Леня Остапов и его отец
Леня Остапов и его отец
С Леней Остаповым, будущим отцом Алексием, у нас была хорошая юношеская, а потом и взрослая дружба. Он был моложе меня на четыре года. В семинарии его однокурсниками были о. Матфей Стаднюк, Скурат, о. Василий из церкви Ризположения на Донской.
Леня вместе с родителями и сестрой — приемной дочерью родителей, еще младенцем, Натальей, — появился в Москве в 1946 г. Ему было 16 лет. Это был очень молчаливый, застенчивый мальчик, переживший нацистскую оккупацию. Я к тому времени был уже старшим иподьяконом, и Патриарх поручил мне опекать его. Чем я мог ему помочь? Учить его Евангелию не было смысла, — его крестным отцом был сам Патриарх. Я взял на себя труд приобщить его к нашей советской действительности, и для начала дал ему прочитать «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка». Эффект был сногсшибательный. Мы подружились, а с увлекшей нас идеи «поиска стульев» начался наш Церковно–Археологический кабинет. Была у нас тетрадь, в которой мы оставляли друг другу послания, поскольку времени для личного общения днем нам обычно не хватало. Так вот, если в этой тетради появлялась запись: «А я нашел еще один стул!» — это означало какую–то новую выдумку.
У Лени было необыкновенно развито чувство юмора, а также — способность к звукоподражанию (он мог петь оперные арии за всех — от Ленского до Гремина). За столом он часто смешил патриарха своими рассказами. Патриарх смеялся до слез, приговаривая: «Ой, не могу! Как ты сказал? повтори!» Потом, бывало, успокоится, но через некоторое время вспоминает опять и переспрашивает, смеясь: «Так как ты сказал?»
Вот, к примеру, один из его анекдотов. Некий епископ на Святках объезжал епархию и приехал в один женский монастырь. у матушки–игумении был говорящий попугай, который знал молитвы, псалмы, нараспев читал «Блажен муж…», а «Господи, воззвах…» пел на все восемь гласов. Епископу попугай страшно понравился, и он стал просить: <107> «Матушка, благословите на Пасху прислать эту птичку ко мне! У меня будут гости — то–то они порадуются!» Игумения пообещала. «Ну, так я пришлю за ним людей, — сказал епископ, — Мы его укутаем, ничего с ним не случится». На Пасху епископ послал за попугаем. Собрались у него гости — ждут диковинку, — все нет и нет. Да и не удивительно: снег растаял, дороги развезло. Наконец, явились посыльные. Спрашивают их, что так долго. «На переправе, — говорят, — долго ждали». Поставили на стол укутанную клетку с попугаем, развернули. Попугай сидел замерзший, нахохленный, сердито посмотрел на присутствующих одним глазом, и вдруг — как заорет: «Эй вы, там на переправе! Да чтоб вам …» И разразился потоком брани.
Или другая история. Один барин очень любил свою собаку. И нашелся мошенник, который решил на этом нажиться. Он сказал барину, что у него есть один знакомый, который собак учит говорить. Барин заинтересовался: «Что же для этого нужно?» «А ничего, — ответил мошенник — только собака и деньги». Барину очень захотелось говорящую собаку, он дал ему денег, и собака была отправлена на обучение. Прошло какое–то время — барин поинтересовался, как успехи. «Хорошо — говорит мошенник, — уже отдельные слоги произносит, но деньги кончились». Барин дал еще денег. Наконец, нужно было ехать за собакой. поехал мошенник, но вернулся один, без собаки, и сильно расстроенный. «Где же собака?» — спросил барин. «Ах, барин, — вздохнул тот, — и не спрашивайте! Научилась собака говорить, взял я ее, повез, разговорились мы с ней в дороге. Она и спрашивает: «А что мой хозяин? Все ли еще через забор прыгает?» Я говорю: «Как это «через забор»? С чего ты взяла?» А собака и отвечает: «А когда я у него жила, он все время к соседке через забор скакал». Я рассердился, схватил пистолет и пристрелил собаку. «Ну и правильно сделал!» — воскликнул барин.
Своим добродушным юмором Леня легко мог разрядить напряженную атмосферу. Как–то раз выходили все из Крестовой церкви Патриарха и среди прочих был, разумеется, ее настоятель, о. Иеремия. Не помню, уже, что он стал говорить, <108> но Парийский, главный бухгалтер Патриархии, грубо перебил его словами: «Да хватит валять дурака!» [55] Всем стало неловко и неприятно — так сказать старому человеку! А Леня, — ему было лет 16–17 — один нашелся и перевел все в шутку: «Как это вы говорите, «хватит дурака валять»? Дурака никто и не валял — видите, я же стою!»
Я всегда носил портфель — большой, вместительный, потому что, можно сказать, вся жизнь была в нем. Леня называл этот портфель моей «второй ипостасью»: «Если видишь портфель, значит и Константин где–то близко».
В семинарии не без Лениной помощи я заслужил прозвище «рыболова». Ловить рыбу, правда, мне особенно не доводилось, но однажды мы с братом поехали на дачу в Юхнов на реке Угре и там отвели душу. В первый раз пошли ночью, но ничего не поймали. Зато днем рыбалка была очень удачная: в старице, в бочажке, рыба осталась после весеннего разлива и ее там было множество. Очень было интересно смотреть сквозь прозрачную воду, как она хватает наживу. Потом я как–то вспомнил об этом — с этого времени и пошло. <109> А Леня подарил мне книгу «Простейший способ ужения рыбы», на которой надписал: «Ловцу рыб и человеков».
Однажды, когда Леня был в поездке с Патриархом — где–то на юге, выходит Патриарх, видит: сидит он и что–то сосредоточенно читает. «Что читаешь?» — «Да вот, Костя письмо прислал». — «Ну, и что пишет?» — «Не знаю!» — Патриарх подошел, заглянул через плечо: «Прекрасный почерк! Ну–ка дай!» — Взял, посмотрел: «До–ро–гой Ле–ня… Гм… Ну–ну, читай!»
Когда Остаповы купили дом в Загорске, Леня сказал, что повесит на нем табличку: «В этом доме никогда не был Адам Мицкевич». — По Москве тогда шла кампания по развешиванию разнообразных вывесок.
Отец Лени, Даниил Андреевич Остапов находился при Патриархе с мальчишек. В 1914 г. умер его брат — келейник, а он тогда был «самоварным мальчиком» лет четырнадцати, — т. е. ему доверяли ставить самовар. В конце 20–х годов он, по благословению Патриарха, женился, а потом на некоторое время оказался разлучен с ним. В годы войны он был с семьей в Новгородской области и попал под оккупацию. В конце сороковых его неожиданно арестовали, и куда Патриарх ни обращался, не освобождали. И вот ночью Леня ясно услышал голос: «А молитесь ли вы мученику Трифону?» После этого Патриарх спросил у меня, нет ли у нас акафиста мученику Трифону. Я сказал, что, конечно, есть, и принес наш старый, «намоленный» и потрепанный. Потом, разбирая библиотеку в Патриархии, я нашел совсем новый, принес его Патриарху. Он посмотрел и сказал: «Нет, этот вы возьмите, а к тому я уже привык».
Обращение к мученику Трифону, действительно, помогло: Данилу выпустили. Помню, как потом Патриарх говорил слово в день памяти мученика: «Случилась беда в одном благочестивом семействе. Испробовали все средства — не помогало. И вот, чистый отрок ночью слышит голос…» Мученика Трифона почитала вся церковная Москва, все знали, что он никогда не откажет…
Данила Остапов был человек, несомненно, церковный, верующий и по–своему очень преданный патриарху, но <110> очень жадный и исключительно ревнивый. Из ревности он никого к нему близко не подпускал. Помню, как–то мы откровенничали с митрополитом Никодимом, и он сказал: «Меня Данила ненавидит, но как же он ненавидит вас!» Нашей дружбы с Леней он одновременно и опасался, и ценил ее. Больше всего Данила боялся, что я через него буду оказывать влияние на Патриарха (а патриарх Леню обожал).
В Патриархии Данилу Остапова все боялись. Он обладал свойством внезапно появляться в самый неподходящий момент. Буевский, человек утонченный и наблюдательный, как–то сказал, посмеиваясь: «Даниил Андреевич — человек великой мудрости, но и ему свойственны человеческие слабости. Заметьте: он носит ботинки со скрипом!» Действительно, с тех пор все стали прислушиваться и, как только слышали скрип ботинок, прекращали разговоры.
Данила был посвящен во все дела Патриарха, но все тайны унес с собой. Есть легенда, что Патриарх встречался со Сталиным и исповедовал его. Семинарское прошлое Сталина и его своеобразное отношение к Церкви породили несколько подобных рассказов, которые передавались как легенды. Вот один из них. Маршал Василевский был сыном священника. Однажды на заседании военного совета Сталин спросил его: «Маршал, говорят, у вас отец священник?» — «Да, Иосиф Виссарионович, но я с ним не имею никаких отношений!» — «Это плохо. Сын должен заботиться о своем отце» — Последовал вздох облегчения, и с тех пор Василевский регулярно посылал своему отцу подкрепление в виде продовольственных посылок. Это было во время войны. [56] <111> Так что, достоверен ли рассказ об исповеди — не могу сказать, хотя и не исключаю, что это могло быть. Мы тогда были очень дисциплинированны, — лишнего не говорили и не спрашивали. Поэтому у меня нет даже самых малых данных, чтобы что–либо утверждать. Но легенды рождаются не на пустом месте. Существуют какие–то «поля», которые при определенном напряжении становятся как бы реальностью. Естественно, что параллельное сосуществование таких лиц как Сталин и Патриарх Алексий рождало это напряжение. Был у меня в Риме знакомый старичок–священник, который про Сталина сказал: «Это человек рока».