Адам и Ева
Адам и Ева
Но первой главой Бытия история творения не исчерпывается. Чтобы понять дальнейшее, надо самому что–то создать.
Каждый творец, начиная с ребенка, строящего что–то из кубиков, и вплоть до Микеланджело, знает: творчество требует самоограничения. Создавая нечто, чего прежде не было, вы вынуждены при этом отказываться от всех других возможностей. Вы прилепили изогнутый хобот к голове слона — теперь уже нельзя поместить его сбоку или сзади. Вы решили рисовать простым карандашом — значит, набросок выйдет черно–белым, а не цветным.
От этих ограничений не свободен ни один сколь угодно великий художник. Микеланджело понимал, что никакая оптическая иллюзия не придаст потолку Сикстинской капеллы объем, каким обладали его скульптуры. Он выбрал материал и способ — роспись по штукатурке — и тем самым ограничил самого себя.
В акте творения Бог изобретал материал по мере необходимости, наделяя бытием то, что прежде существовало лишь в Его воображении. Но каждый свободный выбор влек за собой ограничения. Бог избрал пространственно–временной мир, среду с определенными ограничениями, в которой события могут происходить только последовательно. Бог, видящий разом прошлое, настоящее и будущее, выбрал временную последовательность, как художник выбирает холст и краски. И этот выбор определил границы, внутри которых мы живем до сих пор. (Хасиды подобрали специальный термин для добровольного самоограничения Бога — цимцум.)
«И сказал Бог: да произведет вода… душу живую». За этой фразой — множество конкретных решений: рыба с жабрами, а не с легкими, чешуя вместо шерсти, кровь, а не древесный сок. На каждом этапе Творец делает выбор, отвергая альтернативы.
В первых главах Бытие рассказывает, как Бог осуществляет конкретные шаги, делает выбор и вводит ограничения, а затем текст возвращается к уже описанным событиям и повторяет ту же историю, но уже более подробно. На шестой день Бог создал мужчину и женщину, существа, принципиально отличающиеся от всех остальных. Бог сотворил их по Своему образу. Он хотел увидеть в них нечто от самого Себя. Люди задуманы Им как зеркало, отражающее Его облик.
Однако Адам и Ева отличались от прочих тварей не только этим. Из всех созданий Божьих только они имели потенциальную возможность восстать против Своего Создателя. Эти статуи могли плюнуть в ваятеля, эти персонажи могли заново переписать пьесу. Они полностью свободны.
«Человек — великий риск Бога», — сказал один богослов. Другой, Серен Кьеркегор, сформулировал эту мысль так: «Бог, так сказать, связал Себя Своим решением». Почти все, что богословы говорят о свободе человека, представляется верным и в то же время неверным. Как может всемогущий Бог рискнуть? Как может связать самого Себя? И все же творение человека оборачивается поразительным самоограничением Бога.
Перечтем фантазию Уильяма Ирвина Томпсона:
«Вообразите Бога на небесах, окруженного ангельским хором, неустанно воспевающим хвалу… «Я заранее знаю, каким должен быть идеальный мир. Благодаря своему совершенству он будет функционировать четко, словно отлаженный механизм, он никогда не отклонится от Моей воли». Поскольку Божий разум сам по себе совершенен, Ему нет надобности творить совершенный мир — достаточно вообразить его, и сразу же проступают мельчайшие подробности. Но такой мир не представляет особого интереса ни для человека, ни для Бога, и потому Господь продолжает рассуждать: «Но что, если сотворить совершенно свободный мир, свободный даже от Меня? Что если б Я скрыл от этого мира Свое всемогущество? Творение смогло бы жить своей собственной жизнью, его не подавляло бы Мое грозное присутствие? Будут ли эти существа любить Меня? Полюбят ли Меня создания, которым Я не стану предписывать любовь к Себе непреложным законом? Может ли любовь родиться из свободы? Мои ангелы любят Меня, но они все время видят Меня перед собой. А что если сотворить существа, подобные Мне, Создателю? Свободные существа. Однако если наделить мир свободой, возникает опасность: если допустить в этот мир зло, свободное существо может уклониться от Моей воли. Хмм. А что если Я сохраню отношения с этой динамически развивающейся вселенной, если Я и эти существа станем соавторами великой космической драмы? Что если Я разрушу все попытки зла пересилить добро? Ведь даже из зла можно извлечь неведомое, невообразимое благо! Полюбят ли тогда Меня эти новые, свободные создания? Присоединятся ли ко Мне, извлекая благо из зла, новизну из свободы? Что будет, если Я войду в их мир форм и ограничений, мир страдания и зла? Ах, Я и сам не знаю, что может произойти в подлинно свободной вселенной. Решусь ли Я, даже Я, на этот риск во имя любви?»[6]
Почему Адам и Ева восстали? Они жили в райском саду, и если у них и были хоть какие–то причины для недовольства, они могли по–дружески обсудить свои дела с Богом. Но в саду росло запретное дерево с заманчивым названием: «Древо добра и зла». Очевидно, Бог что–то скрывает от них. Какой секрет таится за этим названием? Как узнать, если сам не отведал? Адам и Ева сделали собственный «творческий» выбор: они съели плод, и земля перестала быть такой, как прежде.
Глава 3 Бытия точно передает чувства Бога, вызванные актом непослушания: Он горюет — отношения разрушены, Он разгневан ложью, Он испытывает нечто, весьма напоминающее тревогу: «Вот, человек стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от древа жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно».
Тварный мир при всей его свободе нес в себе некие ограничения, и мятеж, который Адам и Ева изначально считали освободительным, тоже принес с собой определенные ограничения. Их выбор означал разрыв с Богом. Раньше они гуляли с Богом в саду, общались с Ним лицом к лицу. Теперь же, заслышав Его шаги, они поспешили укрыться в кустах. Близость исчезла, ее сменили неловкость и смущение. Нынешнее разочарование человека его личными отношениями с Богом — лишь отголосок того мятежа.
Мы, видимо, не вполне понимаем что за проблема возникает в мире, в котором ограниченная свободная воля сосуществует с волей абсолютной — каждый момент происходит нечто вроде «отречения Бога от власти».
Клайв Льюис