VII О ПРОЗОРЛИВОСТИ И ВИДАХ ЕЕ

VII

О ПРОЗОРЛИВОСТИ И ВИДАХ ЕЕ

ЗАКРЫВАЯ входы в сердце, поставив там стражем обнаженный от воображения и размышления, но вооруженный молитвою и именем Иисуса Христа ум, подвижник вступает в борьбу со всяким влиянием и всяким помыслом, исходящим извне. В этом сущность умного трезвения. Цель его — борьба со страстями. В более широком и всеобъемлющем смысле победа над страстями достигается хранением заповедей Христа; но в данном случае мы говорим о специальном образе аскетического трезвения, которое начинается после того, как подвижник, пройдя известные этапы духовного развития, оставит воображательную молитву по первому образу, а затем и по второму, осознав на опыте и его несовершенство.

Хранение ума и сердца от всяких помыслов сопряжено с длительной борьбою, чрезвычайно трудною и тонкою. Человек, живущий среди бесконечного множества самых разнообразных влияний и впечатлений, вследствие постоянной смены этих влияний и впечатлений, не постигает ни рода их, ни силы. Но подвижник, делатель умного безмолвия, в своем отвлечении от всего внешнего, в стремлении в течение дня и ночи довести число приходящих извне впечатлений до последнего возможного минимума, удаляясь для этого от любопытного смотрения на внешний мир, от слышания посторонних бесед, от чтения книг, всею силою сосредотачивается на своем внутреннем бытии, и там вступает в единоборство с помыслом. Только при этом условии можно познать его род и силу, иногда колоссальную. Недостаточно внимательный внутренне человек весьма легко подпадает влиянию помысла и становится его рабом. Чрез склонение своей воли к помыслу человек уподобляется духовно и даже отождествляется с тем духом, энергия которого заключена в помысле. Принимая душою страстный помысл, который очень часто есть результат демонического влияния, человек чрез то становится орудием демонического действия.

Глубоко молящийся ум иногда чувствует приближение извне какого-нибудь духа, но если молитвенное внимание не нарушилось, то он отходит не воспринятым, так что не может после молитвы сказать человек — кто, зачем и с чем приходил.

Иногда при углубленной молитве происходит нечто трудноизъяснимое. Около ума проходят святоносные явления, которые стремятся привлечь к себе внимание ума, и если ум не отдает им своего внимания, то они как бы говорят уму: «Я несу тебе мудрость и разумение, и если сейчас ты не примешь меня, то, быть может, никогда уже не увидишь меня». Но опытный ум не внимает им никак, и они уходят не только не воспринятыми, но даже и неопознанными. Не знает достоверно ум даже и того, был ли то злой враг или добрый ангел; но он знает из опыта, что остановившись вниманием на рассмотрении принесенной блестящей мысли, он теряет молитву и после уже с великим трудом снова ищет ее. Опыт показал, что в час молитвы не должно останавливаться даже на добрых по виду мыслях, потому что при этом ум непременно встретится с иными помыслами и, как говорил Старец, «чистым не выйдет». Потеря чистой молитвы — ничем невознаградимый ущерб.

Борясь за свою свободу, подвижник ведет брань с помыслом настолько напряженную, что не испытавший сего на опыте не может себе представить. В этой внутренней брани с помыслом, в этом прямом противостоянии ему, при котором душа новоначального нередко претерпевает частичное поражение, а иногда одерживает и победу, подвижник имеет возможность изучить характер помысла до изумительной тонкости, так что хотя он и не совершает делом предложенного ему греха, однако, знает действие (энергию) всякой страсти значительно глубже и тоньше, чем одержимый ею. Последний может в себе и в других, на себе и на других наблюдать выявление энергии той или иной страсти, но чтобы достигнуть более глубокого познания ее, необходимо дойти до того духовного места, в котором пребывает молящийся по третьему образу и видящий всякую страсть в ее зарождении.

Знание страстей, приобретенное чрез преодоление их, приводит к прозорливости от опыта. Но надо заметить, что прозорливость, являющаяся следствием опыта долгой борьбы со страстями, не достигает того совершенства, которое имеет дар прозорливости по особому действию благодати. Первая — по некоторым движениям, по лицу, по отдельным словам, по роду молчания или беседы, по психической атмосфере, создаваемой человеком, узнает о его духовном состоянии; однако, наиболее верным основанием для суждения о человеке имеет беседу с ним, так как в слове его выявится мера подлинного духовного опыта и то, что является следствием лишь внешнего научения. Вторая же, т. е. благодатная прозорливость, все познает чрез молитву и не имеет нужды в присутствии человека.

* * *

В процессе продолжительной внутренней брани подвижник встречается, кроме указанного выше, с тремя видами прозорливости: первый — в силу естественной некоторым людям интуиции, повышающейся от постнического жития; второй — по действию демоническому, и третий — по дару благодати.

Первый вид для благочестиво настроенного и смиренного человека может быть полезен и добрым образом использован, так как содействует более тонкому хранению заповедей Христа в отношении к ближнему. Гордому и страстному он повредит, ибо умножает поводы к страстям и открывает большие возможности их удовлетворения.

Второй вид чрезвычайно опасен для тех, кто его принимает, ибо рано или поздно приведет к болезненному нарушению всех душевных и духовных сил человека, исказив и самый облик его.

Третий вид сопряжен с величайшею ответственностью и является источником многих духовных страданий для своего обладателя. Гордому он вообще не дается.

Все эти три вида прозорливости причиняют страдания. При первом виде, т. е. естественной интуиции, страдания являются следствием повышенной чувствительности нервно-психического аппарата. При втором — в силу вообще разрушительного, разлагающего свойства демонических действий, что становится явным нередко лишь по прошествии долгого времени. При этой прозорливости если и проявляется иногда способность «прочитать» чужую мысль, то все же глубокий внутренний человек остается недоступным. С несколько большею достоверностью она иногда проявляется по отношению к событиям, имеющим внешний характер. Тем, кто ее принимает, она дает случаи к услаждению тщеславием.

Подлинная духовная прозорливость — есть дар благодати. При этой прозорливости открывается глубина человеческой души, часто скрытая от самого человека. Эта прозорливость ни в какой мере не имеет психопатологического характера и причиняет страдания своему носителю только потому, что, как дар Божий, она полна любви, а видеть ей приходится преимущественно «безобразие и бесславие» человека. Это — страдание любви. Имеющие сей дар никогда не стремятся его удерживать; им чуждо возношение и тщеславие.

* * *

Выше, в предыдущем слове, мы несколько особое место уделили тому виду прозорливости, которая истекает из опыта. Святые Отцы называют его — даром рассуждения и считают высшим аскетическим достижением. Сущность его состоит, с одной стороны, в способности опознать причины того или иного духовного явления, т. е. происходит ли оно от благодати, или от демонических влияний, или в порядке естественного человеческого развития; с другой — в том, чтобы знать порядок духовной жизни, последовательность духовных состояний и их относительную ценность или достоинство.

Дар сей чрезвычайно высоко ценится подвижниками потому, что он всегда является не иначе, как результат долгого опыта борьбы со страстями, опыта больших благодатных заступлений и посещений, опыта многих искушений и вражеских нападений. Он драгоценен в наставниках, потому что враг любит облекаться в образ ангела светла, и редки могущие распознавать его ясно.

Нам известны случаи, когда блаженный Старец Силуан чрез молитву провидел «далече сущая, яко близ происходящая», когда он прозревал будущее человека, или когда ему открывались глубокие тайны души человеческой, о чем могли бы засвидетельствовать многие, познавшие то на себе и еще «сущие в живых», но сам он никогда не только не стремился к этому, но даже и не придавал большого значения. Душа его всецело была поглощена состраданием миру; весь он был сосредоточен на молитве за мир, и в своем духовном бытии дорожил больше всего этой любовью.

* * *

Из долгого общения с блаженным Старцем мы имели возможность убедиться, что ему были ведомы тайны духа, и потому он был действительно «верным наставником». После тех исключительных, нечастых в истории Церкви благодатных посещений, которых он удостоился, после почти полувекового неослабного подвига, в котором он пребывал, после некоторых ошибок, которые потерпел он в течение первой половины своей долгой подвижнической жизни, Старец приближался к той мере ведения, к той мере совершенства, которая делала его несомненной опорой для других.

Он знал иерархию духовных состояний, т. е. последовательность духовного возрастания, что так важно, а подчас даже и необходимо для обеспечения непреткновенного преуспевания. Совсем нередкое явление в духовной жизни и монахов и не-монахов — нарушение или извращение этой иерархии, которое состоит в том, что известное духовное состояние или делание аскетическое удовлетворяет человека, и он отказывается от того, что лежит на пути, как дальнейшая ступень, почитая это новое состояние низшим прежнего, и тем полагает предел своему преуспеванию.

Старец обладал опытным знанием духовного пути. Он указывал на три существенных этапа этого пути: первый — получение благодати; второй — потеря ее, и третий — возвращение благодати или новое стяжание ее чрез подвиг смирения. Многие получили благодать, и не только из пребывающих в Церкви, но и вне Ее сущих, ибо у Господа нет лицеприятия, но никто не сохранил первой благодати, и лишь очень немногие снова стяжали ее. Кто не знает этого вторичного периода, кто опытом не прошел подвига за возвращение благодати, тот, в сущности, не имеет подлинного духовного ведения.

Старец Силуан был богат не только личным внутренним опытом, но и теоретически он был хорошо осведомлен в аскетической письменности Отцов Церкви, и по дару Божию он был не только верен преданию Церкви, но и в нем самом повторился опыт великих Отцов.

Читал он очень мало, он не любил читать, потому что процесс чтения ему мешал молиться; но он любил слушать, так как, не прекращая Иисусовой молитвы, он одновременно мог «внимать» чтению. Слушал он чтение в церкви, во время ночных служб; немного читал у себя в келлии; многое воспринял он чрез живую беседу с другими подвижниками Святой Горы, среди которых было не мало богато одаренных; в тридцатых годах, в течение долгого времени он часто ходил к своему другу схимонаху Кассиану, когда тот жил около Монастыря в «Кипарисах». Отец Кассиан любил и очень уважал Старца, дорожил его приходами и с удовольствием читал ему вслух. Старец многое хорошо помнил из Творений Святых Отцов, что облегчалось для него общностью опыта. Помнить духовное — очень трудно, потому что в духовном бытии слишком мало внешнего выражения, образности, чтобы было на что опереться вещественной памяти; не потому ли всеведущий Господь Свое учение о тайнах Царствия преподавал народу в живых образах действительности и в притчах?… Возможен некоторый суррогат духовного ведения чрез «внешнее научение», что наблюдается у людей с большим интеллектуальным опытом, но, конечно, по-настоящему помнить учение Отцов может только тот, кто и сам все выстрадал, кому дано было свыше опытное познание тайн духовного мира.

Этот «простой» человек из своего долгого борения вышел обладателем глубокого знания и методов и средств подвижничества; это знание, при его духовной силе, сделало его с одной стороны — внутренне свободным от рабства форме, с другой — избавило его от блуждания по чужим дорогам с недоумением и непониманием происходящего.

Много чужих дорог лежит на параллелях единого истинного пути. Много замкнутых, чуждых христианству сфер представляется умному взору подвижника, и не может он в них разобраться, если нет с ним Божественного света. Старец, который в Духе Святом удостоился узреть Христа, который Духом Святым был возведен в видение несозданного света, носил в себе этот свет, и потому с поражающею проницательностью мог распознавать подлинную истину от тех масок и призраков истины, которые неизбежно встречают человека на его духовных путях.