Не озирайтесь вспять!

Не озирайтесь вспять!

Так всех нас в трусов превращает мысль

И вянет, как цветок, решимость наша

В бесплодье умственного тупика.

Так погибают замыслы с размахом,

Вначале обещавшие успех,

От долгих отлагательств.

Шекспир. Гамлет [53].

Бытует мнение, что непременно необходимо получить на уход в монастырь благословение от духовника, а лучше от старца. Иногда игумении даже спрашивают, кто прислал; одна девочка чистосердечно поведала: священник на исповеди устало вздохнул: шла бы ты, милая, в монастырь… что тут хорошего – трамваи, машины, вонь, гарь, вода хлоркой пахнет… киллеры кругом, воры… Чем не благословение!

А вот Л. поехала в Лавру, собравшись в монастырь по достижении, ради близких, пенсии, и услышала: мать, кому ты нужна, там вкалывать нужно, а ты старая уже…У нее язык прильпе к гортани, и не смогла выговорить, что шесть лет каждый праздник и отпуск проводит в монастыре, там ее знают и согласны принять… плачет, продолжает ездить в монастырь, но живет дома – не благословили! Когда хочешь принять благословение, надобно смотреть, имеет ли право благословлять обещающий благословение и как и в какой степени получил он это право [54].

История монашества содержит не так уж много примеров предварительного обращения к духовнику; Александр Гренков, будущий преподобный Амвросий Оптинский, ездил к старцу Илариону Троекуровскому, но и получив конкретное указание, даже с направлением, еще долго, по собственному выражению, жался; так же знаменитая Горицкая игумения Феофания (Готовцева): годы прошли от благословения до исполнения. Гораздо чаще будущие святые уходили, если достоверны жития, внезапно, прямо с того места, на котором настиг Божий зов, не советуясь с плотью и кровью [55]. Преподобный Кириак, когда за литургией до него дошли слова Спасителя аще кто хощет по Мне идти… [56], не заглянув домой, побежал к пристани и на первом корабле отплыл из Коринфа в Иерусалим.

Симеон Столпник так же внезапно удалился, однажды услышав заповеди блаженства. Поразительного случая касается блаженный Августин в «Исповеди»: тайный осведомитель, из придворных, во время прогулки набрел на хижину, где нашел книжку, жизнеописание преподобного Антония, немножко почитал и тут же принял решение: ожидавший его почетный титул «друга императора» променять на звание друга Божия – в монашестве. Святитель Гурий Казанский переосмыслил жизнь, находясь в темнице; обнаружив однажды дверь незапертой, он без всяких духовников прямиком отправился в Иосифо-Волоцкий монастырь.

Далее, монастырь советуют выбирать уже благоустроенный и не бедный, чтобы в нем не преобладала борьба за выживание и тяжкие в связи с этим труды; т.е. рекомендуется отдавать предпочтение уже обустроенному, восстановленному, как правило, исторически знаменитому монастырю, чтобы греться в лучах былой его славы, жить, как предвещал св. Антоний Великий, не в вертепах и хижинах, а в великолепных зданиях… заботиться о роскошных яствах… величаться отцами своими. В то же время ни в коем случае не должно быть материальной зависимости от спонсоров, потому что последние, вмешиваясь в монастырский уклад, нарушают его, да и деньги их неизвестно какого происхождения.

Наконец, считается, надо уходить постепенно. Понравился монастырь – поездить туда, сначала на три денечка, потом задерживаться на неделю, месяц, квартал, пока не возжелаешь остаться навсегда. Вероятно можно и так, зависит от темперамента, но встречается редко. Е., собравшаяся в Пюхтицу (1979), ни о чем таком не размышляла; «только бы взяли! Господи, только бы взяли!»…В самом деле: если горит сердце, уместны ли далеко простирающиеся расчеты, – хватит ли средств, сил, энтузиазма, словно собираешься мебель покупать или отпуск проводить за границей.

В былые времена при выборе монастыря думали не об удобствах; «искали, где бы жестокая жизнь была, подольше службу выбирали – в Саровской пустыни… Нет, еще слабо; пошли к о. Феодору в Санаксар, обитель без ограды, забором огорожена, церковь маленькая, волоковые окошки, внутри и стены не отесаны, и свеч-то не было: с лучиной читали в церкви» [57]…

Испрашивали воли Божией; митрополит Николай (Могилевский) рассказывает, как он, в самом начале ХХ века, решал проблему выбора: купил толстую книгу с описанием российских монастырей, помолился: да направит Господь Сам, куда Ему угодно; с тем и лег спать; утром задел книгу, она упала и раскрылась на Нило-Столобенской пустыни.

Многочисленные и многообразные разглагольствования о плохих временах, духовном оскудении и болезнях монашества всегда вуалируются и облагораживаются цитатами из сочинений епископа Игнатия (Брянчанинова). Кто бы ни обрушивался на монашество, прогрессисты в XIX веке, атеисты в ХХ или особенно пессимисты в XXI, неизменно в качестве сокрушительной дубины используют имя и слово святителя Игнатия.

Но почему бы для равновесия и объективности не обратиться к другому свидетелю, того же ранга и того же времени, к епископу Феофану: «Говорить, что монастыри потеряли свое значение – грешно. Это ложь… Подите в какой угодно монастырь, по внешнему виду там всё чинно, а так ли и внутри – про это кто может говорить? один Бог и совесть живущих в монастыре; сторонние судители о сем не избегают греха неправедного осуждения и клеветы… Я полагаю, что ни одной монахини и ни одного монаха не найдете, который совсем не имел бы заботы о внутреннем добром настроении… но успех не у всех одинаков» [58].

Да и святитель Игнатий, признавая, что «ослабела жизнь иноческая, как и вообще христианская», тем не менее утверждал: «еще монастыри, как учреждения Святого Духа испускают лучи света в христианство; еще есть там пища для благочестивых; еще есть там хранение евангельских заповедей; еще там – строгое и догматическое и нравственное Православие; там, хотя и редко, крайне редко, обретаются живые скрижали Святого Духа» (заметим в скобках, что общепризнанные «живые скрижали Святого Духа» не столь уж часто обретались во всю историю монашества и христианства).

Тенденциозный подбор цитат может создать впечатление, что епископ Игнатий, разочаровавшись в современном ему монашестве, признавал ошибочным юношеский выбор, порицал монастыри в принципе, а их быт считал лишь объектом для критики. Но это совершенно не так! Святитель всем сердцем любил иноческие обители: «воинство духовное! Да снизойдет на вас благословение неба за то, что вы возлюбили небо!.. Братия! Благую часть вы избрали! Не озирайтесь вспять, не привлекайтесь снова к миру… держитесь этого пристанища!» [59]. Сам он пребыл в монастыре до смерти, хотя, как аристократ по рождению и епископ на покое, вероятно, мог избрать для жительства что-нибудь более комфортабельное, уж конечно не устрашившись покинуть «неверную» стезю, если бы посчитал ее таковой.

И нельзя же Оптину, Валаам, Бородино и другие монастыри, высокое значение которых засвидетельствовано современниками и историей, считать лишенными монашеского делания, истлевшими нравственно, бездуховными [60], основываясь на предпочтении одного мнения; самое восторженное почитание святого не исключает, как известно, его человеческих недостатков, а иногда заблуждений, и почему не признать: епископ Игнатий шел далеко не обычным путем, который, даже зная конечный результат, вряд ли кто порекомендует к повторению: сменил в короткое время несколько обителей, неудовлетворенный то многолюдством, то окружением, то питанием, то климатом; в двадцать пять лет, не пройдя школы послушания, стал, при вмешательстве сильных мира сего, настоятелем, а затем устремился покинуть вверенное ему стадо по причине наветов и неприязней.

Автор жизнеописания объясняет «сословными свойствами, вплоть до кастовой отдельности», такие черты его характера, как всегдашнее стремление к самостоятельной деятельности по собственным убеждениям и мыслям, независимо от постороннего влияния [61]. В самосознании духовно гениальной личности заключена разгадка его особливости, одиночества и неприступности для понимания. Здесь же причина бесплодности поиска им старцев: их нет, потому что души созвучной, конгениальной и в то же время являющей желательное в наставнике неоспоримое превосходство, и впрямь не обретается.

Конечно, святой владыка, благодаря своей образованности и культуре, яснее других понимал несоответствие наличной монастырской действительности святоотеческому идеалу: он знал покаяние и ощущал это несоответствие в себе самом; его чуткая, нежная, тонкая душа страдала и плакала от боли. О. Георгий Флоровский указывает на сопротивление святителя Игнатия мистическим влияниям Александровской эпохи, проникнутой прелестной, мнимой, не трезвой, торопливой духовностью, отравленной гордыней; но странным образом черты той же эпохи отразились и в его личном облике: этим, может быть, объясняется вся резкость его отрицаний: борьбой с самим собою [62].

Тот же автор приводит свидетельство иностранца, путешествовавшего по России и побывавшего в 1840 году в Сергиевой пустыни; В. Пальмер цитирует резкие критические замечания настоятеля архимандрита Игнатия по поводу лицемерного православия и даже мертвости Церкви, сохраняющей лишь хорошую внешность, символы и обряды. Но обвинения касались лишь белого духовенства, зараженного духом еретического либерализма [63].

Святитель несомненно всегда отдавал предпочтение монашеству, верному святоотеческой традиции, и «приближаясь к концу земного странствования», недвусмысленно заключал: «духовным благом, объемлющим и совмещающим в себе прочие блага, называю монашество, к которому я призван с детства чудным призванием и неизреченною милостью» [64].