Глава VI. Еврейское Евангелие

Глава VI.

Еврейское Евангелие

Этот рассказ мессианской жизни Иисуса, перемешанный с одними и теми же текстами пророков, который можно было передать в один прием, очень рано определился, почти в неизменных выражениях, по крайней мере по смыслу. Рассказ шел не только по определенному плану, но и характерные слова были установлены настолько прочно, что то или другое слово часто направляло мысль и переживало изменение текста. Рамка Евангелия, таким образом, существовала раньше самого Евангелия, почти также как в современных персидских драмах о смерти амедов ход действия установлен, а остальное предоставлено импровизации актеров. Предназначенный для проповеди, апологии, для обращения евреев, рассказ Евангелия имел свою индивидуальность раньше, чем был написан. Ученики галилеяне и братья Господни ответили бы с усмешкой, если бы им указали на необходимость иметь книжки, в которых этот рассказ был бы облечен в освященную форму. Разве мы нуждаемся, сказали бы они, в бумаге, чтобы помнить наши основные мысли, те мысли, которые мы повторяем и применяем ежедневно? Молодые учителя могли бы еще в течение некоторого времени прибегать к подобным способам освежения своей памяти; старые же учителя относились с высокомерием к тем, кто пользовался этим средством.

Вот почему до половины второго века слова Иисуса продолжали передаваться на память со значительными вариантами. Евангельские тексты, которыми мы теперь обладаем, уже существовали, но рядом с ними имелись и другие в том же роде, к тому же для цитирования слов и символических черт жизни Иисуса не считалось обязательным справляться с писанными текстами. Все черпали из великого резервуара, которым являлось живое предание. Тем и объясняется, по-видимому, удивительный факт, что происхождение текстов, сделавшихся впоследствии наиболее важной частью христианского учения, темно и неясно. И первоначально они не пользовались никаким уважением.

То же явление мы встречаем, между прочим, во всех священных литературах. Веды пережили века, не будучи записанными. Всякий уважающий себя человек должен был знать их наизусть; тот, кто нуждался в манускрипте для прочтения этих античных гимнов, тем самым признавал свое невежество; поэтому манускрипты и не пользовались уважением. Цитировать на память Библию и Коран составляет предмет гордости Востока, даже и в наши дни. Часть еврейской Торы, по всей вероятности, была устной раньше, чем ее записали. То же можно сказать о Псалмах. Талмуд существовал около двухсот лет, не будучи записанным. Даже после того, как он был записан, ученые предпочитали речи по преданиям манускриптам, заключавшим в себе мнение ученых. Слава ученого находилась в зависимости от цитирования на память возможно большего числа казуистических решений. В виду этого, вместо того, чтобы удивляться пренебрежению Папия к евангелическим текстам, существовавшим в его время, среди которых, наверное, были два, впоследствии так сильно почитаемые христианством, мы находим это вполне отвечающим тому, что можно было ожидать от человека традиции, "человека древнего", как его называли те, которые о нем писали.

Мы сомневаемся в том, чтобы до смерти апостолов и разрушения Иерусалима все это собрание рассказов, изречений, притч и пророческих цитат было записано. Это около 75 года, - определяем время по догадке, - были набросаны черты того образа, перед которым преклонялись восемнадцать веков. Ватанея, где жили братья Иисуса и куда укрылись остатки церкви Иерусалима, по-видимому, был местом, где выполнили эту важную работу. Язык, послуживший для нее, был языком самих слов Иисуса, которые знали наизусть, т. е. сиро-халдейским, неправильно называемым еврейским. Братья Иисуса и христиане, иерусалимские беглецы, говорили на том же языке, мало отличавшемся от языка ватанейцев, не заимствовавших греческого. На этом темном и не обработанном литературой наречии была впервые написана книга, очаровавшая души. Конечно, если бы Евангелие осталось еврейской или сирийской книгой, то судьба его была бы весьма скоро ограничена. Только на греческом языке Евангелие могло достигнуть совершенства и принять свой окончательный вид, в котором оно обошло весь мир. Но все-таки не следует забывать, что первоначально Евангелие было сирийской книгой, написанной на семитическом языке. Евангельский стиль, этот очаровательный склад детского рассказа, напоминающий более светлые страницы древних еврейских книг, проникнутый некоторого рода эфиром идеализма, неизвестного древнему народу, не имеет в себе ничего греческого. Еврейское служит ему основанием. Правильное соотношение материализма со спиритуализмом, или, скорее незапамятное смешение души и чувств делает этот восхитительный язык синонимом поэзии, облачением идеи нравственности, нечто подобное греческой скульптуре, где идеал допускает прикоснуться к нему и любить его.

Таким образом написано не сознающим себя гением это чудо самобытного искусства - Евангелие, не то или другое Евангелие, но вид неустановившейся поэмы, тот нередактированный шедевр, в котором всякая погрешность - красота, и сама неопределенность которого была главным условием его успеха. Портрет Иисуса законченный, установленный, классический не производил бы такого чарующего действия. Агада, притча не выносят определенных контуров. Им нужны подвижная хронология, легкие переходы, беззаботность по отношению к действительности. Именно посредством Евангелия еврейская агада достигла всемирной славы. Его дух чистосердечия обвораживает. Умеющий рассказывать овладевает толпой, но искусство рассказывать - редкая привилегия, оно требует наивности, отсутствия педантизма, на что конечно не способен важный ученый. Буддисты и еврейские агадисты (евангелисты - настоящие агадисты) только одни обладали этим искусством в той степени совершенства, при которой можно заставить весь мир признать рассказ. Все сказки и притчи, повторяемые с одного конца земли до другого имеют своим началом только два источника: один буддийский, другой христианский, потому что только буддисты и основатели христианства заботились о народной проповеди. Положение буддистов по отношению к браминам имело нечто аналогичное с положением агадистов по отношению к талмудистам. Талмудисты не имеют ничего похожего на евангельскую притчу, как и брамины сами по себе не достигли бы легких подвижных оборотов буддийского рассказа. Две божественные жизни хорошо рассказаны - Будды и Иисуса. Вот секрет двух наиболее обширных религиозных пропаганд из всех когда-либо виденных человеком.

Галаха никого не обратила; одни послания св. Павла не приобрели бы и сотни приверженцев Иисусу. Сердца завоевало Евангелие, эта восхитительная смесь поэзии и нравственного чувства; рассказ, витающий между грезами и действительностью в раю, где не измеряется время. Во всем этом было немного и литературной неожиданности. Необходимо уделить часть успеха Евангелия и на долю удивления, вызванного у наших тяжеловесных племен необычайной восхитительностью семитского рассказа, искусным подбором фраз и разговоров, удачными, ясными и соразмеренными периодами. Непривычные к искусству агады, наши благодушные предки так были очарованы ими, что и в настоящее время трудно себе представить, насколько в подобных рассказах может отсутствовать фактическая правда. Но одного этого недостаточно, чтобы объяснить, почему Евангелие у всех народов стало тем, что оно есть, старой семейной книгой, истертые листы которой, смоченные слезами, носят на себе отпечатки пальцев целых поколений. Своим литературным успехом Евангелие обязано самому Иисусу; Иисус, если можно так выразиться, был автором своей собственной биографии. Один опыт может доказать это. Еще долго будут писать "жизни Иисуса", и жизнь Иисуса всегда приобретет большой успех, если автор будет обладать некоторой долей искусства, смелости и наивности, необходимых для перевода Евангелия на стиль своего времени. Искали тысячи причин успеха Евангелия, но никогда не будет другой причины, кроме одной - самого Евангелия, его несравненной внутренней красоты. Пусть тот же автор переведет затем таким же образом св. Павла, люди не будут им увлекаться. Могучая личность Иисуса, возвышавшаяся над посредственностью его учеников, была душой нового явления и придавала ему всю его оригинальность.

Еврейское первоевангелие сохранялось до пятого века среди назарян в Сирии. Существовали и греческие переводы. Один из экземпляров подобного перевода имелся в библиотеке священника Памфила в Кесарии: св. Иероним сообщает, что он переписал еврейский текст в Алепии и даже перевел его. Все отцы церкви находили это еврейское Евангелие весьма сходным с греческим Евангелием, носящим имя св. Матфея. По большей части они приходили к заключению, что греческое Евангелие, называемое от св. Матфея, переведено с еврейского. Это ошибочное заключение. Происхождение Евангелия от Матфея шло гораздо более сложными путями. Сходство этого последнего Евангелия с еврейским не доходило до тождества. Тем не менее, наше Евангелие от Матфея не что иное, как перевод. Далее мы объясним, почему оно более всех Евангелий подходит к еврейскому прототипу.

Уничтожение иудео-христиан Сирии повело к исчезновению еврейского текста, разбираемого нами Евангелия. Греческие и латинские переводы интересующего нас Евангелия, находившиеся в нежелательном диссонансе с каноническими Евангелиями, также погибли. Но многочисленные цитаты отцов церкви дают нам возможность иметь некоторое представление об оригинале. Отцы церкви вполне правы, сближая его с первым нашим Евангелием. Еврейское Евангелие назарян действительно очень походило на Евангелие, приписываемое Матфею, своим планом и расположением. По размером оно занимало среднее место между Евангелиями Марка и Матфея. Очень жаль, что подобное произведение утеряно. Но если бы мы имели и еврейское Евангелие, виденное св. Иеронимом, то все-таки пришлось бы предпочесть Евангелие от Матфея. Евангелие от Матфея осталось неизменным после своего окончательного составления в последних годах первого столетия, так как еврейское Евангелие, в виду отсутствия ортодоксальности, ревниво охраняющей тексты, у иудействующих христиан, переделывалось век за веком настолько, что было немногим лучше апокрифического.

Первоначально, по-видимому, оно имело характер первичного произведения. План рассказа такой же, как у Марка, более простой, чем у Матфея и Луки. Девственное зачатие Иисуса там отсутствовало. Относительно генеалогии велась оживленная борьба. По этому поводу произошло великое эвионитское сражение. Некоторые помещали генеалогические списки в своих экземплярах; другие отбрасывали их. Сравнительно с Евангелием, приписываемым Матфею, еврейское Евангелие, насколько мы можем судить по дошедшим до нас отрывкам, обладало менее утонченным символизмом, было более логическим, менее заслуживало обвинений в некоторых толкованиях, но зато заключало в себе более сверхъестественного, более странного и грубого, более сходного с имеющимся у Марка. Так, басня о том, будто во время крещения Иисуса загорелся Иордан, басня, ценившаяся преданиями первых веков, находилась в нем. Предполагаемый вид, в котором Святой Дух вошел в Иисуса, по-видимому, тоже очень древняя выдумка назарян. Для преображения, Дух, Мать Иисуса, согласно фантазии, находящейся у Езекиила и в добавлениях к книге Даниила, берет своего сына за один волос и переносит на гору Фавор. Некоторые материальные подробности неприятно поражают, но совершенно во вкусе Марка. Наконец, некоторые места, случайно оставшиеся в греческом предании, как например, анекдот о блуднице, прицепившийся к четвертому Евангелию, нашли себе место в еврейском Евангелии.

Рассказы о видении воскресшего Иисуса носили особый характер в этом Евангелии. Тогда как Галилейское предание, передаваемое Матфеем, хотело, чтобы местом свидания Иисуса с учениками была Галилея, еврейское Евангелие, представлявшее предание Иерусалимской церкви, предполагало местом всех явлений Иисуса Иерусалим и приписывало Иакову честь первого видения. Последние главы Евангелий Марка и Луки также указывают на Иерусалим, как на место всех явлений Иисуса. Св. Павел придерживается подобного же предания.

Замечательно то, как Иаков, человек Иерусалима, играл в еврейском Евангелии более значительную роль, чем в еврейских преданиях, дошедших до нас. По-видимому, у греческих евангелистов было некоторого рода преднамеренное желание умалить значение брата Иисуса и даже дать повод думать, что он играл скверную роль. В Евангелии назарян, наоборот, Иаков почтен первым появлением воскресшего Иисуса ему одному, в награду за данный Иаковом, полный глубокой веры, обет не пить и не есть, пока он не увидит своего брата воскресшим. Можно было бы смотреть на этот рассказ, как на довольно современную переделку легенды, если бы не одно весьма важное обстоятельство. Св. Павел сообщает нам в 57 году, согласно слышанному им преданию, что Иаков имел видение. Вот важный факт, утаенный греческими евангелистами и рассказанный еврейским Евангелием. В свою очередь, еврейское Евангелие в первой редакции, по-видимому, заключало в себе ни один намек против св. Павла. Например, люди пророчествовали, изгоняя бесов во имя Иисуса; Иисус открыто отрицал их, так как они поступали незаконно. Притча о плевелах еще более характерна. Человек посеял в своем поле только хорошую пшеницу, но во время его сна пришел "человек враг", посеял на его поле плевелы и ушел. Пришедши же, рабы домовладыки сказали ему: "Господин! Не доброе ли семя сеял ты на поле твоем? Откуда же на нем плевелы?" Он же сказал им: "Враг человек сделал это". А рабы сказали ему: "Хочешь ли, мы пойдем, выберем их?" Но он сказал: "Нет! Чтобы выдирая плевелы, вы не выдергали с ними пшеницы, оставьте расти то и другое до жатвы; и во время жатвы я скажу жнецам: соберите прежде плевелы и свяжите их в связки, чтобы сжечь их, а пшеницу уберите в житницу мою". Нужно заметить, что выражение "человек враг" служило собственно у эвионитов для обозначения Павла.

Считали ли сирийские христиане еврейское Евангелие, которым они пользовались, произведением Матфея? Нет ни одного серьезного указания на это. Свидетельство отцов церкви ничего не доказывает в этом вопросе. При крайней неточности церковных писателей, когда дело касалось еврейского языка, вполне верное предположение, что "еврейское Евангелие христиан Сирии похоже на греческое Евангелие, известное под названием от святого Матфея", могло превратиться далеко не в тождественное выражение: "Христиане Сирии имеют Евангелие от Матфея на еврейском языке", или даже следующее: "святой Матфей написал Евангелие по-еврейски". Мы думаем, что имя св. Матфея было присоединено к одной из редакции Евангелия только тогда, когда греческий текст Евангелия, носящего его имя, был уже составлен, как об этом будет сказано дальше. Если еврейское Евангелие когда-нибудь носило название автора, как гарантию верности предания, то это было "Евангелие двенадцати апостолов" или "Евангелие Петра". И одно из этих имен, по нашему мнению, было дано уже позже, когда Евангелия, носящие имена апостолов, как например от Матфея, были в почете. Наиболее решительной мерой для сохранения высокого значения за старым Евангелием могло послужить прикрытие его авторитетом всего апостольского состава.

Как мы указывали выше, еврейское Евангелие плохо охранялось. Всякая иудействующая секта в Сирии делала в нем сокращения и добавления, так что правоверные описывали его то как интерполированное и более длинное, чем Евангелие Матфея, то как урезанное. Особенно у эвионитов второго столетия, еврейское Евангелие достигло последней степени изменения. Эти еретики составили греческий текст, обороты которого были неловки, тяжелы и преувеличены, и притом они не уклонились от подражания Луке и другим греческим евангелистам. Так называемые Евангелия "от Петра" и "согласно египтянам" происходят из того же источника; они также носили апокрифический характер и невысокой пробы.