§ 3. Православное великое самодержавство

§ 3. Православное великое самодержавство

Наиболее яркие памятники идеологии формирующегося Русского государства были созданы во второй половине XV в., уже после падения Византийской империи. Самым значительным из них является «Слово избранно от святых писаний еже на латыню», изданное А. Н. Поповым по Успенскому списку Великих Миней Четьих за июль (ГИМ, Син., № 996)[241]. Этот, по выражению А. С. Павлова, «памятник величайшей важности в истории нашей древней церковно–политической литературы»[242] не получил еще должной оценки в историографии, не установлено его авторство, не выяснено до конца его соотношение с другими произведениями, содержащими сходные тексты. Таких произведений еще два: статья 1437 г. Московского свода 1479 г. и статья Свода 1518 г. (Софийская II и Львовская летописи) под 1438 г. По поводу взаимоотношений «Слова на латыню» с летописными статьями высказано много мнений, но итог подведен в недавней работе Н. В. Синицыной: «Слово на латыню» и перечисленные летописные статьи восходят к общему протографу (созданному в 1458—1460 гг.), при этом основными видами являются статья Софийской II — Львовской и «Слово на латыню», статья же Московского свода признана разновидностью основных вариантов[243].

Представляется, что неопределенность в выводах о взаимоотношении указанных трех памятников проистекает из непонимания авторского замысла «Слова на латыню». Предварительная датировка «Слова» такова: оно написано не ранее 3 мая 1461 г. (поскольку в нем упоминается поставление митрополита Феодосия)[244] и не позже 27 марта 1462 г. (когда умер Василий II, к которому автор Слова обращается как к еще живому). Более точная датировка зависит от установления автора произведения, о чем скажем ниже.

А. С. Павлов предположил, что автором «Слова на латыню» являлся Пахомий Серб [245]. Основанием для такой «догадки» оказываются следующие признаки. Прежде всего, бросается в глаза постоянное употребление титула «царь» при имени великого князя Василия Васильевича (365, 372, 377, 379, 380, 381, 382, 384, 392, 393, 395). Конечно, как мы видели, «царем» именовали великого князя и другие авторы. Но справедливости ради следует заметить, что Пахомий употреблял слово «царь» чаще других[246]. Обратим внимание на форму «великий царь» (365, 380) — она встречается только у Пахомия[247]. Кроме того, А. С. Павлов уловил наличие сербизмов в тексте «Слова»: «поклечит, приклекнет, клечит» (365, 371, 374) вместо «поклячит, приклякнет, клячит», «бегу ется» (378) вместо «бегу ятся»; обращает на себя внимание употребление слов, не свойственных, по утверждению Павлова, тогдашней русской литературной речи: «жаки» (365), «скрина» (371), «Костянтинополь, Костянтинопольский» (364, 373, 375, 385, 386, 387, 389), — правда, я не встретил этих слов и в сочинениях самого Пахомия.

Но зато имеем возможность дополнить наблюдения А. С. Павлова новыми данными (анализируем тот слой лексики «Слова», который отделяется от его источников: Повести Симеона Суздальца, «Повести о латынех, како отлучишася от грек», Послания митрополита Ионы 1460 г. православным литовским епископам). Именование великого князя «великодержавным» — типичная черта «Слова на латыню» (363, 372, 379, 380, 382, 392, 395), но она свойственна только (!) Пахомию[248]. Его вариант — «великый державный» (377) — опять же встречается лишь у Пахомия[249]. Сочетание «великодержавный Рускый царь» имеется как в «Слове» (377), так и в Пахомиевской редакции Жития Сергия Радонежского[250]. Русь в Слове называется «богопросвещенной землей Русской» (360, 394), в Житии Сергия — «новопросвещенной великой землей Русской»[251]. В «Слове» злодеяния Исидора комментируются цитатой из Псалтыри: «еже ровъ изры и ископа, въпадеся въ яму, ю же створи, и обратися бол?знь его на главу его и на верхъ его неправда снидетъ» (383); рассказывая об Исидоре в Житии Сергия, Пахомий обращается к тому же тексту: «поне же зачят болезнь и роди безаконие, ров изры и ископа и впадеся в ню, ю же сътвори»[252]. Наконец, следует обратить внимание на употребление автором «Слова» любопытного сравнения — «на всю подсолнечную» (380), но оно характерно и для Пахомия: «многы велики светилницы въсиавша, яко же бы рещи, всю подсолнечную просвещающи»[253].

Теперь «догадка» о Пахомии Сербе как авторе «Слова на латыню» приобретает черты полноценной уверенности. Но в таком случае возможно уточнение даты создания «Слова»: поскольку повелением «самодержца» Василия Васильевича и благословением митрополита Феодосия (следовательно, в тот же узкий отрезок второй половины 1461 — начала 1462 г.) Пахомий отправился в Кирилло–Белозерский монастырь составлять житие святого игумена Кирилла[254], то «Слово на латыню» он должен был написать во второй половине 1461 г. По аналогии с тем, что Житие Кирилла Белозерского было составлено Пахомием по официальному заказу, можно сделать вывод, что и «Слово на латыню» было написано по заказу официальных властей — великого князя Василия Васильевича и митрополита Феодосия (вспомним, что до этого, в 1459 г., также по официальному заказу — по повелению великого князя Василия II и благословению митрополита Ионы — Пахомий создал новую редакцию Жития московского митрополита Алексия).

Выявление стилистической структуры «Слова на латыню» позволяет определить взаимоотношение памятника с Московским сводом 1479 г. и со Сводом 1518 г. В Московский свод включена та часть «Слова», в которой повествуется о событиях, связанных с Флорентийским собором, — причем сокращены значительные фрагменты текста. Легко убедиться, что в части, общей с Московским сводом и «Словом на латыню», остались неизменными те своеобразные черты, которые мы отметили выше при анализе «Слова» в целом: сербское написание некоторых выражений, присутствие редких слов, не свойственных русскому литературному языку того времени, наконец, вся стилистическая система, характерная для творчества Пахомия Логофета. Но в тех фрагментах, которые не попали в текст Московского свода (присоединяем сюда и всю вторую часть «Слова»), наличествуют те же признаки — отсюда следует неизбежный вывод: именно «Слово на латыню» послужило источником годовой статьи Московского свода 1479 г.

Но составитель Московского свода 1479 г. воспользовался хронологическим уточнением, присутствовавшим в более раннем Своде 1477 г., и вместо неопределенного начала «Слова на латыню» — «в л?та же и во дни» великого князя Василия Васильевича — написал: «В л?то 45 … въ вторник светлой недели по Велиц? дни». По этому признаку, а также по характерным сокращениям текста, определяем, что в Своде 1518 г. использована годовая статья Московского свода 1479 г. Здесь же привлечены и другие источники: Послание Василия II в Константинополь, сведения (из митрополичьего архива?) о после Полуекте Море, ездившем в свое время в Царьград с епископом Ионою, и др. Любопытно, что несмотря на хронологическое указание, почерпнутое из Московского свода (переданное, правда, с ошибкой: «на второй недели по Велиц? дни»), составитель подборки самостоятельно обратился к «Слову на латыню» и выписал из него начало, в результате чего возникла неудачная по смыслу дублировка: «В л?та же и во дни благочестиваго великаго князя Василия Васильевича всея Руси, пришедшу н?когда Сидору митрополиту на Русьскую землю, на второй нед?ли по Велиц? дни …»[255] Получившаяся сложная статья о Флорентийском соборе Софийской II и Львовской летописей рассечена известием о похоронах митрополитом Исидором княгини Евпраксии, заимствованным из так называемого «Летописца Русского». Летописец использован и в других известиях Свода 1518 г.[256], поэтому от решения вопроса, на каком этапе был привлечен данный источник (на этапе составления Успенского летописца конца 80–х годов XV в. или же самого Свода 1518 г.), зависит датировка указанной статьи о Флорентийском соборе.

Таким образом, в основе рассмотренного цикла памятников лежит «Слово на латыню», и оно определяет идеологический настрой последующего времени.

«Слово на латыню» по существу является манифестом нового православного царства, или, как выразился митрополит Иона, «православного великого самодержьства»[257]. Обоснование автокефалии Русской церкви и мысль о перемещении центра православного христианства в Москву являются стержневыми темами произведения. Русь объявляется «богоименитым народом истинного православия», по сравнению с другими странами провозглашается «болшее православие и вышьшее христианьство Белые Руси» (364), московская митрополия названа «великого стола Руских земль митрополией» (393). Величие государства подчеркнуто в титуле правителя: «боговенчанный Василей, царь всея Руси» (381), «великый дръжавный боговенчанный Рускый царь Василей» (377), и т. п. Но подлинных высот красноречия автор достигает при прославлении «богопросвещенной земли Русской», которой «подобает въ вселенней подсолнечьным сианием с народом истиннаго к вере православья радоватися» (395).

Сочинения Пахомия Логофета были положены в основу Российской официальной доктрины. Такие его произведения, как «Слово на латыню», Повесть об убиении Батыя в Венгрии, Повесть о Темир–Аксаке, включаются в Московское великокняжеское летописание 70–х годов XV в. В трудах агиографического плана (Житие митрополита Алексия, Житие Кирилла Белозерского, Слово на перенесение мощей митрополита Петра, Похвальное слово Петру, Слово на сооружение московского Успенского собора) Пахомий вполне следует сложившейся доктрине: Москва понимается как новый центр православной ойкумены, великие князья титулуются не иначе как «самодержцами», «самодержцами Русской земли», «царями всея Руси». Успехи централизаторской политики Ивана III способствуют расцвету литературы официозного толка. В Пахомиевской редакции Повести о Темир–Аксаке разрабатывается концепция о перенесении на Русь «вселенской» святости: Владимирская икона Божией Матери объявляется творением самого апостола и евангелиста Луки.

В произведениях послепахомиевского времени отражаются взгляды, сложившиеся в конце княжения Василия II и начале правления Ивана III. В 1480 г., в условиях активного противостояния нашествию Ахмата, Ростовский архиепископ Вассиан укрепляет патриотический дух Ивана Васильевича напоминанием, что тот является «великим Русских стран христьанским царем», более того — «Богом утверженым царем», в отличие от «безбожного» Ахмата, который собственно и «не царь сый, ни от рода царьска» (здесь Вассиан пользуется терминологией Повести о Темир–Аксаке).

Хотя Вассиан подтвердил значение Москвы как «царствующего града», но более точное представление о Москве в качестве столицы православного мира было высказано в Предисловии к пасхалии 1492 г. Многозначительно напомнив о евангельском предсказании: «И будут прьвии последнии и последнии прьвии», автор рассказывает о распространении христианской веры в «первая лета» и при первом православном царе Константине, о построении «града Констянтина, еже есть Царьград, и наречеся новый Иерусалим», а затем переходит к «последним» временам, когда Бог прославил «нового царя Константина», самодержца Ивана Васильевича, «новому граду Констянтину — Москве и всей Русской земли и иным многим землям государя» (РНБ, Сол., № 858, л. 613 об.). Таким образом, в произведении недвусмысленно заявлено, что новым духовным центром православного мира является Москва, а роль «вселенского» царя переходит к русскому государю.

Предисловие к пасхалии, составленное в конце 1492 г.[258], несмотря на широкую его известность в литературе, остается по существу малоизученным. Автор произведения не установлен (хотя настойчиво связывается с именем московского митрополита Зосимы). Критическое издание текста (по 5 рукописям) осуществлено лишь в недавнее время[259]. Все списки разделяются на два вида: первый вид образуют списки, в которых Царьград определяется как «новый Иерусалим», а пасхалия рассчитана на 7001—7020 гг., второй вид представлен единственным списком Троиц., № 46 — в нем Царьград назван «новым Римом», пасхалия составлена на 7004—7018 гг. И. А. Тихонюк оценил текст Троиц., № 46 с чтением «новый Рим» как вторичный по сравнению со списками первого вида (поскольку пасхалия начиналась не с 7001 г., а с 7004 г.), датировал рукопись временем около 1495 г. и связал ее происхождение с Троице–Сергиевым монастырем, с кругом троицкого игумена Симона Чижа. Данный факт послужил основанием для Б. А. Успенского высказать предположение, что изначальным автором концепции «Москва — третий Рим» являлся Симон — троицкий игумен и затем московский митрополит[260].

Однако, по мнению Н. В. Синицыной, л. 94—96 об. троицкого сборника, содержащие пасхальные таблицы (ошибка: на самом деле—л. 94— 94 об.), написаны другим почерком, позднее и не могут служить основанием для передатировки самого предисловия[261]. В итоге вопрос о первичности того или иного варианта предисловия остался открытым, заявлено было о непонятном их «сосуществовании»[262], тем не менее в последнем издании текста предисловия к пасхалии 1492 г. (!) приоритет был отдан списку Троиц., № 46, который определен был «основным» (и единственным!)[263].

Обращение к рукописи Троиц., № 46 позволяет оценить справедливость высказанных мнений о ее происхождении. Сборник РГБ, ф. 304 I, № 46 представляет собой конволют из трех рукописей. Первая рукопись (л. 1—94 об.) содержит Псалтырь, Четвероевангелие и другие более мелкие произведения, переписана двумя писцами: 1–ым писцом написаны л. 1—26, 2–й писец, начав с последних двух строк на л. 26, переписал весь(!) текст на л. 27—94 об. Предисловие к пасхалии на л. 93 об. — 94 он писал еще в сжатой манере, поскольку на последнем листе тетради (л. 94) необходимо было разместить оставшуюся пасхалию (безнадежная задача!), но он вышел из положения тем, что начал пасхальные таблицы не с 7001 г., а с 7004 г. (т. е. с того года, в котором он переписывал текст) — поэтому стал писать в более свободной манере (л. 94—94 об.). Это обстоятельство и ввело в заблуждение Н. В. Синицыну, посчитавшую, что текст пасхалии выполнен особым почерком. На самом деле пасхальные таблицы на л. 94—94 об. переписаны тем же 2–ым писцом: характерная лигатура «бого» присутствует и в предыдущей части (л. 56, 56 об., 87), индивидуальные варианты написания высокого «б» и «в» с характерной петлей видны в предшествующем тексте (л. 76 об., 80 об., 90 об., 91), и др. Следовательно, первая рукопись сборника Троиц., № 46 написана около 1495 г. (филигрань: Три горы под крестом — типа Лихачев, № 1272 (1497 г.) — не противоречит высказанной датировке). Переработка пасхальных таблиц определяет вторичность того варианта Предисловия к пасхалии, который содержится в Троиц., № 46 (с чтением «новый Рим»), и датирует его 1495 г. Внесу лишь уточнение в вывод Н. А. Тихонюка о месте создания рукописи. Почерки сборника Троиц., № 46 не принадлежат писцам Троице–Сергиева монастыря — следовательно, рукопись создана не в Троицком монастыре, а, скорее всего, при московской митрополичьей кафедре[264]. Попадание кодекса в собрание Троице–Сергиева монастыря вполне объяснимо — ведь с начала 1495 г. троицкий игумен Симон по сути дела являлся «нареченным» митрополитом и исполнял функции главы Русской церкви.

В других списках Предисловия к пасхалии заглавия нет, но в Троиц., № 46 киноварный заголовок надписан по верхнему полю л. 93 об. — 94: «Изложение пасхалии на осмую тысущу л?т повелением государя великого князя Иоанна Васильевича всея Руси пр?священным Зосимою митрополитом всея Руси, в неи же чяем всемирнаго пришествиа Христова». В этом обычно видят указание на авторство митрополита Зосимы. Однако заголовок, помещенный на полях рукописи Троиц., № 46, просто является сжатым пересказом содержания Предисловия к пасхалии 1492 г. Более того, предположение об авторстве митрополита Зосимы противоречит тексту памятника. О самом Зосиме здесь говорится всегда в 3 лице и в выражениях, не соответствующих тогдашнему пониманию авторского самовыражения: прежняя пасхалия скончалась в 3–е лето «паствы пресвященнаго Зосимы митрополита всея Руси»; «пресвященный Зосима митрополит всея Руси упование . возложи на Господа Бога и на Пречистую Его Богоматере»; «смиреный митрополит Зосима митрополит всея Руси трудолюбно потщався написати пасхалию на осмую тысящу л?т».

Действительный автор Предисловия к пасхалии 1492 г. может быть определен при сравнении текста Предисловия с Вологодско–Пермской летописью, именно, с ее общерусской основой (доведенной до 1492 г.)[265]. Об этом летописном памятнике можно сказать следующее. Во–первых, общерусская основа Вологодско–Пермской летописи происходит из кругов, связанных с митрополитом всея Руси. О таком происхождении свидетельствуют: известие 6988 г. о «звучании» колоколов в Москве, очевидцем которого был митрополичий ключник Гридя («а митрополиту сказывал дворетцкий его Сухан»)[266], сообщение 6988 г., где митрополит Геронтий назван «святым» (263 — см. Музейный и Лондонский списки), сообщение 6999 г. о поставлении митрополита Зосимы, который был избран «по благодати Божии и по избранию Святаго Духа .., яко достойна суща управляти Богом порученное ему стадо» (281). Во–вторых, общерусская основа Вологодско–Пермской летописи прошла редактирование при дворе Сарского епископа Прохора (1471—1493). Имя Прохора настойчиво добавляется при описании освящения московского Успенского собора в 6987 г. (258), при перечислении лиц, находившихся в Москве в 6988 г. (263—265), при описании освящения Благовещенской церкви в 6997 г. (279), и он упомянут среди иерархов, присутствовавших при поставлении митрополита Зосимы в 6999 г. (280, 281). В–третьих, составитель летописца проявил специфический интерес к Троице–Сергиеву монастырю и его деятелям: под 6988 г. сообщается о послании Троицкого игумена Паисия к великому князю Ивану Васильевичу (266, 273), под 6998 г. уточнено место захоронения дьяка Василия Мамырева в Троице–Сергиевом монастыре — «противу Никонова гробу на той стране церкви» (280), под 6999 г. добавлено о присутствии на соборе в Москве Троицкого игумена Афанасия и бывшего игумена Паисия (281).

Среди перечисленных особенностей общерусской основы Вологодско–Пермской летописи определяющим является указание на причастность к ее составлению Сарского епископа Прохора. Митрополичий характер отдельных известий объясняется особой близостью Сарских (Крутицких) епископов к митрополичьей кафедре, так как Сарские епископы являлись своего рода «заместителями» митрополита. Специфический же интерес составителя к Троице–Сергиеву монастырю может быть объяснен особыми симпатиями к этому монастырю либо со стороны епископа Прохора, либо со стороны кого–то из его ближайшего окружения (известно, правда, что в январе 1493 г. Прохор ушел на «покой» в Богоявленский монастырь)[267].

Есть все основания утверждать, что Предисловие к пасхалии 1492 г. написано тем же автором, который составил текст статьи 1491 г. Вологодско–Пермской летописи (более точно — общерусского Летописца, положенного в ее основу):

1) Не вызывает сомнений, что Предисловие к пасхалии является официальным памятником митрополичьего происхождения. Но такой же характер имеет, как было объяснено выше, и общерусская основа Вологодско–Пермской летописи.

2) Составитель этой общерусской основы, помимо близости к митрополичьему двору, выказывал особую симпатию и интерес к Троице–Сергиеву монастырю. Но и автор Предисловия к пасхалии из всего сонма русских святых выделил только «святых отець наших новых чюдотворець пресвященных митрополит всея Руси Петра и Алексия и преподобнаго отца Сергия» — и больше никого!

3) Оба памятника отличаются антиеретической направленностью. Статья 1491 г. Вологодско–Пермской летописи пространно излагает решения церковного собора, осудившего новгородско–московскую ересь. Предисловие к пасхалии прославляет Ивана III, который «веру православную яже в Христа Бога утверди, еретичьствующих же на православную веру Христову отгна, яко волкы». В Вологодско–Пермской летописи (282): Иван Васильевич вместе со всем освященным собором «православную веру христьянскую утвердиша», а еретиков «проклятию предаша и в заточение их послаша». В последних строках Предисловия осуждаются инако «мудрствующие», что «сим не съгласны и развратны, — да отвратятся, и не приемлются, и от святыя съборныя и апостольскыя церкве отлучятся». По Вологодско–Пермской летописи (281—282), решения собора также направлены против «скверных еретиков», «развратников вере христианстей», творящих «противно правилом святых апостол и святых отец», — тех «от святыя соборныя церкви отлучиша».

4) Совпадают стилистические приемы составителей рассматриваемых памятников. Автор Предисловия обращает внимание на то, что пасхалия на 7000 лет закончилась «в тридесят первое лето царства» великого князя Ивана Васильевича. Составитель летописной статьи замечает, что Грановитая полата в Москве была создана «в 30–е лето государьства» великого князя Ивана Васильевича, «самодержца, царя и государя всеа Русии» (286).

5) Автор Предисловия называет Ивана III «государем и самодержцем всея Руси», в одном же случае добавляет: «и иным многим землям». В Вологодско–Пермской летописи Иван III также называется «государем и самодержцем всея Руси» (281, 286), а в одном случае добавлено: «и иных» (282).

6) Автор Предисловия к пасхалии называет Ивана Васильевича «новым царем Константином», князя Владимира — «вторым Константином». Летопись уподобляет Ивана III — «яко же вторый благочестивый великий царь Костянтин» (282).

7) В Предисловии употребляется выражение «всего освященнаго собора Рускиа митрополииа». Точно так же выражается автор летописной статьи (280, 281).

Изложенное позволяет сделать вывод, что статья 1491 г. Вологодско–Пермской летописи и Предисловие к пасхалии 1492 г. образуют идеологическую пару, составленную одним автором. Этим автором можно признать Сарского епископа Прохора.

Мировое положение Руссийского государства осмыслено в Русском хронографе, составленном в 1516—1522 гг. «великим старцем» Досифеем Топорковым[268]. Всемирная хроника доведена до 1453 г., до падения Византийской империи, и представлена как история смены мировых монархий. В финальной части переплетены судьбы Византии, южнославянских народов и Руси. Отметив печальную участь всех «благочестивых царств», кроме Русского, составитель Хронографа оптимистически заключает: «Наша же Росиская земля Божиею милостию и молитвами Пречистыя Богородица и всех святых чюдотворець растет и младеет и возвышается, ей же, Христе милостивый, даждь расти и младети и разширятися и до скончаниа века»[269].

Таким образом, трудами автора Пасхалии 1492 г. Прохора Сарского и составителя Хронографа Досифея Топоркова создана теория о Русском царстве как преемнике Византийской империи, о перемещении центра православного мира в Москву, которая под пером митрополита Симона стала называться Новым Римом.

Сформулированная теория находит воплощение и в атрибутах власти. В 1498 г. Иван III венчал внука на великое княжение Владимирское по Чину византийских императоров и возложил на него «бармы Манамаховы и шапку»[270], что свидетельствует о существовании уже в конце XV в. легенды о византийском происхождении царских регалий, хранившихся в великокняжеской казне. Литературное оформление легенда получит к началу 20–х годов XVI века в Послании Спиридона–Саввы и Сказании о князьях Владимирских; но в указанных памятниках появляется и новый момент: обоснование высокого происхождения рода Рюриковичей от римского императора Августа. Впрочем, самоутверждение русской правящей династии в глазах Европы начинается с 90–х годов XV века, когда на государственной печати Ивана III появляется двуглавый орел — геральдический символ Священной Римской империи.

Самым заметным идеологическим предприятием последующего времени является Никоновская летопись, созданная в конце 20–х — начале 30–х годов XVI в. при личном участии митрополита Даниила[271]. Защита Православной веры, борьба с еретиками, обоснование автокефалии Русской церкви, отстаивание имущественных интересов митрополичьей кафедры и права монастырей на владение селами с населяющими их крестьянами — вот круг животрепещущих вопросов, волновавших составителей летописного свода. Но митрополит Даниил не упускал из вида и аспекты «большой» политики: великий князь Иван III последовательно титулуется «самодержцем и царем», Василий III — «православным царем»; преемственность от византийского наследства подчеркивается упоминанием «Мономаховой шапки», украшавшей головы российских венценосцев; рассказ о падении Константинополя в 1453 г. дополнен так называемой «Хронографической» редакцией Повести Нестора–Искандера[272], сопровождавшейся многозначительным пророчеством о судьбе города: «пишет бо: Русии же род с преждесоздателными всего Измаилта победят и Седмохолмаго приимут с преждезаконми его и в нем въцарятся»[273]. Значительно усилена тема о Божественном заступничестве Русской земле: под 1392 г. вставлена Пахомиевская (2–я) редакция Жития Сергия Радонежского с описанием явления преподобному Сергию Богородицы с апостолами Петром и Иоанном Богословом, в котором Пречистая обещала покровительство «святому месту сему»; под 1395 г. читается Пахомиевская редакция Повести о Темир–Аксаке с добавленным эпизодом о явлении парящей в воздухе Богородицы со «множеством воинства», «претящей люте» азиатскому завоевателю, — в результате чего грозный Тимур «устремися на бег», гонимый гневом Божиим. Конечно, в летопись перенесен основной тезис Повести о написании иконы Владимирской Богоматери апостолом Лукой.

Самыми выдающимися историко–литературными трудами XVI в. являются Степенная книга и Лицевой летописный свод Ивана Грозного. В Степенной книге, составленной, по убедительному заключению П. Г. Васенко, в начале 1560–х годов царским духовником и протопопом придворного Благовещенского собора Андреем (позже — митрополит Афанасий), Русская история представлена по «степеням» — правлениям великих князей, биографии которых приближены к житиям святых[274]. В основу положена Никоновская летопись, дополненная Сказанием о происхождении русских князей от императора Августа и многочисленными житиями святых, некоторые из которых сочинены специально для Степенной книги (например, жития князя Владимира и княгини Ольги). Последующее изложение ведется по памятнику официального происхождения — Летописцу начала царства. Степенная книга является ярким выражением идеологии Московского православного царства: Московское «самодержавство» строится в тесном союзе с Церковью, заботящейся о чистоте православия и активно поддерживающей борьбу с неверными. Вместе с тем государь — «самодержец» понимается не просто как покровитель, а как земной глава Церкви. Величие Православия подчеркивается описанием всего сонма русских святых–чудотворцев и средоточием на Руси святынь вселенского масштаба (Владимирская Богоматерь, Лидская Богоматерь).

В Лицевом летописном своде (1568—1576 гг.)[275] те же идеи развернуты на фоне всемирной истории (излагаемой по Еллинскому летописцу, Иосифу Флавию и Русскому Хронографу). В русской части основным компонентом является Никоновская летопись, дополненная по другим источникам, в том числе по Степенной книге. Российская держава рассматривается как наследница христианских государств, а царствование Ивана Грозного — как апофеоз мировой истории. Неизвестный редактор, правивший рукопись на заключительном этапе, с оптимизмом рисовал состояние Российского царства: «Православию процвитающу, и рог христианский възвышашеся, и повсюду крестоносней хоругви прославляеме сущи и Христово имя прославляшеся, и християнское Росийское царство възвеличашеся и бесерменская жилища изспражняхуся, Казань и Азстарахань, и безверныя языцы, Крым и Литва и Немцы, страховахуся»[276].