Мифологическое направление в христологии

Мифологическое направление в христологии

Придерживаясь того взгляда, что Иисус Христос как историческая личность не существовал, мы опираемся на действующую в литературе вопроса богатую и устойчивую традицию. Начало ее можно отнести к первым векам христианства, когда автор «Диалога с иудеем Трифоном» Юстин вкладывал в уста указанного Трифона заявление о «пустой молве», связанной с Христом[163]. В дальнейшем отдельные замечания и соображения, высказывавшие сомнения в историческом существовании Христа, выражались у многих авторов начала Нового времени, но в определенной форме мифологическая трактовка образа Христа стала обнаруживаться в литературе с конца XVIII в.

Современники и деятели Французской буржуазной революции К. Ф. Вольней и особенно Ш. Ф. Дюпюи в своих работах по истории религии высказали и обосновали на современном им уровне исторической науки убеждение в мифичности Христа[164]. И тот, и другой рассматривали этот образ как воплощение солнечного божества, представление о котором было заимствовано христианством из существовавших до него греко-римских и древневосточных религий.

Следующий важнейший шаг в своем развитии сделала мифологическая школа в трудах крупнейшего немецкого исследователя Нового завета Бруно Бауэра (1809–1882). Его взгляды по рассматриваемому вопросу претерпели довольно серьезную эволюцию. В первых своих трудах он не выражал сомнений в историческом существовании Христа. Тем не менее в них была подготовлена почва для отрицательного решения этого вопроса. И уже в третьем томе своего капитального труда «Критика евангельской истории синоптиков и Евангелия от Иоанна» Бауэр сформулировал основы мифологической трактовки образа Христа[165]. На основе тщательного анализа текста евангелий Бауэр установил их полную ненадежность в качестве исторических источников. В последующих своих многочисленных трудах Бауэр подверг такому же скрупулезному анализу остальные книги Нового завета, что только укрепило его убеждение в мифическом характере образа Христа.

Высоко ценил труды Бауэра Ф. Энгельс. В свете их, писал он, «из всего содержания евангелий не осталось почти абсолютно ничего, что могло бы быть доказано как исторически достоверное, так что можно объявить сомнительным даже историческое существование Иисуса Христа»[166]. Как видим, Энгельс не занял в последнем вопросе категорической позиции, для него историческое существование Христа оставалось лишь сомнительным. Он выражал надежду на то, что дальнейшие открытия и исследования внесут большую ясность в этот вопрос.

Конец XIX и начало XX в. раскрыли перед мифологической трактовкой личности Христа новые горизонты. В Германии, Нидерландах, Франции, Англии и в других странах появилось большое количество работ различных авторов, занявших определенно выраженные мифологические позиции и весьма существенно пополнивших обосновывавшую их аргументацию.

С 70-х годов прошлого века один за другим в Голландии стали выступать исследователи, занимавшие позицию безоговорочного отрицания историчности Христа. Первым из них был А. Хукстра, опубликовавший в 1871 году сочинение «Христология канонического Евангелия Марка»[167]. Он обосновал в нем мысль о том, что евангелия представляют собой не исторический документ, а произведения символической поэзии и что, следовательно, все их персонажи можно рассматривать лишь как продукт художественной фантазии. Этот взгляд разработал и довел до завершения другой представитель голландской школы А. Пирсон в сочинении под названием «Нагорная проповедь и другие синоптические фрагменты»[168], вышедшем в 1878 году. Любопытна по замыслу и форме выражения работа представителя той же школы С. А. Набера под названием «Орешки»[169]. Автор предлагает богословам-ортодоксам 40 вопросов, связанных с толкованием посланий Павла и других новозаветных сочинений; это, с его точки зрения (и по существу, правильно), такие твердые «орешки», разгрызть которые они не в состоянии.

В дальнейшем голландские исследователи обогатили литературу рядом новых произведений, в которых на основе тщательного анализа новозаветных текстов убедительно обосновали тезис о мифичности фигуры Иисуса Христа (А. Д. Ломан, В. К. Ван-Манен, Г. И. Боланд). В 1912 году Г. А. Ван ден Берг ван Эйсинга опубликовал на немецком языке работу, подытожившую взгляды и достижения представителей голландской мифологической школы, «Голландская радикальная критика Нового завета»[170].

Одновременно одна за другой выходили работы английских и американских приверженцев мифологической школы. С 1900 года выходит ряд работ шотландца Дж. Робертсона, американца В. Б. Смита, англичан Г. Райлендса и Т. Уайттекера. Первый из них в своих многочисленных трудах проследил дохристианскую «историю» образа Иисуса, генетически связав его с древнеиудейским культом Иегошуа и с другими культами, уходящими в глубокую древность. В. Б. Смит сосредоточил свою аргументацию на доказательстве того, что образ Иисуса вначале сформировался как образ бога, а не человека. Одна из его главных работ названа «Се бог»[171] — эта формула противопоставлялась автором евангельскому тексту «се человек».

Наибольшую известность и соответственно наиболее ожесточенную оппозицию со стороны официального христианского богословия встретили немецкие исследователи начала нашего столетия, выступившие с защитой мифологической концепции. Первыми из них были пастор А. Кальтгоф и С. Люблинский, затем выступил снискавший наибольшую известность А. Древс[172]. Не будет преувеличением сказать, что само имя Древса стало своего рода символом мифологической школы. Недаром В. И. Ленин заявил о необходимости для марксистов «союза с Древсами»[173], имея в виду, конечно, не общность мировоззренческих и политических установок, каковой не может быть, а общность подхода к исследованию и решению вопроса об историчности или мифичности Христа.

В большом количестве сочинений, первое из которых «Миф о Христе» вышло в 1909 году, Древс суммировал аргументацию против историчности Христа, выдвинутую всеми его предшественниками, и дополнил ее рядом собственных соображений. В той части, которая касается позитивного решения проблемы о происхождении христианства, Древе выдвинул недостаточно обоснованную гипотезу о решающем влиянии гностицизма в возникновении христианского учения, а также и об астралистических источниках последнего. Но в критике основного «исторического» построения о Христе-человеке Древс дал неопровержимый материал и столь же неопровержимую аргументацию.

Выход работ Древса вызвал резкую реакцию со стороны представителей официального богословия. Когда свободомыслящий «Союз монистов» провел в Берлине две публичные дискуссии об историчности или мифичности Христа, они приняли вызов, решив перенести борьбу со страниц академической печати на арену устного публичного обсуждения — в здания цирка и собора[174]. Надо, однако, отметить, что серьезных аргументов против мифологического решения вопроса о Христе его противники найти не смогли. Чуть ли не главным пунктом в этой аргументации была ссылка на то, что Древс-де не теолог по профессии, а философ и, следовательно, в вопросах, связанных с религией, дилетант. Это, конечно, звучало не очень убедительно.

Начало нашего столетия ознаменовалось развертыванием деятельности сторонников мифологического направления и в ряде других стран. Отметим в этой связи имена поляка А. Немоевского, французов П. Л. Кушу, П. Альфарика, Э. Дюжардена и Э. Мутье-Руссе, датчанина Г. Брандеса[175]. Еще до Октябрьской революции труды представителей этого направления проникли и в Россию, где оно не могло иметь широкого распространения из-за цензуры. Когда в 1910 году знаменитый революционер-народоволец Н. Морозов перевел на русский язык книгу Древса «Миф о Христе», то весь тираж издания был сожжен по ее распоряжению. За издание своих книг на русском языке А. Немоевский был на год посажен в крепость.

В советской литературе мифологическая школа историографии христианства заняла видное место. Правда, в первой после революции публикации по рассматриваемому вопросу ее автор стоит на позициях историчности Христа. Мы имеем в виду книгу Н. Никольского «Иисус и первые христианские общины»[176]. Аргументация в пользу историчности Христа, которую развернул этот крупный и прогрессивно настроенный ученый, была, однако, весьма легковесной и не опровергала основных построений мифологической школы. В том же году выступил с работой «Возникновение христианства» такой крупнейший историк нашего времени, как Р. Виппер[177]. Он подтвердил, пользуясь всей литературой вопроса, что представление о Христе как об исторической личности не имеет под собой серьезных документированных оснований. В дальнейшем советская историческая наука твердо стояла на позиции отрицания историчности Христа.

Была предпринята большая работа по переводу на русский язык и изданию ряда произведений представителей мифологической школы. Уже в 1920 году вышла книга А. Немоевского «Бог Иисус», а через три года — другая работа того же автора «Философия жизни Иисуса»[178]. С 1923 года стали выходить работы А. Древса, начиная с его основополагающего труда «Миф о Христе» (несколько изданий) вплоть до книги, в которой рассматривалась история мифологической школы, — «Отрицание историчности Иисуса в прошлом и настоящем»[179]. Помимо того, были выпущены в русском переводе работы П. А. Кушу, Ш. Виролльо, Э. Мутье-Руссе, Э. Гертлейна, Г. Брандеса, К. Вольнея и др.[180]

Вышли в свет и некоторые работы приверженцев исторической школы. Так, была издана книга знаменитого французского писателя А. Барбюса «Иисус против Христа»[181], послужившая потом предметом оживленной полемики в советской печати. Позднее была опубликована двумя изданиями книга английского религиоведа-коммуниста Арчибальда Робертсона с сопроводительными статьями советского историка религии С. Ковалева[182]. В самой книге отстаивается тезис об историчности Иисуса, в статьях же С. Ковалева ведется полемика против этого тезиса.

В течение нескольких лет, начиная с 1924 года, выходил многотомный труд Н. Морозова под общим названием «Христос»[183]. Это единственное в своем роде произведение, автор которого, по сути дела, отвергал всю историю древности как вымысел писателей позднего Средневековья. Евангельского Иисуса, по концепции Морозова, не было, но существовал в четвертом веке нашей эры персонаж, известный под именем Василия Великого, с ним-то и следует отождествить Иисуса Христа. Построения Морозова были основаны на весьма рискованных и произвольных сопоставлениях исторических сообщений с астрономическими явлениями, якобы символизированными в этих сообщениях, и на столь же произвольных толкованиях значения фигурирующих в исторических источниках имен. Так, например, буквальное значение греческого имени Василий («базилевс») — царь — совпадает-де с неоднократным именованием Христа в евангелиях царем иудейским, что дает якобы основания отождествлять Иисуса с Василием Великим. Астралистика Морозова в известной мере следовала теми же путями, что у Вольнея, Дюпюи, Немоевского, а в значительной мере — что у Древса и у советского историка Н. Румянцева. Впрочем последний отмежевался от крайних взглядов Морозова и полемизировал с ним. В целом эти взгляды не были приняты советской исторической наукой.

В ряде трудов советских историков и религиоведов мифологическая трактовка образа Христа была основана на тщательном изучении источников, а также ставших в известной мере классическими работ иностранных ученых, примыкавших к мифологической школе. Необходимо назвать в этой связи, прежде всего, книги Н. Румянцева, A. Рановича, Р. Виппера, С. Ковалева, Я. Ленцмана[184]. В них мифологическое решение вопроса о личности Христа связано с общей марксистской концепцией происхождения христианства и с вскрытием социально-классовых корней этой религии на первоначальной стадии ее развития. В основе сложившейся в советском религиоведении традиции по рассматриваемому вопросу лежат работы Ф. Энгельса по истории раннего христианства и методологические указания B. И. Ленина.

Нельзя не отметить того, что в последнее время некоторые советские авторы проявили тенденцию к отказу от мифологического решения проблемы Иисуса. Так, например, в книге И. Свенцицкой «От общины к церкви» историческое существование Христа как основателя христианства рассматривается как факт, не вызывающий сомнений и не требующий доказательств[185]. Декларируется, в частности, что «археологические раскопки обнаружили следы поселения» на том месте, где при Иисусе был Назарет. Кто вел эти раскопки, где опубликованы их результаты, об этом не сказано. Выше мы приводили выдержки из книги Томпсона, из которых явственно следует, что эти следы не обнаружены.

Таким образом, основные аргументы мифологической школы и в наше время остались непоколебленными. Мы не будем здесь излагать их, поскольку выше они были освещены, ограничимся кратко сформулированными тезисами: 1) исторические источники, относящиеся к I веку, хранят полное молчание о личности и деятельности Христа, притом даже в тех случаях, когда, казалось бы, фигура Христа и его судьба не могли не обратить на себя внимание авторов соответствующих исторических, философских и публицистических работ, не могли не фигурировать также в некоторых официальных и полуофициальных документах; 2) в раннехристианской литературе образ Христа эволюционирует по схеме «от бога к человеку» в соответствии с хронологической последовательностью появления того или иного произведения— чем оно древнее, тем меньше в нем конкретных черт образа Христа как человека, тем скуднее его земная биография, тем ближе его облик к образу бога.

До тех пор, пока не найдено ни одно свидетельство о Христе, относящееся к первой трети или в крайнем случае к середине I века и принадлежащее либо очевидцу и участнику евангельских событий, либо человеку, непосредственно передающему свидетельство очевидца, все утверждения об историчности Христа остаются голословными и покоящимися только на христианской традиции, сложившейся в конце I — начале II века. Что касается аргумента об эволюции образа Христа, то он не только сохраняет силу, но в последнее время приобрел еще большее значение.

Евангелие от Иоанна считалось наиболее поздним из всех и, пожалуй, единственное нарушало указанную выше схему эволюции, ибо в нем земные и человеческие черты образа Христа проступают менее явственно, чем у синоптиков: здесь нет ни рождения, ни детства Иисуса, акцент всего повествования перенесен на Слово (Логос), которое было у бога и которое было бог (Иоанн, I, 1–5). В настоящее время, исходя из близости Евангелия от Иоанна по своему духу к кумранским документам, а также из находки папируса Д. Райлендса, некоторые авторы вносят изменение в относительную хронологию евангелий, ставя на первое место Евангелие от Иоанна. Если принять эту гипотезу, то нарушение эволюции образа ликвидируется, и картина данной эволюции пополняется еще одним важным штрихом. Евангелие от Иоанна в этом случае «удобно» укладывается в закономерную схему развития христианской легенды между посланиями и евангелиями синоптиков, что может лишь подтверждать эволюцию «от бога к человеку».

Возможно, в будущем какие-нибудь новые открытия опрокинут все логические соображения, определявшие до сих пор решение вопроса в пользу мифологической теории: новые факты могут породить «новую легенду» и, стало быть, иные выводы, чем те, которым мы следовали до сих пор. Но лишь предвзятый и тенденциозный подход к вопросу может побудить исходить из «возможных» будущих открытий, пренебрегая той ясной картиной, которая основана на фактах, не подлежащих сомнению.

В свете современного этапа развития исторической науки проблему происхождения христианства следует решать, абстрагируясь от личности Христа и от его деятельности, которая с традиционно-церковной точки зрения явилась исходным пунктом истории христианства. В этой связи представляет интерес лишь то, как постепенно выявляются контуры образа Христа, как шла его историзация, его превращение из мистически-туманного агнца и Слова в реального человека с определенной биографией.

История образа Иисуса включала в себя оформление двух элементов вероучения: 1) мессия уже один раз приходил на Землю и должен в будущем прийти еще; 2) при всей его святости и божественности это был человек с реальной земной биографией, родившийся на Земле и погибший или, во всяком случае, тем или иным способом прекративший свое существование. Обе стороны этого процесса историзации нашли свое выражение в новозаветных произведениях первой половины II века, т. е. в Павловых посланиях и в евангелиях. И если в посланиях говорится о начале этого процесса, то в евангелиях он выглядит уже завершенным.

Чтобы разобраться в ходе историзации личности Христа, нужно установить социально обусловленные идеологические причины, вызвавшие потребность в этой историзации. Почему Иисус не мог остаться в фантазии своих поклонников мистическим агнцем, богом, которому только еще предстоит снизойти на Землю, притом явиться не в человеческом, а в божественном облике?

Ряд исторических обстоятельств обусловливал непригодность такого варианта для новой религии. Прежде всего играло роль то, что она находилась в непрестанной борьбе с иудаизмом. Нужно было в этой борьбе выдвигать какие-то новые элементы вероучения, идущие дальше ортодоксально-иудейского ожидания прихода мессии. Учение о том, что он уже приходил и в принципе свою миссию выполнил, представляло собой то новое, что привлекало первохристиан. Это имело особое значение в обстановке подавления освободительных движений Римом, когда ставка на приход воинственного и победоносного мессии оказалась битой самым убедительным аргументом — жизнью. Но уж если мессия приходил, то нужно знать, как это было, в чем выражалась его деятельность, каков был он сам, где родился и жил, как умер и т. д.

Враги христианства требовали все новых аргументов, способных подтвердить истинность последнего. Если мессия уже приходил, говорили они, то что же он делал, где жил, чему учил, как и при каких обстоятельствах оказался в сверхъестественном мире? Отражать эти удары фантазия первохристиан могла, только разработав биографию Христа.

Складывался культ — возникали и закреплялись в религиозном быте новые обряды, источником которых часто были «чужие» религии. Их объяснение в сознании христиан должно было, однако, вытекать из новых мифологических обстоятельств. Возникали новые этиологические мифы, которые должны были связываться с личностью Христа и входить составными элементами в его биографию.

Завоевывал все более прочное положение клир — институт пресвитеров, епископат, складывалась христианская церковь. И здесь, помимо фактической реальности, вытекавшей из того, что в руках церкви сосредоточивалось экономическое и организационное господство, нужна была и идеологическая санкция. С ее помощью требовалось обосновать, что Христос имел учеников-апостолов, положивших начало церкви и передавших в порядке преемственности «благодати» свои полномочия последующим поколениями церковных сановников. В Евангелии от Матфея один из приводимых им эпизодов дает для этого обоснование: Иисус поручает апостолу Петру основать церковь и руководить ею (Матф., XVI, 18–19). Отсюда вытекают претензии епископов и пресвитеров считать себя преемниками и уполномоченными Христа. Но чтобы такая санкция была убедительной, она должна быть одним из элементов готовой и цельной биографии Христа.

То же следует отметить и в отношении этической системы новой религии. Нравственные предписания, освящавшиеся ею, могли находить свое наиболее авторитетное основание в ссылке на то, что так учил поступать Христос. А когда и при каких условиях он этому учил, можно было установить лишь из соответствующих эпизодов его биографии, что служило дополнительным стимулом к ее обогащению за счет фантазии приверженцев христианства.

Этим, однако, не решается вопрос о том, почему это должна была быть биография человека, а не бога. Ведь, казалось бы, авторитетнее выглядели бы поучения и предписания, исходящие от некоего божественного существа, а не от человека.

Здесь новая религия оказалась под влиянием того материала, который ее приверженцы принесли из старых верований и культов. И в иудаизме, и в религиях эллинистического мира небесные спасители чаще представлялись как богочеловеки, а не как «чистые» боги. По Ветхому завету, мессия должен явиться из рода царя Давида, он и сам должен быть царем, т. е. человеком. В другом варианте иудейского мессианизма, основанном на 53 главе Книги Исаии и на других ветхозаветных источниках, рассматривающих грядущего мессию как страдальца и жертву за грехи человеческие, опять речь идет о человеке с его слабостями и тяжелыми переживаниями. Как известно, в эллинистических религиях культ умирающих и воскресающих спасителей был широко распространен. Это были, начиная с Прометея, боголюди, герои-полубоги с обстоятельно разработанной земной биографией.

Вера в Иисуса-человека делала христианство особо притягательным в глазах людей. Человеческая ограниченность и слабость Иисуса Христа, его подверженность человеческим переживаниям, в том числе связанным со страданиями, его незащищенность и в ряде случаев беспомощность — все это делало богочеловека несравненно ближе верующему в него, чем недоступного, бесконечно далекого, совершенного и блаженного бога. Особенно близко могли принимать к сердцу страдания распятого представители страждущих и обремененных. Для них богочеловек был «свой брат», который лучше, чем абсолютный бог, может понять их нужды.

В этом заключается одна из парадоксальных сторон религии. Ведь если рассуждать логично, то бог, который не может спасти от страданий себя самого, вряд ли может избавить от них человечество. Но здесь опять-таки сказывается присущая всякой религии противоречивость. Соответствующие фантастические представления складываются исторически, наслаиваются постепенно и, поскольку люди привыкают к ним, не вызывают недоумений по поводу своей очевидной несообразности.

Для оформления земной биографии Иисуса Христа христианство во второй половине I века использовало различные верования иудаизма и мифологию всех эллинистических народов, представители которых входили в христианские общины. Большую роль при этом сыграли культы страдающих, умирающих и воскресающих богов, широко распространенные по всему Средиземноморью. Однако в своих вероисповедных документах, а именно в новозаветных книгах, христианство, излагая земную биографию Христа, ссылается лишь на Ветхий завет и его пророчества.

Из Ветхого завета был заимствован основной материал, послуживший первохристианам для построения биографии Иисуса-человека. Направление этого биографического мифотворчества было дано еще в посланиях Павла (Гал., III, 8; Римл., XIV, 25; I Кор., XV, 4).

В евангелиях данная линия реализуется уже последовательна Иисус — тот самый царь иудейский из рода Давидова, который многократно «обетован» богом Яхве через пророков (Ис., XI, 4; Дан., VII, 13–14). Он должен родиться в Вифлееме (Мих., V, 2), во исполнение чего евангелисты заставляют его родителей совершить странное путешествие для прохождения переписи из Назарета в Вифлеем. А Назарет понадобился для оправдания наименования мессии «Назореем» (Суд., XIII, 5; XVI, 17; Ам., II, 11), причем евангелист не понимает этимологической неправомерности этого эпитета от названия Назарета. Ветхозаветные реминисценции и параллели наличествуют в евангельской биографии Иисуса вплоть до таких, которые звучат даже несколько странно: въезд Иисуса в Иерусалим сразу на двух ослах в подтверждение текста Захарии, ссылка римских легионеров на Ветхий завет при дележе риз Иисуса (Зах., IX, 9; Пс., XXI, 19; Иоанн., XIX, 24) и т. д.

Для оформления христианского вероучения послания Павла имели такое большое значение, что в протестантской историографии утвердилось мнение, согласно которому именно Павел, а не Христос является основателем христианства как религиозно-догматической системы. В этом есть немалая доля истины. Из поучений, афоризмов, притч, проповедей Христа, приводимых в евангелиях, невозможно сконструировать то догматическое учение, которое легло в основу Символа веры и всех последующих богословских построений христианства. Из посланий же Павла такие основоположения извлечь можно.

Одно из них заключается в том, что Христос явился для устроения судьбы не только израильского народа, а всего человечества. Тот космополитический характер, который приобрело христианство уже в первой половине II века, предопределял необходимость решительного изменения в его основной догматической установке — оно означало разрыв с учением об исключительности «избранного народа» и с иудейско-националистическим характером учения о мессии. А если мессия должен был явиться для спасения всего человечества от страданий и бедствий, то должна была получить новое освещение и проблема источника этих страданий. Дело было уже не в прегрешениях евреев против избравшего их бога Яхве, не в том, что они стали «служить чужим богам», а в каких-то факторах общечеловеческого масштаба и значения. Главным из таких факторов явился в догматике паулинизма ветхозаветный миф о грехопадении Адама — для его искупления и должен был сын божий пострадать на кресте (Римл., V, 12–19). Трудно изложить в логически последовательной форме концепцию, связанную с этим основоположением христианства. С точки зрения здравого рассудка здесь все нелогично, начиная с учения о грехопадении Адама и Евы и кончая историей его искупления. Тем не менее послания Павла оформили и закрепили эту концепцию в христианстве II века и на последующие времена.

Колоссальная литература посвящена вопросу о подлинности посланий Павла и его историчности. Наиболее радикальное крыло мифологической школы причисляет Павла, как и Христа со всеми его апостолами, к фигурам мифологического плана. Нам представляется это решение недостаточно обоснованным. Правда, цифра «12», несомненно, носит на себе отпечаток символа, весьма распространенного в древних религиях, и особенно в иудаизме. Вспомним хотя бы о двенадцати сыновьях Иакова и соответственно двенадцати коленах израилевых. Не вызывает, однако, сомнений тот факт, что в распространении первоначального христианства важную роль сыграли бродячие проповедники, разносившие его по всему Средиземноморью, вербовавшие прозелитов и основывавшие общины. Были ли среди них лица, носившие «те самые» имена, или им впоследствии были эти имена присвоены для авторитетности, существенного значения не имеет. В тех случаях, когда нет прямых противопоказаний к признанию аутентичности того или другого имени, нет оснований ее отрицать. Что же касается Павла, то, пожалуй, из всех апостолов он имеет наибольшее право претендовать на историчность.

В отношении остальных сомнения могут быть связаны прежде всего с тем, что им евангелиями отводится роль спутников и сотрудников Христа. Признавая последнего мифической личностью, мы в какой-то мере определяем такой же статус и для его «спутников». С Павлом же дело обстоит несколько иначе: он «видел и слышал» Христа лишь в экстатическом переживании, которое могло явиться продуктом галлюцинации. Личность и деятельность Павла на решающих этапах его биографии выглядят достаточно правдоподобно. Нет оснований ставить под сомнение существование, а также проповедническую деятельность человека, жившего в конце первого и в первые десятилетия II века, фанатичного и талантливого приверженца новой религии, не только основавшего ее общины в большом районе Средиземноморского бассейна, но и систематизировавшего ее вероучение. Его, конечно, могли звать и Павлом, а по-еврейски Савлом или Саулом; это допущение не означает, впрочем, признания исторически достоверными всех эпизодов его биографии, о которых рассказывается в Деяниях и Посланиях. Нет ничего неправдоподобного и в том, что Павел был автором посланий, с которыми он обращался к христианским общинам или к их руководителям.