2. ОТНОШЕНИЕ К «ЮРИДИЧЕСКОЙ» ТЕОРИИ

2. ОТНОШЕНИЕ К «ЮРИДИЧЕСКОЙ» ТЕОРИИ

Изучение «юридической» теории искупления и ее положения в русской богословской науке занимает значительное место в настоящем исследовании.

Критическое отношение к этой теории, стремление к освобождению от нее является признаком, объединяющим большую часть рассмотренных произведений, несмотря на разнообразие высказанных в них отдельных взглядов, мнений и объяснений учения об искуплении.

В настоящее время в русском богословии «юридическое» понимание искупления следует считать оставленным и влияние его преодоленным. После сосредоточения внимания на критике «юридической» теории и ряда попыток независимого от нее изложения учения об искуплении, попыток, часто оказывавшихся неудачными, были созданы изложения достаточно полные и освобожденные от самих принципов «юридического» истолкования сущности искупления.

Неудовлетворительность «юридического» истолкования уясняется не менее из бесплодности попыток ее защиты, чем из непосредственной критики.

Попытки эти только подтвердили выявленные ранее недостатки «юридической» теории: неправильное понятие о Боге, необоснованность в Священном Писании и церковном Предании, заимствования от иносдавия и т. д.

И в настоящее время эта теория не может удовлетворить никого, кроме святогорцев–патриотов иди таких богословов, как бывший миссионер Айвазов и ему подобные. Но среди рассмотренных произведений имелись такие опыты истолкования догмата искупления, где отдельные признаки «юридического» понимания были использованы авторами этих опытов вполне сознательно. Они имели целью создание изложений, освобожденных от крайностей, но в то же время наиболее полных, не исключающих ни одного из имеющихся различных пониманий и истолкований.

Первым опытом такого изложения нужно признать книгу протоиерея П. Светлова, сознательно исходящего из признания «двух начал» («юридизма» и любви). Большинство критиков правильно оценили этот опыт как объяснение, в котором усиливается самый принцип «юридизма» и только затемняется правильное понимание сущности искупления.

Вторым такого рода опытом оказалось исследование профессора Пономарева. Автор хотел достичь здесь объединения восточного — святоотеческого, западного — «юридического» и «нравственного» в современном русском богословии истолкований догмата искупления.

Стремление к такому искусственному объединению не позволило автору заметить противоречия в том, что он сдержанно определил как рассматривание одного и того же предмета «несколько различно».

Профессор Пономарев был согласен с выводами современной экзегетики (проф. Мышцына, Глубоковского и др.) в отношении понимания текстов Священного Писания, составляющих обоснование «юридической» теории, и правильно определил отличие восточного — святоотеческого понимания искупления от западного — «юридического». Но он не сделал отсюда выводов о ценности «юридической» теории и, через введение новых терминов («теологическая сторона» искупления) и неясное изменение содержания терминов прежних (в определении понятия «правды Божией и ее удовлетворения»), создал собственное систематическое построение тайны искупления, несвободное от недостатков «юридической» теории и противоречий, свойственных всяким компромиссным построениям.

Причину этого следует усматривать в том, что, определив сущность искупления по учению восточных отцов как «возрождение естества человеческого», автор не исследовал, из какого понятия о Боге исходит это понимание искупления. Поэтому в своем построении он сделал попытку совмещения этого понимания с западным схоластическим представлением о Боге, сохранил понятия о «гневе Божием», «вражде Божией», «отвращении» и др. в их буквальном значении.

Все тем же схоластическим противопоставлением свойств любви и справедливости и странным утверждением: «Бог спасает нас суровостью», — заканчивается этот второй опыт соединения различных истолкований.

Те же признаки компромисса можно заметить и в системе протоиерея С. Булгакова. Но если у профессора Пономарева при признании восточного святоотеческого учения об искуплении привнесение «юридического» понятия о Боге противоречит основным положениям и потому является излишним, то у протоиерея С. Булгакова соотношение между различными элементами его истолкования представляется обратным.

Сущность искупления как удовлетворение правде Божией, как перенесение «эквивалента» наказания за грех вытекает из понятия о Боге, из всей системы отца С. Булгакова. Поэтому отдельные рассуждения, например об онтологической зависимости страдания от греха, теряют свое значение, становятся излишними по сравнению с основными положениями системы.

Поэтому, несмотря на наличие у отца С. Булгакова прямых критических замечаний в отношении «юридической» теории, «от «юридического» истолкования он не только не отступает, а ставит его с особой резкостью» (патриарх Сергий).

Все эти попытки исправления «юридической» теории (прот. П. Светлова, П. Пономарева и свящ. С. Булгакова) не только не достигают своей цели, но одинаково неудовлетворительны по существу, так как в равной степени исходят от неправильного понятия о Боге.

Поэтому глубоко ошибочны утверждения ряда исследователей (П. Пономарева, прот. Н. Петрова и П. Левитова), что «юридическую» теорию и другие подобные теории следует рассматривать как равноправные научно–богословские теории об одном и том же догмате, только бы в них не отрицалось Божество Искупителя и спасительность Его жертвы для человечества.

Признак богословского изложения какой?либо догматической истины заключается в том, по словам митрополита Филарета (Дроздова), чтобы каждая мысль «выражена была с точностью, ей свойственной, дабы неопределенное выражение одной истины не бросило тень на другую».

И только то истолкование искупления можно признать имеющим научно–богословское значение, которое не только не отрицает названных истин, но и не бросает тень на правильное учение о Боге.

Поэтому «юридическая» теория искупления, как не удовлетворяющая этому основному условию, может иметь значение только историческое, наравне с давно оставленной в богословии теорией выкупа от диавола и т. д.

Но, по общему мнению святых отцов (особенно Григория Богослова и Григория Нисского), правильно рассуждать о Боге не просто, а трудно, и нужно глубокое проникновение в Слово Божие и святоотеческое его разумение, чтобы избежать неверных — антропоморфических — представлений о Божестве.

Большинство же верующих склонно понимать Бога антропоморфически. В самом Священном Писании имеются выражения, дающие для этого известное основание. «Бог употребляет подобные выражения, — говорит святитель Иоанн Златоуст, — чтобы подействовать на людей более грубых. Он, когда говорил, заботился не о Своем достоинстве, но о пользе слушающих… Неужели ты хотел бы, чтобы Он, беседуя с иудеями, говорил, что Он не гневается и не ненавидит злых, так как ненависть есть страсть; что Он не взирает на дела человеческие, так как зрение свойственно телам; что Он и не слышит, так как и слух принадлежит плоти? Но отсюда вывели бы другое нечестивое учение, будто все совершается без Промысла. Избегая подобных выражений о Боге, многие тогда совершенно не знали бы, что есть Бог; а если бы не знали этого, то все погибли бы»[1125].

И «юридическая» теория с ее подбором цитат из Священного Писания, хотя часто и искаженных, но имеющихся в распространенных переводах, начиная с Вульгаты, вполне соответствует такому несовершенному представлению о Боге как о грозном Судии, оскорбляющемся грехами человека, гневающемся и во гневе карающем грешника.

Такому понятию о Боге и соответствует стремление находить «посредствующий акт»[1126] между грехом и гибелью грешника в виде оскорбления Бога, Его гнева и наказания за грех; между искуплением и очищением от греха в виде удовлетворения за грех и изменения гнева Божия на милость.

«Господь положил, — говорит преподобный Марк Подвижник, — чтобы за каждым делом, добрым и злым, приличное ему воздаяние следовало естественно, а не по особенному назначению, как думают некоторые, не знающие духовного закона»[1127].

«Не понимая, почему грех ведет к смерти и проч., себялюбец объясняет это себе только внешне — тем, что Бог прогневан, и потому наказывает. Поэтому и спасение он понимает только как перемену гнева Божия на милость, представляет себе в виде действия, совершающегося только в Божественном сознании и не касающемся души человека»[1128].

К сожалению, именно по этой схеме патриарха Сергия строятся рассуждения многих истолкователей догмата искупления[1129].

Но недостаточное знание духовного закона, несовершенные представления о Боге не всегда являются препятствием для спасения людей простых и неученых, и «юридическая» теория, основанная на таком приспособленном к разумению людей грубых понятии о Боге, «принимаемая в качестве общей схемы, всегда разграничивающей православное понимание от «юридического», возражений не встречает, и православный, который живет и спасается по–православному, может пользоваться этой схемой, не чувствуя неудобства»[1130]. Поэтому следует продолжить вышеприведенное рассуждение святителя Иоанна Златоуста: «Кто убежден, что есть Бог, тот, хотя имеет и ненадлежащее о Нем понятие и полагает в Нем нечто чувственное, то со временем убедится, что в Боге нет ничего такого»[1131].

Но если составные части этой схемы — приспособительные выражения о гневе Божием, оскорблении, вражде и др. — переносят в богословие в качестве основы для истолкования теологической или объективной стороны искупления, не желая убедиться, что «в Боге нет ничего такого», то получается «богословие людей грубых»[1132].

И сетования сторонников «юридической» теории часто напоминают слезы простеца–монаха пятого века, которому объяснили, что Бога нельзя понимать антропоморфически, а он отвечал: «Вы отняли у меня моего Бога…»

Святые отцы, навсегда отлучая таких простецов от Церкви, называли антропоморфизм «ересью безрассудною и глупейшею»[1133].