Глава 6 Уроки и парадоксы Иранской революции

Глава 6

Уроки и парадоксы Иранской революции

Тысяча девятьсот семьдесят девятый год, в котором генерал Зия издал указ о начале исламизации Пакистана, останется в истории прежде всего в связи с победой революции в Иране и провозглашением Исламской Республики. Из всех событий современного мусульманского мира иранская революция стала предметом рассмотрения самого большого количества аналитических работ.[544] Их авторы стремятся дать ретроспективный обзор причин, приведших к феномену, которого никто — в том числе и сами действующие лица — не мог предвидеть. В самом деле, в предшествующие годы шахский Иран переживал период великого процветания благодаря повышению цен на нефть, по экспорту которой он находился на втором месте в мире после Саудовской Аравии. Монарх гордился тем, что имел одну из самых мощных в мире армий, оснащенную самыми современными системами вооружения американского производства: Иран, «жандарм» Залива, был призван блокировать советскую экспансию к теплым морям. Технический уход и управление новейшими образцами вооружений требовали присутствия многочисленных американских военных советников. Предоставленный им статус экстерриториальности стал причиной анафемы, которой Хомейни предал в 1964 году шаха, обвинив того в отречении от национального суверенитета. Это стоило Хомейни почти 15 лет ссылки, во время которой имам разработал политико-теологическую концепцию будущей Исламской Республики. В феврале 1979 года он вернется из ссылки победителем на волне триумфа революции.

Модернизация Ирана, однако, имела свои изъяны, несмотря на внешнее благолепие, которое воспевали шахские трубадуры. Диктаторский характер монархии, произвол политической полиции — Савак — сделали невозможными любые дискуссии по вопросу будущего страны. Как ни парадоксально, имперская система правления способствовала быстрому становлению городского среднего класса[545] благодаря системе образования, уровень которого был выше, чем в соседних странах. Этот класс, однако, не имел организации, которая выражала бы его политические интересы. Его представители в лучшем случае могли сделать карьеру чиновника или управляющего в имперских структурах. Полное отсутствие свободы слова, абсолютная невозможность самовыражения тормозили развитие демократической культуры среднего класса. В кругах либеральной и левой интеллигенции жили ностальгические воспоминания о временах Национального фронта, о движении лидера националистов премьер-министра Моссадыка, отстраненного от власти в 1953 году в результате заговора, подготовленного ЦРУ. Устранение Моссадыка позволило открыть дорогу безраздельному господству шаха. Несмотря на ауру своих лидеров, социалисты-либералы не имели ни веса, ни особого политического влияния.

Демократический вакуум способствовал появлению радикальных политических доктрин, особенно в среде студенчества. В 1977 году в Иране было около 175 тысяч студентов, из которых 70 тысяч проходили обучение за границей, большей частью в США. Радикальные доктрины питались в основном из двух источников: марксизма в его различных формах и проявлениях и «социалистического шиизма». Среди иранских марксистов можно было встретить представителей всего спектра международного коммунистического движения: от маоистов до троцкистов и просоветских ортодоксов из партии Туде («Массы»). Все они, однако, были гораздо ближе к книжной культуре пролетарского интернационализма, нежели к самому персидскому обществу. Подвергаясь жестоким преследованиям внутри страны, они были вынуждены заниматься своей деятельностью в эмиграции. Повстанческое движение, начатое в первой половине 70-х годов марксистско-ленинской группой «Федаины народа»,[546] намеревавшейся претворить в Иране в жизнь идеи Че Гевары и Мао, захлебнулось в крови, несмотря на мужество и героизм его участников. Как, впрочем, и везде в мусульманском мире, начало 70-х годов в Иране было отмечено всплеском популярности марксистских идей в кругах стденческой молодежи, имевшей доступ к ценностям европейской культуры. Однако эти идеи не нашли отклика в народе, поскольку подобного рода мысли и убеждения были чужды простому люду. )

Сознавая эту трудность, некоторые из молодых интеллектуалов перенесли на шиизм в его революционной интерпретации свои мессианские ожидания, характерные для коммунизма или тьер-мондизма. Али Шариати, о вкладе которого мы уже говорили, стал наиболее ярким выразителем этих идей. По степени известности и влияния ему нет равных в суннитском мусульманском мире. «Социалистический шиизм», интерпретируемый в духе классовой борьбы, превращал имама Хусейна, казненного омейядским суннитским халифом, в символ народа, угнетенного шахом. Свое наиболее воинствующее выражение «социалистический шиизм» нашел в партизанском движении «Моджахедов народа»,[547] которое прибегало к вооруженным вылазкам наподобие тех, что проводили в начале 70-х годов «Федаины народа». Героическая борьба повстанцев снискала им симпатии среди противников существующего строя, но «Моджахеды» не представляли серьезной угрозы для имперского режима, жестоко подавлявшего их, и имели опору исключительно среди учащихся лицеев и студентов Современные средние классы не признавали такой склонности к насилию и такого радикализма. Тем не менее в отличие от «Федаинов», отказавшихся в своей пропаганде от религиозных лозунгов, «Моджахеды» сумели в начале 80-х годов, на заре существования Исламской Республики, перейти на шиитскую революционную терминологию и перестроить свою организацию. Правда, вскоре они стали одним из самых опасных врагов режима и подверглись беспощадному истреблению.

Ускоренная модернизация страны, обусловленная вливанием в экономику нефтедолларов в связи со скачком цен на углеводородное сырье после октябрьской войны 1973 года, дестабилизировала положение двух социальных групп — традиционных средних классов, оплотом которых был базар, и массы молодых мигрантов, перебравшихся из деревни в городское эльдорадо, но ютившихся в кварталах самостроя и трущобах нижнего Тегерана.[548] Эти две группы лишь частично могли воспользоваться плодами экономического подъема. Базар сумел поживиться за счет роста циркуляции благ и товаров, так как он сбывал их и распределял. Но его сектор рынка сокращался по мере усиления влияния новой современной торговой элиты, связанной с шахским двором: лишь она одна имела доступ к наиболее доходным секторам рынка — торговле оружием и нефтью. Что же касается «раскрестьяненных крестьян»[549] и подавляющего большинства городского люда, то они стали жить лучше, чем жили в деревне, однако огни большого города омрачались для них непрочностью их положения и ужасающими условиями существования.

В культурном отношении обеим группам была чужда современная светская идеология, провозглашавшаяся властями. Средние классы и иммигрантская молодежь воспринимали мир и свое место в нем через ментальные категории шиизма, какими их представляло духовенство. На базарах традиционным центром являлись мечети и имамза-де, гробницы святых, поклонение которым широко распространено в шиизме. На городских окраинах с хаотичной застройкой единственными местами, вносившими относительный порядок в это анархичное пространство, являлись культовые места шиизма, где дети изучали Коран и деяния имамов под началом мулл в чалмах.[550] Здесь религия играла не только воспитательную роль, но и выполняла функцию социального стабилизатора. Она благословляла базарных торговцев на получение прибыли, распределяла милостыню, обучала детей, чьи отцы и старшие братья колесили по городу в поисках заработка. Имперская власть плохо относилась к этим религиозным кругам. Мулл проклинали как «черную» (за цвет их одежды) реакцию, государство сокращало количество медресе и независимых богословских школ, пытаясь открывать современные образовательные учреждения под собственным контролем (в свое время эта попытка вызвала взрыв гнева у ссыльного Хомейни).

В шиизме духовенство имеет иерархию и организацию, во главе которой стоят аятоллы. Самые уважаемые из них являются «источниками для подражания» («марджа-е таклид»). Будучи получателями занята., аятоллы пользуются большой независимостью, прежде всего финансовой, от политической власти, к которой они демонстрируют лишь показную лояльность (кетман). Иначе обстоит дело в суннитском исламе, где власти обычно удается завязать тесные отношения с наиболее видными улемами. Государство назначает их на различные должности, выплачивает им вознаграждение, получая взамен их благословение. В годы правления Мохаммеда Резы Пехлеви к шиитской традиции держаться подальше от власти иранское духовенство добавило специфическую враждебность, порожденную тем презрением, с которым шах относился к муллам. Таким образом, в 70-х годах базар и народные кварталы были средоточием религиозной буржуазии и неимущей городской молодежи — легко узнаваемых слоев, культурно чуждых идеологии игнорировавшего их государства. Эти слои находились под сильным влиянием шиитского духовенства, индифферентного и враждебного к режиму, который не располагал надежными союзниками среди шиитских иерархов — в противоположность ситуации в большинстве суннитских стран.

В своей массе духовенство не разделяло революционных концепций Хомейни, желавшего заменить империю Пехлеви теократией (велаят-е факих), в которой верховная власть принадлежала бы факиху — знатоку исламского закона (за ним просматривалась фигура самого Хомейни). Большинство представителей духовенства во главе с великим аятоллой Шариат-Мадари выступали против этого. Всё, чего они хотели, — это максимальная автономия, возможность верховодить в своих школах, социальных учреждениях и самостоятельно распоряжаться финансовыми ресурсами, на которые претендовало государство. Но они совершенно не помышляли о том, чтобы контролировать власть, теологически рассматривавшуюся как нечистая — до возвращения сокрытого имама, мессии, который наполнит мрачный и низменный мир светом и справедливостью.

Несмотря на проявления политического недовольства и разочарования, имперская система продолжала функционировать без особых проблем до того момента, когда снижение (временное) доходов от нефти в 1975 году (—12,2 %), сменившееся подъемом, вызвало экономическую и социальную напряженность, на которую режим отреатировал широкомасштабной кампанией «борьбы со спекуляцией», нанесшей чувствительный удар базару. Самые известные торговцы были брошены в тюрьмы и публично унижены. С этого времени последние перешли в активную оппозицию к шаху. Их гильдии (аснаф) превратились в мощный канал мобилизации населения на борьбу с монархом. В то же время шах беспокоил и современную буржуазию, заставляя владельцев компаний продавать часть своих предприятий работникам, однако при этом ему не удавалось завоевывать сердца трудящихся. В тот момент, когда его изоляция от вышеназванных, социальных групп возросла, шах понял, что пошатнулась и главная внешняя опора его режима: в ноябре 1976 года в Белый дом пришел Джимми Картер. Бесчинства Савак стали одной из мишеней политики защиты прав человека, проводившейся новым американским президентом. Эта политика выразилась в давлении на Иран с целью добиться политической либерализации режима. Средний класс воспринял этот поворот как конец безусловной поддержки шаха со стороны США. 1977 год явился годом митингов и демонстраций либеральной оппозиции, которые впервые за столь долгое время не подавлялись властями: это была «тегеранская весна» — духовенство почти не заявляло о себе.[551]

Пробудившись первыми от политической апатии, светски настроенные средние классы оказались, однако, неспособными возглавить сопротивление монарху: у них не было партии, которая сумела бы мобилизовать толпу под лозунгами, близкими народным массам, новым горожанам и базари (торговцам). Лидерам Национального фронта не хватало харизмы для привлечения на свою сторону других социальных слоев и классов. Марксистские движения были ослаблены, репрессиями и ссылками. Всё это способствовало разворачиванию активной деятельности той части духовенства, которая шла за Хомейни.

Дальнейшие события, приведшие к бегству шаха и провозглашению Исламской Республики, стали результатом союза исламистской интеллигенции с религиозной буржуазией и неимущей городской, молодежью — союза, сохранявшего прочность до тех пор, пока длился революционный процесс. В противоположность тому, что происходило в эти годы в Египте, исламистское интеллектуальное поле в 1978 году очень быстро перешло под контроль Хомейни, сумевшего свести к минимуму противоречия в собственном лагере. Молодые бородатые инженеры и врачи, египетские собратья которых столкнулись в конце садатовской эпохи с противодействием улемов Аль-Аз-хара, объединились вокруг аятоллы, который смог «перехватить» социалистическую шиитскую риторику Шариати, заговорив об «обездоленных» (мостадафин):у Хомейни этот термин звучал достаточно туманно, обозначая всех, кроме шаха и членов императорского двора.

Слияние молодых интеллектуалов-исламистов и революционного духовенства (при доминировании последнего) породило мобилизационную идеологию: ее лозунги объединяли базари и народные слои в общем ожидании исламской республики и введения шариата. При этом никак не проявляло себя весьма различное понимание данными группами этих лозунгов, обусловленное естественным несовпадением классовых интересов. Динамика же этого альянса между религиозной буржуазией и неимущей городской молодежью под эгидой Хомейни втянула в него и светские средние городские слои, которые, будучи неспособными утвердить свою культурную идентичность, были вынуждены подхватывать господствующий исламистский дискурс, дабы занять свое место в ковчеге революции.

Уникальной чертой иранской революции стала ее способность в борьбе за власть сплотить под своими знаменами различные социальные слои, даже антагонистические по своей природе, и превратить исламистскую идеологию в основной инструмент мобилизации масс в битве против шахского режима. Исламизм не оставил ни единого шанса чуждым своей идеологии идеям. Социальные различия и противоречия дадут о себе знать сразу же после победы революции. Вчерашние союзники один за другим будут устранены от власти единственной группировкой, которая выйдет из этой схватки победителем: набожной буржуазией.

Кульминационным моментом, превратившим всеобщее недовольство шахским режимом в революционное движение под руководством исламистов, которое пошатнуло шахский трон, явилось, казалось бы, незначительное событие — публикация в январе 1978 года одной из столичных газет бранной статьи в адрес Хомейни, находившегося тогда в ссылке в Неджефе (Ирак). Вся оппозиция, включая и средние светские классы, и духовенство, враждебное к концепции велаят-ефаких, встала на сторону аятоллы. И тот не замедлил бросить в бой свои силы: базар закрылся, а демонстрации в священном городе Кум обернулись многочисленными жертвами. Затем в поминальный сороковой день после гибели людей[552] новые демонстрации начались в Тебризе — столице иранского Азербайджана, — которые также закончились жертвами. Так раскручивалась спираль провокаций, репрессий и проявлений солидарности, которые нарастали вплоть до бегства шаха из страны. Благодаря непрерывным манифестациям протеста против имперского режима, Хомейни и его сторонникам удалось возглавить революционное движение. Под прикрытием религиозных лозунгов они смогли вывести на улицы учащихся медресе и представителей неимущей городской молодежи — мучеников, гибнувших под пулями полиции, в то время как торговые гильдии базара выплачивали деньги жертвам и их семьям. Радикализация движения позволила исламистам привлечь на свою сторону широкую сеть мечетей, текийеш хейат.[553] Многие муллы, прежде относившиеся сдержанно к доктрине Хомейни, перешли на его сторону.

Разбросанные по всей стране мечети имели в своем распоряжении более 20 тысяч зданий и помещений, в которых собирались люди, обсуждались слухи, шел обмен идеями. Ничего подобного не, было ни у светской оппозиции, ни у «шиитских социалистов», стремившихся отмежеваться от духовенства. Волей-неволей им пришлось перейти в стан исламистов, подчиниться лидерству аятолл, располагавших основными материальными ресурсами. Лексикон революции становился всё более и более «исламским»: молодежь начала устраивать погромы кинотеатров и магазинов, продававших спиртное, избирая своей мишенью всё, что духовенство объявляло «нечистым».

В течение 1978 года Хомейни смог также изменить свой политик ческий лексикон, с тем чтобы существенно расширить круг своих последователей. Он уже не упоминал о своей доктрине велаят-е факих, которая оспаривалась даже среди духовенства и напугала бы средние светские классы, если бы они только могли ознакомиться с ней и представить себе ее последствия. Зато Хомейни часто говорил об «обездоленных» (мостадафин). До начала 70-х годов этот термин[554] не встречался ни в одной из его работ, ни в одной из произнесенных им, проповедей. Заимствованное им у Шариати (умершего в ссылке в июне 1977 года), это слово станет кличем к сплочению у «шиитской социалистической» студенческой молодежи, с недоверием относившейся к духовенству. Использовав лексику Шариати, Хомейни, который никогда не критиковал этого богослова, пока тот был жив (несмотря на требования многих представителей духовенства),[555] снял последние колебания у значительной части новой исламистской интеллигенции — молодых бородатых врачей, инженеров, техников и юристов. Кроме того, когда он был вынужден покинуть Ирак и отправиться в октябре 1978 года в свою последнюю ссылку в парижский пригород Нофль-лё-Шато, ему удалось привлечь на свою сторону многих исламистских интеллектуалов современного типа, среди которых окажется и будущий — эфемерный — президент Исламской Республики Бани Садр.

Всё это позволило исламистской идеологии сохранить целостность вплоть до свержения старого режима, расширить свою базу поддержки. В ноябре 1978 года Карим Санджаби, один из руководителей партии либералов — Национального фронта, совершил поездку в Нофль-лё-Шато, встав под знамя аятоллы, которого в свою очередь признал в качестве вождя и лидер коммунистической партии Туде. Хомейни тогда заявил, что целью революции является установление «исламской республики, стоящей на страже независимости и Демократии (выделено нами. — Ж. К.) Ирана». В своем заявлении Хомейни использовал термин, который несколько месяцев спустя, при обсуждении вопроса о названии Республики, он объявит чуждым исламу. Кульминационными событиями, отразившими полную исламистскую культурную гегемонию, станут демонстрации против шахского режима 1978 года. Эти даты соответствуют девятому и десятому дням (тасуа и ашура) месяца Мухаррам — дням поминовения шиитами великомученика имама Хусейна. Подчиняясь комендантскому часу, сотни тысяч иранцев по призыву Хомейни вышли в эти два дня на балконы тегеранских домов, оглашая тьму криком «Аллах Акбар» («Велик Аллах»). Всё это свидетельствовало о культурной победе исламизма на «рынке революции», которая спустя один месяц и пять дней прогонит шаха из страны.

Победа исламистской идеологии стала возможной благодаря замечательной способности Хомейни объединять различные религиозные и даже светские составляющие движения, возникшего и подпитывавшегося вначале ненавистью к шаху и его режиму. Каждый из принимавших в этом движении участие надеялся на воплощение своих частных политических мечтаний и так никогда и не был в этом разуверен до начала чисток, последовавших после захвата власти. Напротив, десятью годами позже, во время массовых выступлений протеста против господства правящей партии ФНО в Алжире, схожих по своему размаху с иранскими, мы увидим, что алжирские исламисты оказались неспособными обеспечить долговременный идеологический союз (см. заключительный раздел книги). В скором времени от движения отойдут светские средние классы, произойдет раскол между набожной буржуазией и бедной городской молодежью, что приведет к развалу Исламского фронта спасения (ИФС). В Иране же Хомейни в самом начале стал уделять внимание самым прогрессивным и образованным слоям общества, не разделявшим на первых порах его взглядов. Переход этих групп на сторону аятоллы сыграл решающую роль в свержении шаха. Забастовка в октябре 1978 года работников нефтяной промышленности (кстати, не разделявших идей исламистов) лишила имперский режим материальной базы и ускорила его падение. Торговцы базара, преданные сторонники Хомейни, предоставили оставшимся без зарплаты рабочим финансовую помощь. В Алжире в 1988 году, наоборот, работники нефтяного сектора не стали принимать участия в социальных коллизиях; светские средние классы, третируемые как «дети Франции», очень быстро осознали, хотя им не очень нравилась ФНО, что в случае победы ИФС их ожидает судьба иранских коллег, моментально оказавшихся неблагонадежными в глазах новых властей после провозглашения Исламской Республики.

После возвращения в Тегеран 1 февраля 1979 года Хомейни пришлось считаться с противоречивыми устремлениями огромной толпы, устроившей ему триумфальный прием. Для установления теократического режима ему сначала потребовалось устранить всех своих, союзников. Хомейни назначил временное правительство, доверив в нем пост премьера инженеру Мехди Базаргану, получившему образование во Франции. В это переходное правительство вошли представители средних слоев из Национального фронта — единственные, кто был способен заставить функционировать государственную машину, — и представители духовенства. Однако реальная власть принадлежала Совету Исламской Республики — тайному органу, большинство членов которого составляли улемы, преданные Хомейни. В Совете не было ни одного представителя Национального фронта. В Совете и Партии исламской революции (ПИР), основанной в феврале 1979 года, состояли только представители исламистской интеллигенции, направлявшиеся духовенством. Именно они станут творцами новой официальной идеологии.

Народные слои сыграли важную роль в революции,[556] так как в 1978 году именно они составляли основную массу манифестантов, хотя и были лишены возможности независимого самовыражения.[557] Народные массы физически захватили места, которые ранее были недоступными им в силу социальной приниженности их новых владельцев: центральные улицы города, университет и т. д. Свержение шаха обернулось для этих слоев населения удовлетворением их насущных нужд, повышением уровня жизни, увеличением зарплаты; они заняли квартиры и земельные участки, принадлежавшие ранее «коррумпированным элементам», стали обживать престижные кварталы. Получил признание и «нелегальный» самострой, была отменена плата за коммунальные услуги и т. д. Возглавлявшее их хомейнистское духовенство через комитэ, комитеты общественного спасения Ирана, штаб-квартиры большинства из которых размещались в мечетях и текийе, представляло все эти благодеяния как результ ат заботы исламистов о народе. Вскоре комитэ вместе с созданными в мае 1979 года милицией Партии исламской революции и армией пасдаранов, революционными трибуналами и исламскими фондами («Фонд обездоленных», «Джихад за реконструкцию») стали основной опорой, позвоночным столбом второй власти. Исламские фонды получили в наследство средства финансовой империи Фонда Пехлеви, а также имущество тагутов («демонов») и прочих «распространителей порчи на земле», которые бежали из страны, были повешены или расстреляны. Временное правительство Базаргана не имело никакого контроля над деятельностью этих комитэ, а поскольку оно поставило перед собой задачу восстановить порядок, то есть социальный порядок, воспринимавшийся беднейшей городской молодежью как несправедливый и неправедный, то вскоре оно стало мишенью для ее нападок. К молодежи присоединились и левые движения, усматривавшие в этих учреждениях подобие Советов.

В течение нескольких месяцев светские средние классы и либералы, оказавшиеся неспособными заручиться народной поддержкой, потерпели поражение в политическом и юридическом плане. После мартовского референдума, который провозгласил Исламскую Республику (новое название государству было дано под нажимом исламистов), в августе состоялись выборы Ассамблеи экспертов. Ассамблея находилась под безраздельным влиянием улемов и членов Партии исламской революции. Она разработала Конституцию государства, главнейшими положениями которой были статьи, учреждавшие велаят-е факих и предоставлявшие верховную власть в стране верховному вождю в лице Хомейни. Либералы, часть левых, курдское меньшинство (сунниты) и некоторые представители духовенства выразили свое несогласие с тем, что они считали «реставрацией диктатуры под тюрбаном аятоллы». Столкнувшись с коалицией этих оппозиционных сил и под предлогом того, что шаху был разрешен въезд в США для лечения ракового заболевания (которое, кстати, и станет причиной его смерти), 4 ноября 1979 года 500 студентов, «верных линии имама [Хомейни]», под руководством одного из руководителей ПИР штурмом захватили посольство США. Они удерживали американских дипломатов в качестве заложников вплоть до января 1981 года. Лишенный власти, премьер-министр Базарган вынужден был подать в отставку. В политическом плане его отставка означала признание поражения светских средних классов, которое они уже потерпели на улице. Впоследствии домашнему аресту, под которым он содержался вплоть до своей смерти в 1986 году, был подвергнут и аятолла Шари-ат-Мадари, предводитель улемов, не разделявших хомейнистскую доктрину велаят-е факих.

Таким образом, к концу 1979 года на иранской политической сцене остались только исламистская интеллигенция, бедная городская молодежь и набожная буржуазия. Ускорение революционного процесса, явившегося следствием захвата в заложники американских дипломатов, выразилось в возникновении властных структур, в которых молодежь из народной среды действовала по указке «бешеных» мулл и левых исламистских активистов, радовавшихся захвату американского «шпионского гнезда». Публикация секретных материалов посольства пролила свет на контакты между американскими дипломатами и многими либерально настроенными представителями буржуазии. Это стало поводом для новых громких процессов, казней и конфискаций имущества осужденных. Помимо смены правящего режима, пересмотру подверглась вся система социальной иерархии. Если бы этот процесс пошел дальше, а бедная городская молодежь получила возможность действовать самостоятельно, то есть освободиться от пут исламистской идеологии, к чему ее подталкивали марксистские группировки и «Моджахеды народа», проникнувшие в состав комитэ, то духовенство подверглось бы сильнейшему нажиму, а интересы религиозной буржуазии были бы поставлены под угрозу. Базар вновь занял свои прежние, утраченные к концу правления шаха экономические позиции за счет той части рынка, которая принадлежала ранее крупным тагу там — капиталистам, оказавшимся в эмиграции, в тюрьмах или повешенных после революции.

Левые исламисты и «шииты-социалисты» составили основную интеллектуальную группу, которая, опираясь на неимущую городскую молодежь, могла нарушить единство исламистского дискурса, контролировавшегося Хомейни с начала 1978 года, с тех пор как он стал использовать философское наследие Шариати, представив себя защитником мостадафин, «обездоленных». Для нейтрализации левых была выбрана та же стратегия, что и для устранения Базаргана и либералов: допустить их во власть, а затем саботировать эту власть черрд комитэ, пасдаранав и другие инстанции, контролируемые хомейнистскими группировками. В январе 1980 года при поддержке Хомейни президентом Республики был избран Бани Садр, представитель левых исламистов. Однако уже в апреле группы левых и «Моджахедов», укрепившиеся в студенческих городках, были оттуда изгнаны пасдаранами. Во имя исламистской культурной революции были закрыты высшие учебные заведения под предлогом их очищения от скверны. В мае новый парламент, большинство мест в котором заняли члены Партии исламской революции, стал подлинным центром власти и навязал нового премьер-министра из числа своих людей. Война на истощение позволила избавиться от президента: в июне 1981 года Бани Садру удалось покинуть Иран при помощи «Моджахедов». К концу 1982 года — самого кровавого в истории революции — режим подавит начатое ими в то время восстание, несмотря на серию проведенных «Моджахедами» дерзких покушений, в результате которых были убиты преемник Бани Садра и руководители ПИР. В начале 1983 года руководители коммунистической партии Туде, последние из тех, кто был арестован в ходе кампании по уничтожению левых сил, сознаются в телевизионной передаче, напомнившей московские процессы 1937 года, в том, что они являлись советскими шпионами, признают они и превосходство ислама над марксизмом…

Уничтожение левых исламистов означало запрет на выражение любого инакомыслия в рамках единого дискурса исламистской интеллигенции — Хомейни теоретически обосновал этот принцип, назвав его «вахдет-екалиме» («единство слова»). Эта концепция лишала неимущую городскую молодежь представителя, который мог бы выражать ее интересы в категориях скорее социальных, нежели религиозных, и, противопоставив ее религиозной буржуазии, расколол бы единство исламистского движения, что обрекло бы его на поражение, как это произошло в Египте, а позже и в Алжире. Но, даже лишенные возможности выразить свои чаяния, иранские народные слои сохраняли боевой дух, ожидая удовлетворения своих повседневных чаяний Ведь это они устраивали манифестации за свержение шаха, помогли отстранить либералов и светских лидеров и по-прежнему поддерживали Хомейни. Вторгшись в Иран 22 сентября 1980 года, армия Саддама Хусейна дала режиму возможность в последний раз мобилизовать сторонников верховного вождя, истощив их политически и направив их энергию на «мученичество». Погибая на фронте в плохо обученных частях добровольного ополчения («басиджи»), становясь легкой добычей иракских войск, сотни тысяч самых активных и фанатичных молодых «санкюлотов» отдавали свои жизни за родину и революцию, в то время как миллионы их товарищей гнили в окопах. Эти солдаты второго года Исламской Республики сошли с арены внутренней политики, лишив неимущую городскую молодежь всякой способности к самостоятельным действиям.

Физическая смерть огромного числа этих молодых людей была также символической смертью их социальной группы как коллективного политического актера. Это проявилось в двух плоскостях. Для самой молодежи использование шиизма в политическом плане было внове. Дни памяти о мученической гибели имама Хусейна в Кербеле, отмечавшиеся под влиянием Шариати, а затем — в ходе революции, стали поводом к борьбе против современного воплощения тогдашнего халифа-тирана — нынешнего шаха. Религиозная энергия выплескивалась вовне, будучи направлена на изменение мира, в то время как господствовавшая шиитская традиция была ориентирована на скорбь и плач, достигавшие кульминации в коллективных сеансах самобичевания в дни ашуры. Чудовищная мясорубка войны с Ираком, казавшаяся бесконечной (она продолжалась восемь лет), позволила массам бедной молодежи вернуться к былой традиции мученичества, доведя самоистязание до самопожертвования. Речь уже не шла о преобразовании мира — революция свершилась, но не оправдала надежд молодежи. Стремление к смерти, к подавлению своего «я» санкционировало крах революционной утопии. Этот «смертельный шиизм» приобрел массовый характер в виде самопожертвования басиджи на фронте. Красноречивым свидетельством тому служат письма и завещания добровольцев родным, в которых они, используя исконные выражения шиитской мартирологии, пишут о своем желании оставить этот мир. Здесь в религиозной форме выразилось политическое самоубийство неимущей городской молодежи Ирана 80-х годов.

В свою очередь, режим всячески воспевал мученичество молодых иранцев. Он превратил его в основной источник собственной легитимности — еще в конце 90-х годов об этом напоминали назойливые настенные фрески в «сюрреалистическом» стиле, украшавшие стены крупных иранских городов портретами мучеников, чьи имена сочились красной краской наподобие «кровавого фонтана», украшающего солдатское кладбище в Тегеране. Исламская Республика правила от имени павших за Родину солдат, достойнейших преемников имама Хусейна. Однако эта обездоленная молодежь уже не существовала как организованная политическая сила, что позволяло говорить от ее имени и вместо нее. Тем не менее массы бедной городской молодежи физически не исчезли, напротив, сегодня темпы демографического прироста в Иране — одни из самых высоких в мире. Власти вынуждены принимать меры, которые бы облегчили социальную адаптацию десятков миллионов молодых людей. Эти меры имеют как моральный, так и экономический аспект.

Так, ношение женщинами покрывала и «полного комплекта исламского одеяния» стало обязательным после принятия соответствующего закона в апреле 1983 года, то есть сразу же после разгрома левых движений. Закончив охоту на «безбожников левых», комитэ смогли отныне перестроить свою деятельность и взять на себя обязанности полиции нравов. Активисты принялись устраивать облавы на женщин, «недостаточно укрытых» («бад хеджаби»). Нарушительниц препровождали в революционные трибуналы. Критерии ношения покрывала действительны и по сей день. Эти правила, определяющие длину, форму и цвет женской одежды, вывешены во всех общественных местах. Потенциальные «недостаточно укрытые» обычно принадлежат к секуляризированным средним классам и интеллигенции, тогда как комитэ пополняют свой контингент в народной среде. Последние выполняют, таким образом, отведенную им роль носителей и хранителей ценностей Исламской Республики и в этом качестве притесняют средние классы в отместку за то, что те все-таки сумели сохранить свой социальный статус и культурный капитал. Моральное поощрение обездоленных, которым было доверено культурное подавление общества во имя религии, служит компенсацией за их исключение из политической жизни.

В экономическом плане Исламская Республика привела в действие механизмы материального и морального поощрения, дабы превратить в свою клиентуру ту бедную городскую молодежь, которая совершала революцию и отдавала жизни на иракском фронте. Семьи мучеников могли посылать своих детей в университет без экзаменов. Выделялись пособия на жилье, продукты питания и т. д. Они выплачивались через фонды, подконтрольные духовенству. Получатели этой помощи были, таким образом, всецело заинтересованы в прочности режима и стали бы сражаться ради незыблемости власти хомейнистского духовенства и примыкавшей к нему исламистской интеллигенции: режим представлял интересы религиозной буржуазии базара, которая отныне полностью контролировала экономику, и платил за социальный мир сочетанием субсидий и пуританизма. Однако, как мы это увидим в последней части книги, управление экономикой этой социальной группой привело режим к банкротству и породило социальную напряженность, приведшую Исламскую Республику к кризису и рождению «постисламистского» общества.

Победа исламской революции в Иране стала самым ярким символом социальных потрясений 70-х годов XX века. По сравнению с концом 60-х, когда исламистское движение было маргинальным, а его идеи выражали мало кому известные интеллектуалы, изменения произошли поразительные. Исламизм превратился в главную силу в мусульманских государствах, диктующую свой политический сценарий. Тем не менее в мировых средствах массовой информации еще бытуют представления о фанатичном характере этого движения. Иллюстрациями к этому служат образы мулл в тюрбанах, марширующих с автоматами наперевес. Реальность же весьма многолика. За внешним религиозным единомыслием скрываются противоположные интересы социальных групп, заключивших между собой временные и хрупкие союзы. К тому же международное исламское идейное пространство, формировавшееся в этот момент, не составляло единого блока, каким еще оставался советский блок, а было ареной конфликтов, на которой различные претенденты боролись за гегемонию. На всем протяжении 80-х годов экспансия исламизма, который укреплялся в новых обществах и распространение которого казалось неудержимым, будет сопровождаться обострением его внутренних противоречий.