Стоический фон христологии Логоса

Стоический фон христологии Логоса

Эта форма аргументации станет яснее, если мы прислушаемся к философским положениям, на фоне которых находится Пролог Евангелия от Иоанна; к последнему я обращаюсь как к первичному свидетельству доктрины «глубокого воплощения». Пролог предлагает нам богословие творения, интертекстуально связанное с Быт 1, но при этом отступающее на шаг за пределы космологического начала к вечному Началу всех вещей в Боге. Ранняя патристическая экзегеза первого стиха Пролога («В начале был Логос»), показывает, что с самого начала христианство не представлялось как чисто платоновская конструкция, но скорее свидетельствует о сильных подводных течениях как со стороны иудейской традиции Премудрости, так и стоической мысли, ведущей философии в Римской империи между 100 годом до Р.Х. и 150 годом по Р.Х.

Помимо того исторического факта, что именно стоицизм, а не платонизм, был у всех на слуху в качестве актуальной философской тематики, имели место также религиозные причины, почему раннехристианские мыслители симпатизировали определенным аспектам стоического богословия и космологии. Во-первых, стоическому умонастроению была свойственна определенная «теплота» в религиозном культе. Этого мы не находим в современном раннему христианству платонизме, где Бог, как принцип блага, был за пределами бытия (huper ousian), невыразимый и оставляющий управление миром меньшим богам, которые творили божественное правосудие путем простого посмертного воздаяния за человеческие поступки[142]. Стоицизм, наоборот, восхвалял провидение величественного и всемогущего Бога, вплоть до литургического обращения «я-ты». В знаменитом Гимне Зевсу Клеанфа мы слышим:

Ты, из бессмертных славнейший, всесильный и многоименный,

Зевс, произведший природу и правящий всем по закону!

Зевсу привет мой! Тебя всем смертным хвалить подобает,

Мы – порожденье твое, и все твой образ мы носим,

Смертные все, что живем на земле и ее попираем.

Вот почему твою мощь восхваляю и петь буду вечно[143].

Во-вторых, даже если существуют особые отношения между людьми и Богом, в стоицизме нет той иерархии степеней, которую мы находим в современном ему среднем платонизме и позднейшем неоплатонизме Плотина. Поэтому в нем нет духов и демонов-посредников, которые правили бы человечеством и общались бы с ним, ибо Бог присутствует рядом с человечеством, как мы и слышим в речи Павла к афинянам перед ареопагом: Бог сотворил мир так, чтобы «…они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: “мы Его и род”» (Деян 17:27–28). Павел здесь в действительности цитирует стоического поэта Арата. В то время как более поздние богословы=платоники, такие как Ориген, были вынуждены считать Христа посредником, подчиненным Отцу как истинному Богу, стоицизм позволял ранним христианским мыслителям видеть, что присутствие самого божественного Логоса пронизывает весь мир, и тем не менее, что Христос полностью един с Отцом.

В-третьих, Бог стоиков был не только любящим и творящим благодеяния человечеству, давая жизнь и позволяя людям принимать участие в Божьем разуме (позиция, также выраженная в платонизме); стоицизм также считал, что Бог исправляет и искупляет человеческую греховную деятельность, вплоть до того, что Он любит то, что невозможно любить само по себе. Снова процитируем Клеанфа:

Нет ничего на земле, что помимо тебя бы возникло,

Нет ни в эфире небесном, ни в моря глубокой пучине,

Кроме того, что безумцы в своем безрассудстве свершают.

Ты же умеешь, однако, соделать нечетное четным,

Дать безобразному вид, у тебя и немилое мило.

Ты согласуешь в единстве дурное совместно с хорошим,

Так что рождается разум, всеобщий и вечноживущий[144].

В отличие от платонизма, стоическая физика была в основном материалистической, но сохраняла пространство для информационных или рациональных («логических») аспектов материального мира. Основываясь на доктрине творения, христиане были естественно склонны к подчеркиванию божественной имманентности, или присутствия, так что божественная благость и любовь простирались в отношении отдельных людей, вплоть до исправления божественным провидением кривых человеческих путей. Более того, ранние христианские мыслители (вплоть до Тертуллиана, по крайней мере), происходя из религиозной традиции, которая подчеркивает холистическое единство души и тела, могли также воспринять духовный материализм стоического мышления по крайней мере в области человеческой природы.

Тем не менее есть основание полагать, что иудейское интуитивное представление о Божьей трансцендентности (3 Цар 8:27) в качестве необходимого условия для близких отношений между Богом и тварью означало, что стоицизм вряд ли когда-либо воспринимался «оптом» Иоанном, Павлом и позднее – отцами церкви. По меньшей мере мы находим примеры святых отцов, которые воспринимали существенные части стоической космологии и антропологии, хотя и не считали Бога материальным по природе (например, Тертуллиан), в то время как более поздние отцы церкви усваивали часть стоической космологии (например, идею последовательных мировых пожаров), будучи при этом средними платониками в своем богословии и антропологии.

Современная новозаветная наука в основном соглашается с тем, что Евангелие от Иоанна невозможно интерпретировать как религиозный текст, разъясняющий смысл земной жизни Иисуса в «простых человеческих терминах», как предлагал либеральный богослов XIX века Адольф фон Гарнак. Также не следует считать, что Евангелие от Иоанна отражает так называемый «гностический миф о спасителе», как утверждает экзистенциалист XX века Рудольф Бультман[145]. Сегодня большинство ученых соглашаются с тем, что Пролог следует рассматривать в контексте иудейской традиции Премудрости; некоторые новозаветники доходят до того, что заявляют, что в Прологе не следует предполагать никакого существенного греко-римского влияния[146]. Можно найти некоторые аргументы в поддержку этой точки зрения (не в последней степени благодаря параллелям между Иоанновым Прологом и восьмой главой Книги Притч). Но даже если и правда, что иудейский фон здесь силен как всегда, это наблюдение требует рассмотреть более глубокий исторический вопрос, а именно: как перевел и выстроил Иоанн ветхозаветные традиции Премудрости. Так же, как богословие Филона Иудея не может быть отделено от платоновской интерпретации, так и семантический мир Евангелия от Иоанна едва ли можно рассматривать как что-то исключительно иудейское.

Поэтому новая школа новозаветников утверждает (для меня вполне убедительно), что стоические антропология и физика повлияли не только на этику, но и на космологию как у Павла, так и у Иоанна. Это открывает для нас новые богословские возможности для понимания того, каким образом писания Павла и Иоанна предполагают синтез стоической мысли и иудейских идей, распространенный у многих из их современников[147]. Поэтому, согласно Иоанну, Бог «так возлюбил мир, что отдал Сына своего единородного» (Ин 3:16), и Слово «стало плотью и обитало с нами» (1:14). Здесь Бог и мир не просто разделены на два отдельных царства, как в платонизме или так называемом гностицизме, равно как и значение Евангелия не разъясняется лишь в чисто антропологических терминах, отдаленных от космологической перспективы. Согласно этой новой перспективе, раннехристианская мысль может иметь больше общего с современными научными вопросами, чем само-провозглашенные «современные» экзистенциалистские интерпретации христианства, которые рассматривают Бога и человека отдельно от природы.

Пролог Евангелия от Иоанна (1:1-14) начинается утверждением значения фигуры Иисуса в космической перспективе. Божественный Логос видится как творческое и формирующее начало Вселенной «в начале» (Ин 1:1–5) и как источник откровения для всего человечества начиная с самой зари человечества (Ин 1:9). Именно этот универсально действующий божественный Логос становится плотью (sarx) в истории жизни Иисуса из Назарета (1:14).

О божественном Логосе говорится, что тот был «в начале» (en arch?). Греческий термин arch?, как и его латинский эквивалент principium, означает не только временн?е начало, но и длящееся основание действительности. Термин arch? сам по себе означает то, что мы сегодня назвали бы «высшей реальностью»: Логос есть (вечно длящееся) Начало, от которого происходят все остальные (временные) начала. Поэтому Логос был также и «в Боге» (en the?i). Быть «в Начале» соотносится с «быть в Боге» постольку, поскольку Бог есть «производящая Матрица» всего, что было, есть и будет. Не говорится тем не менее, что Логос был бы тождественен Богу (который далее в Евангелии обозначен как Отец). Логос есть Бог в предикативном смысле фразы «быть божественным», но о Логосе не говорится, что тот – Бог в смысле подлежащего (что было бы передано как ho theos, с определенным артиклем)[148]. Логос принадлежит Богу, и есть Бог, но, хотя Логос и взаимно един с Отцом, как бытие-в-другом (14:10; 17:21), Логос и Отец не просто тождественны, поскольку Отец «более» Иисуса (17:28). Вот почему православие справедливо назвало Отца первоисточником божества (по-гречески, monarch?, на латыни fons deitatis).

Теперь греческий термин «Логос» можно перевести по-иному. Даже сегодня его чаще всего переводят как «Слово», в продолжение латинской традиции Вульгаты, идущей из IV века. Тем не менее писавший около 200 года отец церкви Тертуллиан даже не рассматривал такого перевода. Обсуждая значения греческого термина «Логос», он скорее указывал на то, что «Логос» по-латински может быть передан как ratio (рациональность), так и sermo (речь). Тертуллиан, впрочем, считал невозможным, чтобы можно было подумать о Боге, что тот говорит в вечности, прежде временн?го начала. Скорее в божественной вечности Логос должен был означать божественную рациональность, или разум (ratio), что может предполагать внутренний диалог (sermo), но не выражает себя вплоть до творения мира, когда появляются творения, с которыми возможен диалог; до творения Логос не был глаголющим[149].

Тертуллиан здесь предполагает общее для стоической школы философии различение между «собственным Логосом в Боге» (logos endiathetos) и «исходящим божественным Логосом» (logos prophorikos). У греческих отцов церкви, в частности у Феофила Антиохийского (творил около 190 года), это стоическое различение используется явно[150], указывая на то, что определения стоиков использовались христианскими писателями в Римской империи.

Эти ранние интерпретации Иоанна свидетельствуют, что стоицизм вдохновлял христианское мышление также и у православных отцов церкви. Вследствие этого имеет место теснейшая связь между «внутренней» природой Бога и «внешним» творчеством Бога. Эта интерпретация находит поддержку в самом тексте Пролога. Ибо именно о Божественном Логосе говорится: «Через этот Логос все начало быть, и без него ничто не начало быть». Логос идентифицируется здесь как божественный источник (ресурс) информации. Мы можем говорить о Логосе как об «информационной Матрице» для конкретных форм, которые возникли и возникнут в тварном мире. Используя модели божественного творчества из первой главы Книги Бытия, которая образует подтекст для Ин 1, Божественный Логос творит, устанавливая различия в мире (вычленяя «это» и «то») и запуская в движение информационные образцы (сочетая «это» и «то»)[151].

В стоическом мышлении нет такой пропасти между Богом и миром, как в платонической традиции, ибо Логос пронизывает все как направленный вовне структурный принцип Вселенной. Логос тем самым выражает себя в гармоничном порядке Вселенной, равно как и в рациональных способностях людей. Соответственно, Пролог утверждает: «В Логосе была жизнь, и жизнь была свет человеков» (Ин 1:4). Заметим здесь, что выражение «человеков» относится не к какой-то определенной религиозной группе, но к каждому человеку, рожденному в этот мир: «Свет истинный, Который просвещает всякого человека, грядущего в мир» (Ин 1:9)[152].

Но, даже рассматривая Логос в качестве активного принципа, а логические структуры Вселенной – как пассивные качества, стоики продолжали различать мир и Бога. Они заявляли тем не менее, что Бог не менее материален, чем физический космос, всего лишь тоньше и «огненнее», чем воздух. Бог идентифицировался ими как «деятельный огонь» (pur technikon), движущий и правящий всеми вещами. Их концепцией материального тем не менее не была корпускулярная теория эпикурейцев, поскольку стоики предполагали, что космос состоит из одного однородного поля энергии и материи, связанных с элементами огня-воздуха, и земли-воды соответственно. «Единственным способом описать стоическую физическую теорию, как кажется, являлась бы теория поля, в противоположность корпускулярной теории атомистов», – как заявляет Джонни Кристенсен в своем Эссе о единстве стоической философии. Но роль божественного Логоса в точности состоит в том, чтобы объяснить единство разнообразия и структуры в пределах космоса: «“Движение” наиболее тесно связано со “структурой” (l?gos). Логос относится к частям природы, подразумевая максимальное внимание к структуре и разнообразию»[153].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.