ГЛАВА 2 В ПРЕДДВЕРИИ ПОИСКОВ

ГЛАВА 2

В ПРЕДДВЕРИИ ПОИСКОВ

После событий, изложенных в предыдущей главе, может показаться немного неожиданным то, что сновидения вызвали во мне такой всепоглощающий к себе интерес; но на протяжении моего юношества моё здоровье всё улучшалось, и атмосфера преследующих кошмаров тех лет осталась в прошлом. И теперь, в мои пятьдесят, я всё ещё остаюсь чувствительным, но достаточно крепким орешком.

Будучи школьником, я в целом был вполне нормальным: двигателе-моделирование, пневматические ружья, зрелищные химические эксперименты, самодельные фейерверки (преждевременно взрывающиеся), белые мыши, марки, бокс, гимнастика, гребля, и катание на велосипеде — так проходила жизнь, достаточно приятно, и внешне лишённая необычных психических событий. Полагаю, что я был необычен в трёх вещах, которые я опишу очень кратко ради того, чтобы дополнить картину этой переходной стадии, которая соединяет (во времени) непонятные события моего раннего детства с началом моих исследований.

Когда мне исполнилось тринадцать, я потерял свою мать, а через шесть месяцев за ней последовал мой отец. Дни в парке Финсбери закончились, и я отправился жить к своему деду в Саутгемптон. Я был слишком молод, чтобы полностью осознать свалившееся на меня несчастье, но, по крайней мере, оно изменило моё отношение к смерти, которой, до этого случая, я весьма боялся. И хотя умирать, должно быть, болезненно, я чувствовал, что за могилой я точно встречусь со своей мамой и эта мысль лишила таинственный загробный мир большинства его ужасов и сильно возбудила мой интерес к проблеме жизни после смерти. Красивая мама, сильный папа — ещё недавно судьи моей судьбы — где они теперь? Что с ними случилось? Я читал журнал «Лайт» и Стейнтона Мозеса.[5]

С подачи школьного друга я окунулся даже в столоверчение и планшет [спиритизм], но результаты были ни убедительными, ни поучительными. Вскоре, я бросил эти эксперименты, но продолжал читать о спиритизме всё, что попадалось мне под руку.

Моя вторая необычность была почти что стыдом и очевидным доказательством, что Фокс действительно чокнутый, т.к. я был поэтом и люди, которым всегда всё лучше известно, предрекали мне большое будущее. Поспешу добавить, что действительно замечательным перспективам моих школьных усилий не суждено было сбыться. Талант дозрел до некоторой степени, но позже, когда мои научные занятия стали поглощать меня всё больше и больше, моя муза помахала мне рукой и удалилась. Теперь я сомневаюсь, все ли те ранние поэмы были работой лишь моего сознания. Часто у меня возникало чувство неуютности и беспокойства, и тогда я знал, что сейчас буду писать следующую «поэму». Затем, сразу же, в моём мозге образовывались слова, и я чувствовал ритм. Да, сейчас я склоняюсь к мнению, что какой-то развоплощённый поэт пытался извлечь музыку из очень простого инструмента попавшегося в его распоряжение. Вот почему я это считаю заслуживающим упоминания в этой книге.

Третья моя необычность имеет прямое отношение к нашему предмету — астральной проекции. Хотя я был не безразличен к прелестям Дня, его тёмная сестра Ночь была мне намного дороже. День в основном оказывал поверхностное воздействие на пять чувств, но Ночь проникала глубже и, возможно, достигала до шестого. Я был очарован луной и звёздами и величественным небосводом. Иногда зимой эта страсть к Ночи брала верх над моей любовью к уюту. Подчиняясь её странному зову, я чувствовал себя обязанным покинуть уютный очаг и свои марки, и пойти гулять по одинокому пустырю под чарующими звёздами. А иногда я взбирался по лестнице, приставленной к старой римской стене, которая ограничивала одну сторону нашего сада, и сидел полузамёрзший, созерцая прекрасную луну. Да, я любил Ночь, но разве она не царица той зачарованной местности — Царства Сновидений?

Кошмары стали редкими и, в основном, ничего особенного из себя они уже не представляли, их появление можно было списать на неумеренный ужин. Волшебное и прекрасное всё больше и больше проявлялись в моей жизни в сновидениях; появились сновидения нового типа, вызвав у меня к себе небывалый интерес. Гадательная сторона снов меня никогда не привлекала. Я просмотрел один популярный сонник и сразу же решил, что всё это полная ерунда, мнение, которого я придерживаюсь до сих пор, поскольку, хотя определённые сновидения и могут иметь вещее значение для определённых людей, символы, которыми они говорят, изменяются согласно особенностям душевного состава сновидца, а попытки стандартизировать их наподобие гадательной книги — абсурдны. Не существует универсального языка снов.

* *

Ко времени окончания моих школьных дней, я пришёл к следующим выводам:

Большинство моих сновидений представляли собой более-менее бессмысленную путаницу, основанную на прошлых событиях и воспоминаниях из прочитанных мною книг. Они могли быть крайне приятными и захватывающими, но я не придавал им никакого значения. В этом я, конечно же, был неправ, но исследования доктора Фрейда ещё многие годы оставались неизвестными широкой публике.

Иногда случалось, что сновидения имели вещее значение, но только в связи с совсем обыденными делами. Мои более зрелые размышления по этому предмету, вместе с некоторыми примерами, можно найти в статье «Вещие Элементы в Сновидениях»[6], опубликованной в журнале «Оккультное Обозрение» за сентябрь 1920, здесь же я вынужден ограничиться только упоминанием.

Когда мне снилась моя мать, я не осознавал, что она уже умерла, и она не упоминала о своей смерти и не рассказывала ни о чём, касающимся её новой жизни. Таким образом, я не могу быть уверенным в том, что эти сновидения не были полностью обусловлены моей о ней памятью. Тем не менее, эти сновидения были чрезвычайно яркими, и так сильно заряжены её благоухающей атмосферой, что по пробуждении, мне казалось, что я только что был с ней.

В редких случаях мне снились, если можно так сказать, исторические сновидения, основанные на великих событиях, которые могли иметь место в прошлом. Эти сновидения имели две характерные черты: а) в них я не был актёром, но только зрителем, как будто бы в просторном театре на открытом воздухе и б) я никогда не мог вспомнить их в подробностях, сохранялось только общее впечатление по пробуждении. Поначалу я относил эти сновидения к некоему драматическому началу, работающему с моей памятью, оставленной книгами и театральными представлениями, но удивительным было то, что я не участвовал в этой драме. Позже, однако, когда я познакомился с теософией, я стал отдавать предпочтение теории, согласно которой в этих сновидениях я пришёл в соприкосновение с Хрониками Акаши, или, вероятнее всего, с их отражением в Астральном Свете.

Если эти понятия окажутся тёмными для читателя, я вынужден отослать его к любому элементарному учебнику по теософии. Здесь я сделаю краткое отступление от темы. Хотя в глубине души я мистик, я пытаюсь писать эту книгу больше с точки зрения парапсихологии, и теософскими понятиями буду пользоваться так редко насколько возможно и без догматизма. Однако иногда, теософская терминология оказывается полезной, и имеет преимущество в виду своей широкой известности. Вероятно, многие из моих читателей окажутся теософами, вот почему я думаю лучше говорить «астральная» проекция, а не «эфирная», даже если некоторые из моих опытов, быть может, являются скорее эфирными по своей природе, если использовать это слово в теософском смысле и не соотносить его с предполагаемым эфиром учёных. Согласно теософии, эфирный двойник, или же эфирное тело представляет собой тонкую, проникающую в физического тело его копию, через которую циркулирует жизненная сила. Будучи экс-териоризованным, оно не может удалиться более чем на несколько шагов от своего материального двойника, к которому оно прикреплено посредством серебряного шнура, разрыв которого означает смерть. Астральное тело намного более тонкий носитель сознания и, несмотря на то, что оно также соединено посредством другой крайне сложной структуры, или шнура, с физическим телом, оно обладает практически неограниченной свободой, т.к. этот шнур оказывается почти бесконечно растяжимым. Итак, поскольку иногда в своих внетелесных приключениях я, кажется, путешествовал на многие мили, то очевидно, что «астральный» является лучшим термином. Таким образом, я избавлюсь от какой-либо путаницы с «эфиром» учёных и избегу критики со стороны моих друзей-теософов.

Сновидения, в которых я исследовал то, что казалось чудесным небесным миром, демонстрирующим удивительные крайности красоты и уродства, привлекательности и отвращения, надежды и отчаяния. Этот мир был пропитан неописуемым очарованием, божественной атмосферой, так что, по пробуждении, я чувствовал, что даже в адском сновидении (этого типа) я был ближе к Богу, чем в своей уютной комнате, залитой светом утреннего солнца.

Сновидения такого характера во время моего юношества случались не часто, но моя молодость была богата на них и они порождали духовное неудовлетворение, которое воевало против моего растущего интереса к официальным наукам и наслаждения мирскими страстями. Земля была прекрасна, но небесные сны ещё прекрасней. Память прекрасного не от мира сего преследовала меня.

В этих снах я, во многих случаях, замечал то, что, кажется, было проявлением некоторого изначального божественного закона. А именно: если смело стать лицом к фигуре, воплощающей страх, она либо рассеется, либо превратится в нечто красивое, что всегда и случалось, когда пробуждалось моё сострадание, которое и побеждало моё отвращение.

Я наблюдал, что иногда в кошмарном или мучительном сновидении обычного, не-небесного характера, сам факт моих мучений вызывал мысли: «Но этого же не может быть! Этого не могло случиться со мной! Должно быть я сплю!» И далее: «Довольно с меня. Я просыпаюсь!» И я ловко спасался от ситуации, отталкивая от себя сновидение и просыпаясь. В те дни я никогда не осознавал те огромные возможности, что таит в себе это открытие, хотя моё любопытство и разгоралось до некоторой степени. Мне было интересно, почему лишь изредка получалось узнать в сновидении, что это сновидение, и откуда эта возможность? Думаю, я упустил важность этого переживания потому, что выяснил, что и с другими случалось то же самое. Интересно отметить, что хотя многие люди могут таким образом спасаться от кошмара, лишь очень немногие могут знать во сне, что видят сон, если этот сон приятный или самый обыкновенный. Возможно, что именно интенсивное эмоциональное напряжение пробуждает критическую способность сознания, заставляя её доказывать, что необычные обстоятельства сновидения слишком далеки от обыденной жизни, чтобы быть настоящими.

* *

Вот так в мои школьные годы были приведены в действие силы, которые протолкнули меня сквозь Врата Сновидений на мой поиск, и время было как раз подходящим, чтобы начать великое приключение. Да, оно было «великим» для меня, что бы ни думали другие, и так как я по своей природе достаточно самоуверенный человек, зачем мне проявлять скромность, которой у меня в действительности нет? Но я хотел бы подчеркнуть следующее: Единственной причиной моей сосредоточенности на сновидениях было присутствующее в некоторых из них Прекрасное и Божественное, которых я ревностно желал, но не мог найти в реальном мире. Я ничего не знал об астральной проекции, как впрочем, не имел ни малейшего представления о тех неожиданных поворотах событий, которым вскоре суждено было произойти. Я отправился на поиски Прекрасного, а в конце убедился, по крайней мере, к своему удовольствию, что наделён бессмертной душой.