Глава XI ОТНОШЕНИЕ ПОЛОВ И ЕГО ВЛИЯНИЕ НА РАСТИТЕЛЬНОСТЬ

Глава XI

ОТНОШЕНИЕ ПОЛОВ И ЕГО ВЛИЯНИЕ НА РАСТИТЕЛЬНОСТЬ

Из рассмотрения европейских весенних и летних праздников мы можем сделать вывод, что наши грубые предки персонифицировали силы растительного мира в виде существ мужского и женского пола и, в соответствии с принципом гомеопатической, или имитативной, магии, пытались ускорить рост деревьев и растений тем, что представляли свадьбу лесных божеств в образе Короля или Королевы Мая, Жениха и Невесты Троицы и т. д. Поэтому такого рода представления не были просто символическими и аллегорическими действиями или пасторальными пьесками, предназначенными для развлечения и наставления сельской аудитории. Это были магические заклинания, направленные на то, чтобы заставить леса покрыться зеленью, траву — прорасти, посевы — подняться, цветы — распуститься. Естественно предположить, что, чем более инсценировка брака одетых листьями или покрытых цветами фигляров походила на настоящий брак лесных эльфов, тем более действенным считалось и заклинание. Мы с большой долей вероятности можем поэтому предположить, что разнузданность, которой эти обряды, как известно, сопровождались, была не случайным излишеством, а важной составной частью этих ритуалов. Ведь по мнению их участников, брак деревьев и растений не может быть плодородным без полового соединения людей. В современной цивилизованной Европе было бы тщетно искать обряды, справляемые с явной целью содействовать росту посевов. Но более отсталые народы в других уголках мира сознательно использовали отношения полов как средство вызвать плодородие земли, и некоторые ритуалы, которые все еще соблюдаются (или до недавнего времени соблюдались) в Европе, могут быть поняты не иначе как пережитки подобного же образа действий. Это станет ясным из следующих примеров.

За четыре дня до посадки семян в землю индейцы-пипилы из Центральной Америки воздерживаются от общения со своими женами, „чтобы в ночь перед посевом иметь возможность полностью отдаться удовлетворению своих страстей; говорят даже, что определенных лиц специально выбирают для совершения полового акта в тот момент, когда в землю падут первые семена“. В такое время жрецы предписывали индейцам соединение со своими женами во исполнение религиозного долга; в противном случае они лишались права сеять. Единственно возможное объяснение этого обычая таково: индейцы объединяют процесс продолжения рода у людей с аналогичным процессом растений, и тешат себя иллюзией, что с помощью общения полов можно ускорить рост посевов. Когда на побегах риса вот-вот должны появиться цветы, в некоторых частях острова Ява земледельцы с женами ночью посещают свои поля и там вступают в половые сношения, чтобы способствовать росту посевов. Языческое население Лети, Сарматы и других островов, которые расположены между западной оконечностью Новой Гвинеи и Австралией, видит в солнце мужское начало, которое оплодотворяет женское начало, то есть землю. Они называют его Упулера, Господин Солнце, и изображают в форме светильника, сделанного из листьев кокосовой пальмы, который можно видеть в их домах и на священном фиговом дереве. Под деревом лежит большой плоский камень, который служит жертвенником. На некоторых островах на него клали (и продолжают класть) головы убитых врагов. Один раз в году, в начале сезона дождей, Господин Солнце нисходят на священное фиговое дерево, чтобы оплодотворить землю. Для облегчения спуска в его распоряжение предусмотрительно предоставляется лестница с семью ступеньками: ее ставят под деревом и украшают резными фигурками птиц, чей звонкий рожок на Востоке возвещает приближение солнца. В таких случаях в жертву приносится множество свиней и собак; мужчины и женщины предаются разгулу, и среди пения и танцев мистический союз солнца и земли в драматической форме инсценируется посредством реального соединения полов под деревом. Сообщают, что целью праздника является получение от Господина Солнца дождя, изобилия пищи и питья, приращения голов скота, детей и богатства. Возносятся молитвы о том, чтобы божество заставило каждую козу принести двух или трех козлят, умножило число людей, заменило мертвых свиней живыми, наполнило пустые корзины рисом и т. д. А чтобы побудить светило выполнить просьбы, ему предлагают отведать свинины, риса, спиртного и обращаются с приглашением приступить к еде. На Бабарских островах на праздник поднимают особый флаг, как символ творческой энергии Солнца: это — кусок белой хлопчатобумажной материи около трех метров длиной, на котором изображен мужчина в соответствующей позе. Было бы несправедливым видеть в этих оргиях простую вспышку необузданных страстей. Их, несомненно, организуют сознательно и с должной торжественностью, так как считают, что они способствуют плодородию земли и благополучию людей.

Чтобы добиться плодородия деревьев, применяются те же средства, что и для стимулирования роста посевов. Когда в некоторых уголках Амбоины состояние гвоздичных плантаций указывает на то, что урожай будет скудным, мужчины ночью нагими отправляются на плантации и там с криками „Больше гвоздики!“ предпринимают попытку оплодотворить деревья, как если бы это были женщины. Считается, что это побудит деревья принести больший урожай.

Люди баганда из Центральной Африки верят в существование интимной связи между общением полов и плодородием почвы так твердо, что бесплодную жену они отсылают обратно по той причине, что она якобы мешает плодоносить саду своего мужа. Напротив, супружеская пара, которая доказала свою необычную плодовитость, произведя на свет двойню, считается у баганда наделенной способностью благотворно влиять на плодородие банановых деревьев — основного источника пищи. Некоторое время спустя после рождения близнецов справляется обряд, цель которого — передать банановым деревьям производящую силу родителей. Жена ложится на спину в густую траву рядом с домом и кладет между ног цветок банана; затем приходит муж и своим детородным органом скидывает цветок. После этого они ходят по всей округе, исполняя ритуальные танцы в садах избранных друзей для того, чтобы способствовать обильному урожаю банановых плодов.

Во многих частях Европы справлялись посевные и жатвенные обряды, которые основывались на том же самом примитивном представлении. Например, в день святого Георгия (23 апреля) на Украине священник в рясе в сопровождении других служителей церкви направляется в поля, на которых едва начинают зеленеть побеги, и благословляет их. После этого женатые молодые люди парами ложатся на засеянное поле и перекатываются по нему по нескольку раз в уверенности, что это благоприятствует росту побегов. В некоторых областях России женщины, невзирая на грязь и рытвины, которые могут попасться на пути, тащат по побегам священника. Если духовный пастырь упирается или протестует, прихожане начинают роптать: „Вы что же это, батюшка, не хотите нам добра, не хотите, чтобы у нас был хлеб? А ведь есть-то его вы любите!“ В некоторых районах Германии во время сбора урожая мужчины и женщины, жнущие хлеб, катаются в обнимку по полю. Это, возможно, является смягченной формой древнего и грубого обычая, направленного на то, чтобы сообщить плодородие полям с помощью действий, к которым издавна прибегали индейцы-пипилы из Центральной Америки и к которым до настоящего времени обращаются рисоводы с острова Ява.

Для ученого, который стремится проследить извилистый путь человеческого разума в поисках истины, представит некоторый интерес следующее наблюдение. Верование в симпатическое воздействие полов на растительность, которое побуждало одни народы предаваться необузданным страстям, побудило другие народы попытаться достичь той же цели прямо противоположными средствами. От сева маиса до его жатвы индейцы из Никарагуа вели целомудренный образ жизни: они не приближались к своим женам, спали отдельно от них, не употребляли в пищу соль, не пили ни какао, ни чичу — крепкий напиток из маиса. Этот период был для них, как заметил один испанский историк, периодом воздержания. И до сих пор некоторые из племен индейцев Центральной Америки прибегают к воздержанию в целях содействия росту посевов. Сообщают, что перед севом маиса индейцы-кекчи спят отдельно от своих жен и на протяжении пяти дней не едят мяса; у индейцев-ланкинеро и кайабонеро период воздержания от плотских удовольствий длится 13 дней. Часть немецкого населения Трансильвании также берет себе за правило, что мужчина не имеет права спать с женой в течение всего времени засева полей. Тому же правилу следуют в округе Калотасег в Венгрии: там считается, что если его не соблюсти, то зерно погибнет. Вождь племени кайтиш строго воздерживается от половых сношений со своей женой, пока справляются магические обряды, призванные содействовать росту трав; он уверен, что нарушение этого правила помешало бы всходам подняться до нужной высоты. Когда на островах Меланезии всходят стебли ямса, мужчины спят рядом с садами и не приближаются к женам; войди мужчина в сад, преступив этот запрет, — и плоды были бы испорчены.

Ответ на вопрос о том, почему сходные верования логически приводят разные народы к таким противоположным способам поведения, как строгое целомудрие и неприкрытый разгул, не придется искать слишком долго, если стать на точку зрения дикаря. Если дикарь отождествляет себя с природой, если он не может отделить собственные побудительные мотивы от способов, которыми природа пользуется для того, чтобы воспроизводились растительные и животные виды, он может придти к одному из двух заключений. Во-первых, он может сделать вывод, что, отдаваясь своим вожделениям, он принимает участие в размножении растений и животных. Во-вторых, он может вообразить, что энергия, которую он не израсходует на воспроизведение собственного потомства, образует запас энергии, который другие представители растительного и животного царства смогут использовать для размножения. Так что из одной и той же грубой философии, из одних и тех же примитивных представлений о природе и жизни дикарь может прийти к разным формам поведения.

Читателям, воспитанным в религиозной традиции, пропитанной аскетическим восточным идеализмом, это объяснение обычая воздержания, который при определенных обстоятельствах соблюдают грубые и дикие народы, может показаться искусственным и натянутым. Они могут решить, что его в достаточной мере объясняет представление о нравственной чистоте, которое в их умах столь тесно связывается с соблюдением этого обычая. Они могут вместе с Мильтоном^{45} счесть, что целомудрие уже само по себе является возвышенной добродетелью, что ограничение, которое оно накладывает на один из сильнейших позывов нашей животной природы, выделяет тех, кто способен ему подчиниться, из числа обычных людей и делает их достойными печати божественного одобрения. Но этот ход мысли, каким бы естественным он нам ни казался, совершенно чужд и непонятен дикарю. Если он в иных случаях сопротивляется половому инстинкту, то делает это не из соображений возвышенного идеализма, не из стремления к нравственной чистоте, а ради скрытой, но совершенно определенной и конкретной цели; он готов пожертвовать непосредственным чувственным удовольствием только ради ее достижения. Для доказательства того, что это так, достаточно уже приведенных примеров. Там, где инстинкт самосохранения (дающий о себе знать главным образом в поисках пропитания) вступает в конфликт с инстинктом размножения, первый, будучи изначальнее и важнее, способен подчинить себе второй. Короче говоря, дикарь готов ограничить свои сексуальные потребности ради добычи пищи. Другой целью, ради достижения которой он согласен подвергнуть себя тому же ограничению, является победа на войне. Узду на свои сексуальные вожделения набрасывает не только воин на поле битвы, но и его оставшиеся дома друзья; они верят, что это поможет одержать победу над врагами. Мы вполне осознаем ложность как этого верования, так и веры в то, что целомудрие сеятеля способствует росту посевов. Возможно, однако, что вкус к самоограничению, который эти и подобные им верования, как бы они ни были ложны, привили человечеству, был небесполезен для укрепления человеческой породы. Ведь сила родового и индивидуального характера состоит преимущественно в способности жертвовать настоящим ради будущего, в пренебрежении соблазнами эфемерного удовольствия ради более отдаленного и устойчивого удовлетворения. Чем более упражняют в себе эту способность, тем возвышеннее и сильнее становится характер; высший же героизм достигается теми, кто ради сохранения или завоевания свободы и истины для других, возможно далеких, эпох, отказывается от жизненных удовольствий и даже от самой жизни.