Глава LX МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ

Глава LX

МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ

Не касаться земли. В начале этого труда мы задались целью ответить на два следующие вопроса. Зачем Арицийскому жрецу было нужно убивать своего предшественника? Почему он должен был перед тем, как это сделать, сорвать Золотую ветвь? К настоящему моменту мы располагаем ответом на первый из этих вопросов. Арицийский жрец, если я не ошибаюсь, принадлежал к числу священных царей, или человекобогов, в непосредственной зависимости от которых, по единодушному мнению верующих, находилось благополучие общины и протекание природных процессов. Едва ли подданные и участники культа этого духовного владыки отдавали себе ясный отчет в том, какая связь на самом деле существует между ним и ими. Их представления по этому вопросу отличались скорее всего туманностью и изменчивостью, так что мы не могли бы с логической точностью определить это отношение. Эти люди знают — точнее, им кажется, что они знают, одно: каким-то таинственным образом сами они, их скот и их посевы связаны с их священным царем, так что от его благополучия зависит благополучие всей общины вместе с принадлежащими ей стадами скота и полями. И нет в глазах таких людей большего несчастья, чем смерть их правителя от болезни или от старости — ведь такая смерть, по их мнению, возымеет самые губительные последствия для них самих и для их достояния: начнется мор и падеж скота, земля перестанет родить, природное равновесие будет непоправимо нарушено. Для предотвращения этих катастрофических последствий царя необходимо умертвить в полном расцвете сил, чтобы его жизненная энергия, в неприкосновенности перейдя к преемнику, могла обрести в нем вторую молодость и таким образом навеки остаться юной и свежей. А в этом залог того, что равным образом удачно будет передаваться из поколения в поколение молодость и сила всех людей и животных и что в свой черед будут приходить сев и жатва, лето и зима, дождь и солнечная погода. Таковы причины, по которым Арицийский жрец. Царь Леса в Неми, регулярно погибал от меча своего преемника.

Но на второй вопрос пока нет ответа. Что такое Золотая ветвь и почему, прежде чем убить Арицийского жреца, кандидат на его титул обязан был ее сорвать? Попытаюсь на него ответить.

Назовем для начала два предписания, или табу, которые, как мы уже знаем, регулировали жизнь священных царей и жрецов. Первое из этих предписаний, к которому я хочу привлечь внимание читателя, запрещает богочеловеку касаться земли ногами. Это предписание распространялось, в частности, на верховного жреца сапотеков в Мексике. Любое его прикосновение к земле было равносильно профанации его святости. Никогда не ступала на землю нога правителя Мексики Монтесумы: знатные ацтеки постоянно носили его на своих плечах, а в местах, где их повелитель сходил на землю, подстилали ему под ноги роскошный ковер. Прикосновение к земле считалось неслыханным позором для микадо. В XVI веке из-за такого проступка микадо был лишен трона. Вне пределов дворца слуги носили микадо на плечах, а во дворце японский монарх расхаживал по циновкам изумительно тонкой работы. Правителю острова Таити и его жене разрешалось ступать на землю исключительно в их наследственных владениях, потому что земля после их прикосновения к ней также становилась „священной“, При переезде из одного дворца в другой их несли на плечах особые священные люди. Их постоянно сопровождали несколько таких священных слуг, так что, когда носильщикам была необходима смена, король и королева, не касаясь земли, перебирались на плечи других. Недобрым предзнаменованием считалось, если к земле прикасалась нога правителя Досумы; после этого он нуждался в очищении. Персидский владыка в своем дворце ходил по коврам, по которым не имел права ступать никто другой, а вне дворца он разъезжал в колеснице или верхом. Правителя Сиама в древности, чтобы он не ступал ногой на землю, переносили с места на место на золотом троне. Угандийскне цари, их матери и жены в прошлом не имели права передвигаться пешком вне пределов своих обширных обнесенных изгородью угодий. Когда они их покидали, их несли на плечах мужчины из клана буйвола. В путешествии особ королевской крови сопровождали несколько таких мужчин, которые по очереди несли их. Царь садился носильщику на плечи. Когда один царский носильщик уставал, он передавал свою ношу товарищу так, чтобы царская ступня не коснулась земли. Благодаря смене носильщиков можно было передвигаться довольно быстро и покрывать значительные расстояния. Носильщики жили в доме, находящемся на царских угодьях, чтобы в нужный момент быть под рукой. У бакуба, или бушонго, — народности. живущей в южной части Конго, до недавнего времени лицам королевской крови запрещалось ступать по земле: им надлежало сидеть на шкуре, в кресле или на спине ставшего на четвереньки раба так, чтобы их ноги обязательно покоились на ногах других людей. Во время путешествий подданные несли их на себе. В своем доме правитель передвигался по подвешенной на жердях соломенной подстилке. Жрец земли у народа ибо, живущего близ Авка в южной части Нигерии, не имеет права сидеть на голой земле, есть плоды, упавшие на землю; нельзя также бросать в него землей. Согласно древнему брахманскому ритуалу, при восшествии на престол царь наступал на шкуру тигра и на золотое блюдо; на ногах у него были туфли из свиной кожи. С этого момента он на всю остальную часть жизни лишался права ступать по земле босыми ногами.

Однако кроме лиц, постоянно являющихся священными или табуированными, — в силу чего им раз и навсегда запрещено касаться земли ногами — имеется категория людей, которые обладают качеством святости лишь в отдельных случаях. На них интересующий нас запрет распространяется поэтому только на время, когда эти лица источают, так сказать, аромат святости. Так, у кайанов или бахау (центральная часть Борнео) жрецам во время совершения некоторых обрядов запрещается ступать по земле, и им под ноги подкладывают доски. В атмосфере табу живут также воины, вступившие на тропу войны. Например, у некоторых племен североамериканских индейцев воинам во время похода запрещается садиться на голую землю. В Лаосе множество табу связано с охотой на слонов. Одно из них запрещает руководителю охоты прикасаться ногой к земле. Поэтому, когда он спускается со своего слона, ему под ноги охотники подстилают циновку, сплетенную из листьев.

Первобытные вожди явно понимали святость, магическую способность и другие таинственные свойства, якобы присущие священным или табуированным лицам, как какую-то материальную субстанцию, какой-то флюид, которым священное лицо заряжено, как заряжена электричеством лейденская банка. И подобно тому как при соприкосновении с проводником лейденская банка может испустить электрический заряд, священное лицо, по их убеждению, может выпустить свой заряд святости или магической способности при соприкосновении с землей, которая рассматривается как отличный проводник магических флюидов. А для того чтобы этот заряд не был израсходован вхолостую, первобытные народы тщательно следят за тем, чтобы такое лицо не касалось ногами земли. Выражаясь языком теории электричества, такой человек нуждается в изоляции, чтобы не растратить впустую ценную субстанцию, которой он наполнен до краев, как фиал. Во многих случаях изоляция табуированного лица рекомендуется не просто как превентивная мера для его же собственного блага, но и как мера, направленная на благо других людей. Это и понятно: коль скоро святость и табуированность рассматриваются наподобие мощной взрывчатки, которая от малейшего прикосновения может взорваться, в интересах общественной безопасности их действие необходимо ограничить, чтобы сохранить от разрушения все то, что придет в соприкосновение с ними.

Не видеть солнца. Второе правило, о котором стоит упомянуть, запрещает солнцу сиять над головой человекобога. Этот запрет действовал в отношении японского микадо и в отношения верховного жреца сапотеков. Последний „считался богом, которого недостойна была носить земля и над головой которого недостойно было сиять солнце“. Японцы не позволяли священной особе микадо появляться под открытым небом, так как солнце считалось недостойным бросать на него свои лучи. Индейцы Гранады в Южной Америке „до семилетнего возраста содержали будущих вождей и их жен в заточении. Условия заточения были суровыми: им нельзя было видеть солнце в противном случае они потеряли бы право на звание вождя и питаться им разрешалось только строго определенной пищей. Время от времени стража входила в темницу, чтобы задать им жестокую порку“. Наследник престола в Боготе — каковым был не сын правителя, а сын его сестры-с самого раннего детства подвергался суровому воспитанию: он в полном уединении жил в храме, где не мог видеть солнце, есть соль, разговаривать с женщиной. Жил он в окружении стражей, которые внимательно следили за всеми его поступками. Стоило ему нарушить хоть одно из предписанных правил поведения, его объявляли нечестивцем и лишали права на престол. Прежде чем вступить на престол, наследник трона в Согамосо был обязан в течение семи лет поститься в храме, куда не проникал солнечный свет. Чтобы стать перуанским инкой, наследнику престола нужно было месяц пропоститься в темноте.

Заточение девушек в период полового созревания. Любопытно, что одно или оба эти правила (не касаться земли и не видеть солнца) во многих частях света выполняют и девушки в период полового созревания. Так, по обычаю лоангских негров достигших этого возраста девушек заточают в отдельные хижины и запрещают им прикасаться к земле обнаженными частями тела. У зулусов и родственных им племен Южной Африки, если первые месячные начинаются „у девушки во время прогулки, сбора хвороста или работы в поле. она бежит к реке и весь день скрывается в зарослях тростника, чтобы ее не заметил кто-нибудь из мужчин. Свою голову она тщательно укутывает покрывалом, чтобы солнечные лучи не попали на нее и не превратили девушку в иссохший скелет. С наступлением темноты она возвращается домой, где ее на некоторое время подвергают заключению в хижине“. По обычаю племени аванконде к северу от озера Ньяса после первой менструации девочку вместе с несколькими другими женщинами переселяют в затемненную хижину. Пол хижины покрыт высушенными банановыми листьями, и в этом „доме Авасунгу“ (то есть в доме „девушек, у которых нет сердец“) запрещается раскладывать костер.

В Новой Ирландии девушек на четыре-пять лет подвергают заточению в тесных клетушках; все это время они проводят в темноте без права ступать на землю. Вот как описывает этот обычай очевидец: „Я слышал о существовании диковинного обычая, относящегося к некоторым совсем молоденьким девушкам, от местного учителя и обратился к вождю с просьбой отвести меня к их хижине. Хижина эта имела около восьми метров в длину и была обнесена оградой из бамбука и тростника. Над входом в знак того, что хижина находится под строгим табу, был повешен пучок сухой травы. Внутри хижины находились три сооружения конической формы, приблизительно 7–8 футов высотой и 10–12 футов в окружности у основания. Сделаны эти клети были из широких листьев пандануса, пригнанных друг к другу так плотно, что через них почти не проникал воздух и свет. Сбоку в каждом таком сооружении имелось отверстие, прикрытое двойной дверью из сплетенных листьев кокосовой пальмы и пандануса. На высоте около трех футов над землей вместо пола был настлан бамбуковый помост, Нам сообщили, что в каждой из этих клетей было заключено по девушке: узницы оставались там не меньше четырех-пяти лет, не имея права выходить из хижины. Слыша все это, я не верил своим ушам, — рассказанное казалось слишком ужасным, чтобы быть правдой. Я обратился к вождю и сказал, что мне бы хотелось заглянуть внутрь клеток, а заодно увидеть девушек, чтобы иметь возможность подарить им бусы. Он ответил, что смотреть на них — табу для любого мужчины, за исключением их родственников. Но, видно, прельстившись обещанными бусами, он послал за старухой, которая присматривала за узницами и одна имела право отворять двери клеток. Пока мы ждала, девушки недовольным тоном разговаривали с вождем, как будто были с ним в чем-то не согласны и выражали какие-то опасения. Наконец пришла старуха, и выражение лица у нее было, надо сказать, далеко не дружелюбным. Она, по-видимому, неодобрительно отнеслась к просьбе вождя разрешить взглянуть на девушек. Впрочем, ей пришлось подчиниться вождю и открыть дверь. Девушки стали с любопытством рассматривать нас и, получив приказание, протянули руки за бусами. Я, однако, намеренно присел в некотором отдалении от них и вынул приготовленные бусы, так как хотел, чтобы они вышли из клеток и дали мне возможность осмотреть их изнутри. Мое желание создало дополнительную трудность: девушкам во все время заточения не разрешалось касаться ногами земли. Но им очень хотелось заполучить бусы, так что старухе пришлось выйти наружу и набрать хвороста. Она разложила его на земле, после чего подошла к одной из девушек и помогла ей выйти из клети. Старуха поддерживала ее за руку, когда та переступала с одного полена на другое, пока не приблизилась ко мне настолько, чтобы взять протянутые бусы. Я пошел осмотреть внутренность покинутой ею клетки, но едва мог просунуть в нее голову — такой спертый там был воздух. Клеть была вычищена, и за исключением нескольких коротких стволов бамбука для хранения воды, в ней не было ничего. Пространства девушке хватает лишь на то, чтобы сидеть на бамбуковой платформе на корточках или лежать поджав ноги. Если прикрыть дверь, то в клетке, пожалуй, не видно ни зги. Выходить из клети девушкам позволяется всего один раз в день для того, чтобы обмыться в деревянной лохани или тазе, стоявшем рядом с каждой клетью: они, говорят, сильно потеют. Сажают девушек в эти душные клетушки в совсем юном возрасте и держат до тех пор, пока они не достигают брачного возраста. Затем их выпускают на свободу, где их ждет роскошный свадебный пир. Одной из девушек было лет четырнадцать-пятнадцать, она, по словам вождя, провела в своей клети пять лет и скоро должна была выйти на волю. Двум другим было приблизительно восемь и десять лет, и им предстояло высидеть там еще несколько лет“.

В одном из округов Британской Новой Гвинеи (Кабади) „дочерей вождя в возрасте приблизительно двенадцати-тринадцати лет два или три года держат взаперти. Им ни под каким видом не разрешается выходить из дома, в который не проникает солнечный свет“. У двух граничащих друг с другом родственных племен с побережья Новой Гвинеи, ябим и букауа, достигшую полового созревания девушку примерно на пять или шесть недель подвергают заточению во внутренней части дома. Ей запрещается сидеть на полу, чтобы ее нечистота не прилипла к нему; присаживается она на специально принесенное полено. Девушка не имеет права касаться ногами земли. Если ей нужно на короткое время выйти из дома, она обертывается циновками и надевает на ноги две половинки кокосового ореха, которые, наподобие сандалий, прикрепляются к ее ногам при помощи лиан. У отданомов Борнео девочек в возрасте восьми или десяти лет заточают в маленькую комнату или келью и на долгое время лишают всякой связи с внешним миром. Дома отданомов строятся на сваях и освещаются через одно-единственное окошечко, выходящее на пустынное место, так что девочка находится почти в полной темноте. Даже в случае крайней необходимости ей не разрешается покидать комнату, В продолжение всего срока заточения ее не имеет права посещать ни один из членов семьи. Для ухода к ней приставлена рабыня. Время своего одиночного заключения, которое нередко растягивается лет на семь, девочка коротает за плетением циновок или за каким-нибудь другим рукоделием. По причине неподвижного образа жизни ее рост задерживается, и, когда по достижении половой зрелости ее наконец выпускают на волю, лицо ее бывает бледно как воск. Девочке вновь показывают солнце, землю, воду, деревья и цветы, как если бы она только что родилась на свет. На грандиозном пиру в ее честь убивают раба и обмазывают девочку его кровью. В прошлом в Сераме девушек по достижении половой зрелости в одиночестве запирали в темную хижину.

На острове Мабуйаг в Торресовом проливе, когда у девочки впервые наступают месячные, в темном углу дома из веток кустарника делается загородка круглой формы. Девочка — на нее надевают ручные и ножные браслеты, перевязи, венок, а также ушные, нагрудные и спинные украшения из раковин садится на корточки посреди этой загородки, так что видна лишь ее голова. Здесь ей надлежит оставаться в заключении три месяца. Все это время над ее головой не должно сиять солнце, хотя ночью ей разрешается выходить из хижины (в это время меняют ветки кустарника, за которыми она скрывается). Девочка не имеет права касаться руками пищи: ее кормят одна или две пожилые женщины, ее тетки по материнской линии, приставленные для ухода за ней. Одна из этих женщин в лесу готовит для нее пищу на особом огне. Девушке запрещено употреблять в пищу мясо черепахи и черепашьи яйца, но в растительной пище ее не ограничивают. Во время заключения ни один мужчина, включая ее собственного отца, не имеет права входить в дом. По истечении трехмесячного срока служанки на своих плечах относят девочку к пресноводной лагуне, чтобы она не касалась ногами земли. При этом соплеменницы, окружив девочку, сопровождают ее до самого берега. На берегу с нее снимают украшения, после чего носильщицы вносят ее в воду и окунают, а все остальные женщины обрызгивают девочку водой. Выйдя из воды, одна из служанок накладывает для своей подопечной кучу травы. Другая бежит к подводной скале, ловит небольшого краба, отрывает ему клешни и спешит назад к лагуне. За это время там успевают разжечь огонь, на котором поджаривают клешни краба. Служанки кормят девочку жареными клешнями. После этого на нее вновь надевают украшения, и вся компания гуськом шествует обратно в селение: девушка идет между своими старыми тетками, которые держат ее за запястья. Тетки передают ее своим мужьям, один из которых ведет ее к себе домой, где для всех устраивается угощение, и девочке разрешается есть пищу своими руками. На следующих за угощением танцах девочка отплясывает под руку с мужьями теток, которые ухаживали за ней во время заточения.

Аборигены племени яраиканна на полуострове Кейп-йорк в северной части Квинсленда, по имеющимся сведениям, в течение месяца или шести недель содержат достигшую половой зрелости девушку в одиночестве, доступ к ней разрешен только женщинам. Проводит она это время в специально выстроенной для нее хижине, лежа на полу на спине. Из-за того, что ей воспрещается смотреть на солнце, до заката она лежит с закрытыми глазами (в противном случае ей не избежать болезни носа). В течение всего периода заточения, чтобы ее не укусила змея, девочке запрещено есть то, что живет в соленой воде. Ухаживающая за ней пожилая женщина кормит ее кореньями, ямсом и поит водой. У других австралийских племен в таких случаях был обычай по пояс или выше зарывать девушек в землю, вероятно для того, чтобы укрыть их от солнечного света.

Калифорнийские индейцы верили, что во время своей первой менструации девочка „в особой степени наделена сверхъестественной силой, которая далеко не всегда является чем-то вредным и оскверняющим. Часто, однако, они были склонны полагать, что с этим состоянием связаны неблагоприятные последствия. Индейцы не ограничивались тем, что изолировали девочку от семьи и общины, — они пытались напрочь отрезать ее от внешнего мира. Ей, например, строжайшим образом запрещалось оглядываться вокруг себя. Поэтому ходила она с опущенной головой, не глядя на окружающий мир и на солнце. В отдельных племенах девочку закутывали одеялом. Многие из этих обычаев, например запрет прикасаться к собственной голове и чесать ее руками (для этого надо было пользоваться особым орудием), очень сходны с соответствующими обычаями племен северного побережья Тихого океана. В одних случаях девочку кормили женщины, в других она обязана была поститься“.

Индейцы-чинуки, обитатели побережья штата Вашингтон, по достижении дочерью вождя половой зрелости в течение пяти дней укрывали ее от взоров соплеменников. Ей запрещалось смотреть на других людей и на небо, а также собирать ягоды. Существовало поверье, что стоит ей взглянуть на небо, как наступит плохая погода; что, если она вздумает собирать ягоды, пойдет дождь; что, если она повесит свое полотенце из кедровой коры на ель, дерево тут же засохнет. Девочка выходила из дому через особую дверь и купалась о бухте в отдалении от селения. В течение нескольких дней она постилась, после чего в течение длительного времени ей запрещалось есть свежую пищу.

Когда у индейцев-ахт, или нутка, на острове Ванкувер девочки достигают половой зрелости, их переселяют на крытую веранду „и со всех сторон окружают циновками, так что им не видно ни солнца, ни огня. В этой клети они остаются на одной воде несколько дней. Чем дольше девочка остается в заточении, тем большую честь это делает ее родителям. Но если становится известно, что во время этого тяжкого испытания она видела солнце или огонь, она обесчещена на всю жизнь“. На ширмах, за которыми скрываются девушки, нарисованы мифические птицы грома. В течение восьми месяцев по достижении половой зрелости ей не разрешается есть свежую пищу, особенно лососей. Кроме того, она должна есть в одиночестве и пользоваться при этом собственной чашкой и блюдом.

Достигшая половой зрелости девочка из племени тсетсаут (Британская Колумбия) носит широкополую кожаную шляпу, которая заслоняет ее лицо от солнца. Считается, что если на ее лицо попадет солнечный свет или она посмотрит на небо, то пойдет дождь. Кроме того, шляпа защищает ее от огня. который не должен касаться ее кожи. В течение двух лет она живет в отдельной хижине, хотя видеть других людей ей не возбраняется. По истечении этого срока какой-нибудь мужчина снимает с ее головы шляпу и выбрасывает ее. По обычаю бил-кула, или бела-кула (Британская Колумбия), девочка по достижении половой зрелости должна спать в сарае с отдельным очагом. Спускаться в основную часть дома и сидеть у семейного очага ей запрещено. В течение четырех дней она должна недвижимо пребывать в сидячем положении. Днем она постится, но ранним утром ей дают немного пищи и питья. По истечении четырех дней заточения она получает право покидать свою комнату, но только через особое отверстие в полу (бела-кула строят дома на сваях). Ей, однако, еще воспрещается входить в главную комнату. Выходя из дому, она надевает широкополую шляпу, которая защищает ее лицо от солнечных лучей. Считается, что, если свет солнца попадет ей на лицо, это плохо отразится на ее глазах. Она может собирать ягоды на холмах, но еще целый год не имеет права приближаться к реке или к морю. Стоит ей съесть свежего лосося, и она лишится чувств или ее рот превратится в длинный клюв.

При появлении у девочки первых признаков половой зрелости индейцы-тлинкиты (колоши) запирали ее в маленькую хижину или в клетку, в которой, кроме небольшой отдушины, не было другого отверстия. В этом темном и грязном убежище ей предстояло провести год без огня, без движения, без общения с людьми. Приносить ей еду разрешалось только матери и рабыне. Пищу они передавали ей через отдушину, а пить она должна была из кости крыла белоголового орла. Позднее время заточения девушек кое-где было сокращено до полугода, трех месяцев и даже до еще меньшего срока. Чтобы не осквернить своим взглядом небеса, девочка обязана была носить шляпу с широкими полями. Девушка считалась недостойной того, чтобы над ее головой сияло солнце, тлинкиты воображали, что одним своим взглядом она способна принести несчастье охотнику, рыбаку или игроку, обратить предметы в камни и т. д. По истечении срока заточения ее старую одежду сжигали и вместо нее шили новую. Устраивался пир, во время которого в верхней губе девочки, параллельно рту, делался узкий надрез, в который вставляли щепку или раковину. Коняги — эскимосская народность на Аляске — помещают девушку по достижении половой зрелости в маленькую хижину, где ей предстоит шесть месяцев простоять на четвереньках. После этого хижину несколько расширяют, чтобы девушка могла выпрямить спину и оставаться в этой позе еще шесть месяцев. В течение всего этого времени девушка считалась нечистой и была полностью лишена общения с соплеменниками.

Когда у девочки появлялись первые признаки половой зрелости, гуарани Южной Бразилии на границе с Парагваем зашивали ее в гамаке, оставляя в нем одно маленькое отверстие для дыхания. Завернутая в гамаке, как труп, она пребывала в таком положении два или три дня, пока длились месячные. Все это время ей было строго-настрого наказано соблюдать пост. После этого ее вверяли заботам замужней женщины, которая остригала ей волосы и приказывала воздерживаться от употребления в пищу мяса до тех пор, пока они не отрастут настолько, что скроют уши.

У матако-матагуай (Гран-Чако) при аналогичных обстоятельствах девушка некоторое время проводит в заточении. Она лежит в углу хижины, прикрытая ветвями, ни на кого не глядя и ни с кем не разговаривая; она не имеет права употреблять в пищу мясо и рыбу. Тем временем стоящий перед домом мужчина колотит в барабан. У живущего в Восточной Боливии индейского племени юракаре при появлении у девушки первых признаков половой зрелости ее отец строит рядом со своим домом небольшую хижину из пальмовых листьев. В эту совершенно темную хижину он заточает свою дочь; там она проводит четыре дня, не притрагиваясь к пище.

Когда у девушки из племени макуши (Британская Гвиана) впервые начинаются месячные, ее подвешивают к самому высокому месту в хижине в гамаке. В течение первых нескольких дней ей запрещается выбираться из гамака днем. Зато ночью, чтобы ее шея и другие части тела не покрылись язвами, она должна спуститься разжечь огонь и провести около него всю ночь. Во время месячных она должна поститься. Когда же они пойдут на спад, девушка может спуститься и занять отведенное ей место в самом темном углу хижины. Утром ей разрешается на особом огне и в специальном сосуде приготовить себе пищу. Дней через десять приходит колдун, который, бормоча заклинания и дуя на девушку и на наиболее ценные предметы, к которым она прикасалась, рассеивает чары. Горшки и сосуды для питья, которыми она пользовалась, разбивают, а их осколки зарывают. После первого купания девушка должна дать матери высечь себя тонкими прутьями, не издавая ни единого стона. В конце второго периода ей вновь — но это уже в последний раз — задают порку. Теперь она „чиста“ и может снова общаться с людьми.

Когда зрелости достигает молодая индуска, ее на четыре дня заключают в темную комнату и запрещают смотреть на солнце. Она считается нечистой, так что никто не смеет к ней прикасаться. Меню девушки ограничивается вареным рисом, молоком, сахаром, творогом и несолеными плодами индийского финика. На пятый день утром она в сопровождении пяти замужних женщин направляется к соседнему водоему. Они купаются, натершись соком куркумы, и, возвратившись, выбрасывают из комнаты, где находилась девушка, циновку и другую утварь. Брахманы-рархи (Бенгалия) заставляют девушку во время первых месячных жить отдельно от всех, в частности запрещают ей видеть мужчин. Три дня девушка остается взаперти в темной комнате и подвергается разного рода ограничениям. Ей запрещено есть рыбу, мясо и сладости; питаться она должна исключительно рисом и перетопленным жидким маслом. У тийанов Малабара девушка на протяжении четырех дней с начала первой менструации считалась нечистой. Эти дни она должна проводить в северной части дома — там на подстилке из определенного рода травы она спит в комнате, украшенной гирляндами из листьев молодых кокосовых пальм. Ей составляет компанию и спит с ней в одной комнате другая девушка; но ни к какому другому лицу, дереву или растению она не имеет права прикасаться. Ей запрещается также смотреть в небо, и горе ей, если взгляд ее упадет на ворону или на кошку. Девушка строго соблюдает вегетарианскую диету, не ест соль, финики и острый красный перец. Она вооружена против злых духов ножом, который лежит на подстилке или находится при ней.

Камбоджийцы укладывают достигшую зрелости девушку в постель под москитным пологом, и в ней она проводит сто дней. Обычно, однако, достаточным считается срок в четыре, пять, десять или двадцать дней (если принять во внимание тропический климат и то, что москитный полог пропускает мало воздуха, и этот срок выбежать весьма не просто). Согласно другому сообщению, достигнув зрелости, камбоджийская девушка „входит в тень“. Во время заточения, которое, в зависимости от знатности и общественного положения ее семьи, может длиться от нескольких дней до нескольких лет, она обязана соблюдать целый ряд запретов: не попадаться на глаза незнакомому мужчине, не употреблять в пищу мясо, рыбу и пр. В этот период девушка не ходит никуда, даже в пагоду. Впрочем, в случае солнечного затмения заключение прерывается: девушка получает право выйти из дому и принести обеты чудовищу, которое якобы вызывает затмения, хватая зубами небесные тела. Тот факт, что во время затмения девушке в виде исключения разрешают покинуть место заточения, показывает, насколько буквально соблюдается в данном случае табу, запрещающее смотреть на солнце девушкам, только что достигшим половой зрелости.

Неудивительно, что это широко распространенное суеверие оставило след в преданиях и народных сказках. К числу таких преданий относится древнегреческий миф о Данае, которую отец заточил в подземелье или в медную башню и которая, несмотря на это, забеременела от Зевса, явившегося ей в образе золотого дождя. Сходное предание о своих предках рассказывают сибирские киргизы.^{134} У некоего хана была красавица дочь, которую он держал в темном железном доме, чтобы ее не видел ни один человек. Ей прислуживала старуха. Когда дочь хана достигла девического возраста, она спросила служанку: „Куда это ты так часто ходишь?“ — „Дитя мое, — ответствовала ей служанка, — существует светлый мир, где живут твой отец и твоя мать и много других людей“. — „Будь добра, сказала тогда девушка, — покажи мне этот мир, я никому об этом не скажу“. И старая служанка вывела девушку из дому. Увидев светлый мир, девушка зашаталась и упала без чувств. Тут-то бог устремил на нее свой взор, и она зачала. Разгневавшись, отец посадил дочь в золотой сундук и пустил его по волнам бурного моря (в сказочной стране и золото может плавать). Золотой дождь в греческом мифе и взор бога в киргизском предании символизируют, вероятно, солнце и солнечный свет. Представление, что женщина может забеременеть от солнца, часто встречается не только в преданиях, оно оставило след и в брачных обычаях.

Причины изоляции достигших половой зрелости девушек. Столь распространенные ограничения, налагаемые на девушек при достижении ими половой зрелости, основываются на глубоко укоренившемся страхе, который первобытный человек испытывает перед менструальной кровью. Она внушает ему этот страх постоянно, но особенно при первом своем появлении. Ограничения, которым женщины подвергаются во время первых месячных, как правило, бывают поэтому более суровыми, чем те, которые накладываются на них по этому же случаю в дальнейшем. Выше мы привели примеры страха перед менструальной кровью и основанных на нем обычаев, но так как панический страх, который это периодическое явление вызывает а уме первобытного человека, оказал глубокое влияние на его жизнь и институты, нелишним будет привести еще некоторые примеры.

У одного южно-австралийского племени в районе бухты Встречи существует — или существовало — „суеверие, запрещающее женщинам во время месячных находиться в стойбище. При приближении юноши или мальчика женщина в этом состоянии должна дать о себе знать криком, чтобы он ее обошел. Пренебрежение этим правилом может вызвать со стороны ее мужа или кого-нибудь из ближайших родственников ругань, а иногда и грубые побои, потому что мальчикам с самого детства внушают, что если они эту кровь увидят, то рано поседеют и преждевременно одряхлеют“. Диери Центральной Австралии верят, что стоит женщине во время месячных съесть рыбу или искупаться в реке, как вся рыба в ней вымрет и вода высохнет. Арунта (Центральная Австралия) запрещают женщинам во время регул собирать луковицы растения ирриакура, являющегося главной пищей этого племени. Если женщина нарушит это правило, станет ощущаться недостаток в луковицах.

В некоторых австралийских племенах женщины в период месячных подвергались еще более строгой изоляции и более суровым мерам наказания за нарушение запретов, чем ругань или побои. Так, „в племени вакельбура существует правило, запрещающее женщинам пользоваться теми же дорогами к стойбищу, которыми пользуются мужчины. Всякое нарушение этого правила в любом крупном становище карается смертью. Поступают с женщинами так из-за того ужаса, который внушают регулы. Женщина проводит весь этот период на расстоянии не меньше полумили от стойбища. Она обматывает вокруг бедер ветви тотемного дерева и находится под неусыпным надзором, потому что считается, что мужчина, по несчастной случайности увидевший женщину в этом состоянии, обречен на скорую смерть. Если женщина попалась на глаза мужчине по своей вине, то ее скорее всего ожидала смерть. По окончании месячных тело женщины раскрашивают в красный и белый цвет, и она возвращается в стойбище, украсив голову перьями“.

На Муралуге, одном из островов Торресова пролива, женщина в период регул не имеет права употреблять в пищу все, что связано с морем, а не то рыбаки, по мнению туземцев, ничего не поймают. На острове Галела к западу от Новой Гвинеи женщины во время месячных не заходят на табачные плантации, чтобы это растение не было поражено болезнью. Минангкабау острова Суматра убеждены, что, если женщина в этом нечистом состоянии пройдет мимо рисовых полей, урожай погибнет.

Южноафриканские бушмены полагают, что одного взгляда нуждающейся в изоляции девушки достаточно для того, чтобы мужчины со всем, что у них в руках, навеки окаменели и превратились в говорящие деревья. Скотоводы Южной Африки думают, что если женщина во время месячных выпьет молока, то скот вымрет. Такого же несчастья опасаются, если на землю, по которой пройдет стадо, упадет хоть капля менструальной крови. Во избежание такой напасти женщинам вообще (а не только во время месячных) закрыт доступ в загоны для скота, более того, на пути в селение и при переходе из одной хижины в другую им запрещается пользоваться обычными дорогами. Они должны передвигаться обходными путями, так как по основным дорогам ходит скот. Такие „женские“ дороги можно видеть в любом кафрском селении. У баганда женщине во время месячных также запрещается пить молоко и прикасаться к молочным сосудам; ей нельзя также притрагиваться к вещам мужа, сидеть на его подстилке и готовить ему пищу. Прикоснуться к какой-либо из вещей мужа в такой период все равно что пожелать ему смерти или прибегнуть с этой целью к настоящему колдовству. Стоит ей притронуться к любому из таких предметов, и муж наверняка заболеет; если она прикоснется к его оружию, в ближайшей битве его ждет верная смерть. Далее, баганда не позволяют женщинам в период регул брать воду из колодца из боязни, что вода в нем высохнет, а сама виновница, если она не исповедовалась в этом прегрешении и колдун не принес искупительную жертву, заболеет и умрет. По обычаю акикуйю Британской Восточной Африки,^{135} если у женщины, разжигающей новый очаг, окончание постройки новой хижины случайно совпало с месячными, хижина не позже чем на следующий день должна быть снесена. И ни при каких обстоятельствах эта женщина не имеет права оставаться в ней на вторую ночь, так как это навлекло бы проклятье на нее и на весь дом.

Согласно Талмуду, женщина, проходящая в начале своего месячного цикла между двумя мужчинами, становится причиной смерти одного из них. По мнению ливанских крестьян, женщина в этот период является причиной многих бедствий: если на цветы попадает ее тень, они увядают, а деревья засыхают; даже змеи замирают в неподвижности под ее взглядом. Если такая женщина сядет верхом на лошадь, животное умрет или по крайней мере на долгий срок станет непригодным для работы.

Гуайкери на реке Ориноко верят, что все, на что наступит женщина во время регул, ждет верная гибель и что стоит мужчине ступить на место, по которому она прошла, как у него сразу же распухнут ноги. У индейцев бри-бри Коста-Рики замужние женщины во время месячных пользуются в качестве посуды только банановыми листьями; они выбрасывают использованные листья в уединенном месте: если их найдет и съест корова, то считается, что животное зачахнет и умрет. Для питья они также должны пользоваться особыми сосудами: ведь всякого, кто позже выпьет из них, ждет якобы неминуемая смерть.

По обычаю большинства племен североамериканских индейцев, во время месячных женщины уходили со стойбища или селения и оставались за его пределами до тех пор, пока оставались „нечистыми“. Они жили в особых хижинах и под навесами. В этих жилищах они в одиночестве принимали пищу. и спали, грелись у отдельного очага и воздерживались от всякого общения с мужчинами, которые со своей стороны шарахались от них как от прокаженных.

Крики и родственные им племена индейцев Соединенных Штатов Америки, к примеру, обязывали женщин в период регул поселяться в отдельных хижинах на некотором расстоянии от селения. Они должны были жить там, рискуя подвергнуться неожиданному нападению врагов и быть отрезанными от своих. Проходить рядом с такими женщинами означало заразиться „самой ужасной и опасной скверной“. Опасность распространялась также на врагов, которые, убив такую женщину, должны были очиститься с помощью священных трав и кореньев. Индейцы-стсили (Британская Колумбия) воображали, что, если находящаяся в этом состоянии женщина наступит на пучок стрел, они потеряют свою силу и даже могут причинить смерть их владельцу; если она пройдет впереди охотника, вооруженного ружьем, его ружье никогда не будет стрелять метко. Чиппева и другие племена Гудзонова залива запрещают женщинам во время месячных находиться в становище, и те поселяются в шалашах из веток. Эти женщины носят капюшоны, полностью скрывающие голову и грудь. Им запрещается прикасаться к домашней утвари и ко всему, чем пользуются мужчины, так как считается, что „своим прикосновением они оскверняют эти предметы, так что их последующее употребление повлечет за собой какую-нибудь напасть“, например заболевание или смерть. Пить они должны из сосуда, сделанного из кости лебедя. Им запрещается ходить по проезжим дорогам и наступать на следы животных. Им „не разрешается ходить по льду рек и озер или проходить рядом с местом, где мужчины охотятся на бобров или расставляют сети, из опасения, что охотникам не будет сопутствовать удача. В этот период женщинам также запрещается есть голову любого животного и ходить по тропинке, по которой недавно провезли на санях или пронесли на спине голову оленя, американского лося, бобра и многих других животных. Нарушение этих запретов рассматривается как тягчайшее преступление, так как считается, что в дальнейшем это лишит охотника удачи на промысле“. Лапландцы также запрещают женщинам в период регул ходить по той части побережья, где рыбаки обычно выгружают свой улов: а эскимосам Берингова пролива кажется, что, если охотники пройдут мимо находящейся в таком состоянии женщины, они вернутся домой с пустыми руками. По той же причине индейцы-каррнер ни под каким видом не позволяют такой женщине пересекать следы животных: в случае нужды ее переносят на руках. Они полагают также, что в источнике или в озере, куда ступила такая женщина, перемрет вся рыба.

У цивилизованных народов Европы вокруг этой таинственной стороны женской природы роятся не менее диковинные предрассудки, чем у дикарей. Содержащийся в самой древней энциклопедии — „Естественной истории“ Плиния — перечень опасностей, связанных с месячными, длиннее, чем у любых варваров. Если верить Плинию, одним своим прикосновением такая женщина превращала вино в уксус, губила урожай, саженцы, целые сады, сбрасывала плоды с деревьев, затемняла зеркала, затупляла бритвы, вызывала (особенно когда луна на ущербе) ржавение железных и медных предметов, губила пчел или заставляла их покидать ульи, вызывала преждевременные роды у кобыл и т. д. и т. п. В разных частях Европы и поныне существует поверье, согласно которому, если женщина во время регул входит в пивоварню, пиво скисает; вино, уксус и молоко, если она к ним прикасается, портятся: приготовленное ею варенье не может долго храниться; у кобылы, на которую она садится, случается выкидыш; бутоны, к которым она прикасается, вянут, а вишневое дерево, на которое она взбирается, засыхает. Население Брауншвейга пребывает в убеждении, что, если при закалывании свиньи присутствовала женщина в таком состоянии, свинина непременно сгниет. На греческом острове Калимнос женщина во время месячных не имеет права ходить к колодцу за водой, переходить через поток и входить в море. Одного ее присутствия в лодке достаточно якобы для того, чтобы поднялся шторм.

Заточение женщин во время месячных недомоганий имеет своей целью нейтрализовать опасные токи, которые в такое время якобы исходят от них. То, что при первой менструации опасность представляется особенно значительной, явствует хотя бы из того, что в таких случаях принимаются чрезвычайные меры предосторожности. Выше мы проиллюстрировали на примерах два таких запрета: запрет прикасаться к земле и запрет смотреть на солнце. Предписания эти направлены на то, чтобы, так сказать, „подвесить“ женщину между небом и землей. Подвешивают ли завязанную в гамаке девушку к потолку, как в Южной Америке, или, как в Новой Ирландии, сажают в возвышающуюся над землей узкую темную клеть — ее в любом случае стараются отделить от земли и скрыть от солнца, чтобы испускаемый ею смертоносный яд не мог отравить эти великие источники жизни. Короче, говоря языком электротехники, ее изолируют для того, чтобы обезвредить. Стремление заточить или изолировать девушку диктуется как соображениями ее собственной безопасности, так и интересами безопасности других. Действительно, считается, что сама девушка пострадает, если вздумает пренебречь предписанным ей режимом. Мы уже убедились, что девушки-зулуски уверены, что если на них во время первых месячных упадут солнечные лучи, то от них останутся кожа да кости; макуси верят, что не успеет девушка нарушить эти предписания, как ее тело покроется язвами. Другими словами, девушка как бы содержит в себе заряд страшной разрушительной силы и, если его не обезвредить, это губительным образом скажется как на ней самой, так и на всех, с кем она соприкасается. Цель всех табу — ради всех заинтересованных лиц удержать этот заряд в границах.

Теми же причинами объясняется соблюдение подобных предписаний священными царями и жрецами. „Нечистота“ девушек, достигших половой зрелости, и святость таких лиц, на взгляд первобытного человека, существенно ничем не отличаются друг от друга. Они являются лишь проявлениями единой таинственной силы, которая, подобно всякой другой силе, сама по себе ни хороша ни плоха, но становится доброй или злой в зависимости от того, как ее применяют. Поэтому таким священным особам (как и девушкам при появлении месячных) нельзя прикасаться к земле и смотреть на солнце по двум причинам: во-первых, из опасения, как бы при соприкосновении с небом и землей энергия, которой заряжены эти люди, не разрядилась с роковой силой; во-вторых, из опасения, что, лишившись заряда энергии, эти лица в будущем потеряют способность выполнять свои магические функции, от чего зависит благополучие народа и окружающего мира. Таким образом, интересующие нас предписания принадлежат к категории уже разобранных в этом труде табу, имеющих своей целью сохранение жизни человекобога, а с ней и жизни его подданных и верующих. Считается, что драгоценная — и вместе с тем подверженная опасностям — жизнь такого лица в наибольшей степени будет находиться в безопасности и останется безвредной, если будет подвешена между небом и землей.