделанных прежде (Рим 3, 25), или по–славянски: Егоже предположи Бог очищение верою в Крови Его, в явление правды Своея, за отпущение прежде бывших грехов[804].

П. Нечаев полагает, что «приведенное место можно считать классическим в учении Священного Писания Нового Завета об удовлетворении правде Божией жертвой Иисуса Христа. Вряд ли что может быть яснее и определеннее этих слов апостола, со всею решительностью говорящих о том, что правда Божия, ждавшая удовлетворения за поругание ее законов согрешившими и грешащими людьми, получила таковое в крестной жертве Иисуса Христа. По прямому смыслу слов апостола, Христос — прежде всего жертва умилостивления, каковою в Нем, собственно, является Его Кровь, смерть Безгрешного, не бывшего обязанным умирать и платить дань греху»[805].

Митрополит Елевферий также называет это место «самым ярким, выражающим сущность искупления»[806].

Этот же текст, вместе с другими, где употребляется в русском переводе слово «умилостивление», представляется и архиепископу Серафиму наиболее убедительным, подтверждающим учение об искупительной жертве в «удовлетворение Божественного правосудия».

«Как возможно допустить, — возражает он патриарху Сергию, — чтобы наша Церковь не смотрела на Христа как на страдательное орудие умилостивления, когда святой Иоанн Богослов в Первом своем послании говорит: Той (Сын Божий) очищение (умилостивление) есть о гресех наших, не о наших же точию, но и о (гресех) всего мира (1 Ин 2, 2); (Бог) возлюби нас и посла Сына Своего очищение (в умилостивление) о гресех наших (1 Ин 4, 10). О том же самом свидетельствует и апостол Павел, говоря, что Иисуса Христа предположи Бог очищение верою (в жертву умилостивления) в Крови Его… за отпущение прежде бывших грехов (Рим 3, 25).

Во всех рассматриваемых статьях тексты Священного Писания обычно приводятся на славянском языке, но в данном случае слово «очищение» заменяется русским «жертва умилостивления». Это не простая замена слов: умилостивлять можно Бога, а не грех; очищать можно грех, а не Бога. И нельзя согласиться с архиепископом Серафимом, что «эти слова различаются только по форме, по существенному же своему значению они, в данном случае, тождественны», и «ясно, что очищение или умилостивление есть не что иное, по существу, как удовлетворение правде Божией, или Божественному правосудию»[807].

Понятие «удовлетворение правде Божией» еще можно известным образом соединить с понятием «жертвы умилостивления Бога», но от понятия «очищение грехов» оно значительно отличается. А так как славянский перевод этого места правильнее русского выражает смысл подлинника, то естественно заключить, что оно не содержит в себе идеи удовлетворения[808].

И если так обстоит дело с самым ярким, «классическим» местом Священного Писания, то обоснование учения об удовлетворении следует искать в других текстах. Так и поступают отдельные авторы, но с одинаковым результатом[809].

Все это приводит к следующему признанию: «По–видимому, в Священном Писании учение об удовлетворении раскрыто нельзя сказать чтобы неполно и неточно, но как?то не совсем определенно и ясно». Но так как в Священном Писании имеется «мысль о наказании человека за грех», продолжает свое рассуждение тот же автор, «в этом случае ему (Священному Писанию) не должно быть чуждо и учение об удовлетворении именно правде Божией, об этом мы вправе заключить уже в качестве априорно–необходимого предположения»[810].

Это чрезвычайно важное признание — учение об удовлетворении априорно истолкованию учения Священного Писания об искуплении[811]. Поэтому вполне естественно, что основу для «юридического» понимания искупления остается искать в понятиях жертвы и выкупа, в понятиях вражды Бога, гнева и проклятия Богом грешника.

Святоотеческое правило для истолкования подобных выражений Священного Писания устанавливает необходимость «слова и имена в отношении к Богу, взятые из бытия дольнего, прелагать в значение высшее, горнее»[812].

То же не отрицается и сторонниками «юридического» толкования, когда об этом говорится не в трактатах об искуплении, а в других частях догматической системы: «Если в Слове Божием говорится о гневе, недовольстве, раскаянии Божием, то это высказано лишь применительно к нашим человеческим понятиям: в воле Божией нет места никаким изменениям»[813]. Но в изложении учения об искуплении эти выражения понимаются буквально, ибо иначе нельзя отыскать в них «юридическое» значение.

Точно так же не следует «исключать из системы христианского вероучения понятие «цены» или «выкупа»», как думает профессор Будрин, но необходимо дать этому понятию, как и понятию «жертвы», правильное истолкование.

Буквальное понимание слова «выкуп» и истолкование значения «жертвы» применительно даже не к ветхозаветному, а языческому ритуалу и пониманию смысла жертвоприношений неизбежно приводит к вопросу: кому принесена Кровь Христова? Известны попытки ответа на этот вопрос в древней Церкви и рассуждение об этих попытках святителя Григория Богослова, указавшего на действие этой жертвы не на Божество в смысле Его умилостивления или удовлетворения, а на человека, как очищение и освящение.

В стремлении найти «юридическое» понимание искупления в Священном Писании сторонники этого понимания не ограничиваются истолкованием по буквальному смыслу отдельных слов и выражений, но, уже отступая от буквального смысла, вкладывают в отдельные тексты то содержание, которого в них не имеется.

В «юридическом» истолковании искупления большее значение усваивается понятиям «клятвы, или проклятия», наложенных на род человеческий после грехопадения, и на снятие их после удовлетворения правде Божией. «Осуждение, или клятва, является актом, посредствующим между грехом… и бедствиями»[814], — говорит митрополит Елевферий и сам же задает вопрос: «В чем же, в каких словах выразилось Божие осуждение прародителей? Не в чем ином, как в райской заповеди: в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь (Быт 2, 17). Осуждение Божие на смерть, проклятие Божие implicite[815], но условно было в приведенных словах Творца Промыслителя»[816].

«Эти грозные слова, — рассуждает и архимандрит Серафим, — Божественного правосудия содержали в себе проклятие для людей в случае нарушения ими данного для них Божественного закона»[817].

Следует предположить, что без априорного допущения необходимости «посредствующего акта» в виде проклятия, вражды и тому подобного (выражения для обозначения изменения отношений Бога к человеку)[818] нельзя было бы отыскать проклятия Божия в приведенных словах implicite.

Точно такое априорное предположение послужило причиной искажения смысла в Рим 6, 33 греческого oij/cdvux: по–славянски оброцы (плата) греха смерть в «возмездие за грех — смерть»; а в таком смысле этот текст цитируется и на него делаются ссылки почти во всех рассматриваемых произведениях[819].

Те же предпосылки заставляют видеть понятие о «примирении Бога» с человеком в Рим 5, 10; 2 Кор 5, 19; Еф 2, 16 и др., где говорится о «примирении человека» и мире с Богом.

Точно так же и с «юридическим» смыслом понятия «оправдание». «Нельзя все значение понятия оправдания сводить только к его филологическому словопроизводству, игнорируя его существенное значение, — говорит архиепископ Серафим. — Это понятие, помимо филологического, имеет существенный догматический смысл в связи с целостным воззрением Божественного Откровения на дело нашего спасения»[820]. То есть для правильного понимания этого термина сперва следует иметь «целостное воззрение на дело нашего спасения» (по мысли архиепископа Серафима, — «юридическое»).

Нельзя также согласиться, что понятие «заслуги» равнозначно с понятием «благодать» и т. д.[821]

Исследование самих текстов Священного Писания, приводимых в обоснование «юридической» теории искупления, и принципов их истолкования показывает, что, по выражению П. Аевитова, «первое основание» «юридической» теории является недостаточно твердым.

Исследование это также показывает незнакомство авторов рассматриваемых статей с произведениями профессора Мышцына, профессора Глубоковского и др. по истолкованию спорных текстов Священного Писания, показывает их неосведомленность в «библейском богословии».

Считая «юридическую» теорию искупления правильно выражающей церковное учение, защитники ее полагали, что она в такой же степени, как и Священным Писанием, обоснована и церковным Преданием[822].

Авторы рассматриваемых статей неоднократно высказывали свое уважение к святоотеческим творениям, полагая, что и здесь имеется обоснование для «юридической» теории. Но следует заметить, что признаков самостоятельного изучения творений святых отцов в этих статьях не имеется. Наибольшее количество ссылок на святых отцов имеется в письмах митрополита Елевферия, но здесь они даются в виде отдельных цитат и заимствованы (автор сам указывает это) из системы митрополита Макария[823].

Прочие авторы хотя и часто утверждают, что «юридическая» теория является святоотеческой, но обосновывают это утверждение довольно своеобразно.

Профессор Будрин приписывает Василию Великому и Иоанну Златоусту следующие слова, заключая их в кавычки и даже не указывая, которому из них они принадлежат: «Крестная жертва Христова не только есть полнейшее и совершеннейшее удовлетворение правосудию Божию за все человеческие грехи, не только равноценна ценности всех человеческих душ, но имеет бесконечно высшую цену так, как бесконечно выше человека Тот, Кто принес за человека искупительную жертву на Кресте». После чего делает следующую сноску: «В. В. толк, на Пс. 18, Злат. на Поел, к Рим.»[824].

Едва ли такой способ цитации можно признать научным, тем более что если отдельные выражения из второй половины этой «цитаты» имеются в других, а не в указанном толковании Василия Великого на псалом, то первой половины ее не имеется вовсе в творениях обоих святителей.

Архиепископ Серафим полагает, что «критерием истины были для нее (Церкви) святые отцы — их благодатное толкование Священного Писания», но сам избегает ссылок на их творения и заменяет их ссылками на толкование епископа Феофана (Говорова), так как «это толкование, будучи основанным на учении святых отцов Церкви, является святоотеческим»[825]. При всем уважении к личности епископа Феофана с таким категорическим утверждением позволительно и не соглашаться.

Отдельные цитаты приводятся архиепископом Серафимом отрывочно, большей частью из вторых рук, и довольно странно комментируются[826].

Но интересный вывод делает П. Нечаев из «общего и совсем краткого (только две страницы) обзора учения отцов и учителей Церкви». Приписав без каких?либо доказательств учение об удовлетворении святому Иринею Лионскому, автор находит его также у святого Афанасия Великого и заключает: «Так же или, по крайней мере, похоже на то учили Василий Великий, Кирилл Александрийский, Кирилл Иерусалимский, Иларий Пуатьевский (Пиктавийский), Иоанн Дамаскин и др.». Но из списка этих имен, при всей легковесности суждений, автор все же должен был исключить святителя Григория Богослова. Этот святитель, а также Ориген (учением о выкупе от диавола) и другие (автор их не назвал) «принципиально расходились с общецерковным учением об удовлетворении правде Божией жертвой Иисуса Христа. «Он (святитель Григорий) хотел обосновать необходимость того и другого (?) не на Божественных свойствах, а вообще на домостроительстве нашего спасения или потребностях падшей человеческой природы»[827].

Едва ли можно считать основательными выводы из столь краткого обзора, верно лишь заключение о том, что учение святителя Григория никак нельзя соединить с учением об удовлетворении. Но исключение воззрений святителя, удостоенного Церковью именем Богослова, из общецерковного учения является более чем смелым.

Помимо ссылок на святоотеческие творения митрополит Елевферий и архиепископ Серафим искали подтверждения «юридической» теории еще и в богослужебных книгах Православной Церкви.

В этом отношении их труды несколько отличаются от обоснования этой теории в курсах догматики. Но архиепископ Серафим ограничивается одними ссылками без приведения самого текста[828], митрополит Елевферий вполне удовлетворяется буквальным повторением таких терминов, как «клятва», «осуждение» и др., причем обилие текстов совершенно не уясняет их смысла[829].

И в отношении к богослужению даже немногие попытки изучения заключенного в нем догматического учения остались обоим авторам также неизвестными.

Во всех этих попытках богосдовствования заметна какая?то связанность мысли, стремление опереться на чей?то авторитет, который признается и отыскивается не в источниках церковного учения, а значительно ближе по времени к авторам.

Замечания архиепископа Серафима в отношении авторитета епископа Феофана (Говорова), заменившего для него святых отцов, были только что приведены.

На авторитет митрополита Филарета, без глубокого анализа и понимания его творений, ссылается архиепископ Никон (Рождественский).

О догматике вообще говорит профессор Будрин[830].

Эти авторитеты представляются им бесспорными: ошибки, частные мнения у святых отцов ими легко признаются, но здесь все представляется точным и определенным — утверждается незыблемость авторитета системы митрополита Макария (Булгакова).

Не могли избежать авторы рассматриваемых статей использования воззрений Ансельма Кентерберийского[831]. Ими руководствуются не только такие малоавторитетные авторы, как П. Нечаев, всю свою статью построивший на изложении его теории[832], к ней же обращаются профессор Будрин и профессор Скабалланович.

Первый упоминает о воззрениях Ансельма Кентерберийского как об учении «в сущности совершенно согласном со Словом Божиим и учением Церкви»[833]. А последний полагает, что «никто лучше Ансельма не доказал невозможности одного прощения греха со стороны Бога без искупления его, необходимости удовлетворения за грех в мировой гармонии»[834].

Но тот же профессор Скабалланович высказал еще и другое мнение о том же «отце схоластики»: «Все дело в том, чтобы примирить в понятии искупления эти два по–видимому несовместимых момента (любовь и правосудие). Ансельму это не удалось, но и никому до и после него»[835].

Достоинство системы епископа Сильвестра (Малеванского) видит тот же профессор Скабалланович в том, что «в определении догмата искупления он искусно исключил все прибавленное со времени Ансельма к Священному Писанию, в частности, понятия удовлетворения (satisfactio) и заслуги (meritum)… последовать за Ансельмом… явно не хотел преосвященный Сильвестр, и от этого остановило его то «обращение к религиозному сознанию всей Церкви», которое он рекомендует догматисту в начале своего труда»[836].

Поэтому и митрополит Елевферий должен был сознаться: «Пусть термины «удовлетворение» и «заслуги» взяты в богословие из римского права, но дело, конечно, не в них как словах, а в самих актах искупления, которые для лучшего человеческого понимания их более правильно (по сравнению с чем? — Прот. П. Г.) определяются этими терминами. И применять их к сему деду, по–моему, нисколько не предосудительно для выражения православного понимания искупления»[837].

А так как в богословие эти термины были введены в XI веке Ансельмом Кентерберийским в Западной Церкви после разрыва ею вселенского единства и, по признанию самих же апологетов «юридической» теории, прибавлены к Священному Писанию, заимствованы из римского права, то едва ли правильно (от своих слов осудишися — Мф 12, 37) заключение, что они выражают православное понимание искупления, общецерковное учение.

Помимо приведенных рассуждений, в защиту «юридической» теории высказывается предположение, что отрицание «юридического» смысла искупления приведет к отрицанию «объективной стороны» искупления, к такой «нравственно–психологической» теории, по которой под искуплением понимается только учение, возвещенное Спасителем, пример Его жизни и впечатление от Его мученической добровольной смерти.

Но «кроме этого, так сказать, естественного значения жизни и смерти Христовых для нравственного бытия человечества, — говорит П. Левитов, — есть в искуплении еще и мистический, иррациональный элемент, который не в состоянии вполне понять наш разум, который делает тайну искупления именно тайной… Церковь взгляд, сводящий все искупительное дело к евангельскому учению и примеру Его личной жизни, решительно осудила на Карфагенском Соборе при рассмотрении ереси Пелагия»[838].

Это замечание является безусловно правильным, но автор ошибается, если думает, что всякое отрицание «юридической» теории исходит из приведенного им взгляда, и произвольно полагает, что «мистический, иррациональный элемент» в искуплении, «тайна искупления» раскрывается в «юридическом» его понимании[839].

Необходимость такого понимания также следует только из априорно принятой концепции правовых взаимоотношений Бога и человека: если искупление не прерывает «посредствующего акта» (Божия гнева, клятвы и т. д.), то, следовательно, оно не имеет «объективной стороны» и т. д.

Убедительность подобных рассуждений уменьшается, если между грехом и гибелью от греха будет определена непосредственная причинная зависимость. В этом случае спасение от греха и его следствий будет также непосредственным действием искупления, а не опосредствовано действием искупления на Бога (удовлетворение и т. д.) и обратным действием Бога на человека[840].

Если обвинения в «пелагианстве» отдельных противников «юридической» теории (митрополит Антоний, профессор Несмелое) имело известное основание в их некоторых высказываниях (см. об этом выше), то это же обвинение может быть не без основания возвращено и «юридической» теории. Замена онтологической связи между грехом и расстройством природы человека посредствующими актами (отъятие благодати) дала повод к обвинению католичества, где «юридическая» теория получила общее признание, в «полупелагианстве».

Тем же «правовым жизнепониманием» объясняется и последующее рассуждение П. Аевитова. «Вторым побуждением, чтобы отстаивать «юридическую» теорию грехопадения — искупления, является для нас то соображение, что лишь с точки зрения этой теории можно удовлетворительно провести разграничение между первородным грехом и его следствиями, тогда как с точки зрения одной лишь нравственно–психологической теории мы волей–неволей должны смешивать их». (Автор под грехом понимает «юридическую» виновность и отвержение всего человечества за грех Адама, под следствиями — расстройство психофизической природы человека.) «А между тем, — продолжает он, — этого смешения допускать нельзя. И не столько потому, чтобы оно прямо противоречило Слову Божию или учению Церкви, выраженному на Вселенских Соборах, а главным образом ввиду соображений методологического характера. Если мы отождествим их, если станем понимать первородный грех лишь в смысле испорченности нравственной природы человека, то внесем путаницу во всю систему христианского вероучения, в особенности же в учение об освящении, благодати и Таинствах»[841].