Лекция 15 Изучение

Лекция 15 Изучение

В молитве теологическая работа есть внутреннее, идущее по вертикали снизу вверх, духовное (geistliche) движение человека. В изучении же оно совершается к тому же внешним образом, идет еще и по горизонтали и представляет собой умственное (geistige), душевно-телесное, — если не сказать, плотское, — движение. Теологическая работа может совершаться только в неразрывном единстве обоих этих компонентов. Молитва без изучения была бы пуста. Изучение без молитвы было бы слепо. Теперь (как и подобает, во вторую очередь) мы рассматриваем теологическую работу как изучение.

«Изучение» в том смысле, который здесь важен для нас, означает деятельный, — притом серьезный, усердный, прилежный, — труд человека над определенной познавательной задачей, поставленной перед ним и перед другими людьми. Это участие в попытке ее решить, идущее от его собственного порыва и напора, осуществляемое в свободной склонности и радостной устремленности. Отсюда и узнается, кто есть studiosus и каков он, причем особенно studiosus tbeologiae, а кто нет. Ему и другим дано засвидетельствованное в Священном Писании и возвещаемое в communio sanctorum [1]всех времен и народов дело и Слово Божье; перед ним поставлена Евангелием определенная познавательная задача. Если бы она не была перед ним поставлена, или если бы он перепутал ее с другой задачей, — например, задачей философа, историка или психолога, — и подменил ее ею, он, хотя и оставался бы studiosus [2], но не был бы уже studiosus theologiae. he был бы он им и в том случае, если бы не был studiosus, то есть не принимался бы за эту задачу с тем особенным рвением, о котором мы говорили. Ленивый студент и как теолог — вовсе не студент [3]!

Следует заранее сказать еще о двух общеизвестных вещах, над которыми полезно поразмыслить. Во-первых, теологическая учеба, а значит, и это рвение не есть дело какого-то определенного и преходящего этапа жизни. Его формы могут и должны постепенно изменяться со временем, но человек остается stud, theott до самой своей смерти (Шлейермахер, случалось, и в старости подписывался именно так), — или он не был им никогда. Во-вторых, теологию изучают не для того, чтобы выдержать экзамен и открыть себе доступ к профессии пастора; и не для того, чтобы получить ученую степень с видами на академическую карьеру. Экзамен, если правильно рассматривать его с обеих сторон, — это дружеская беседа старшего студента теологии с младшими на определенные темы, представляющие несомненный общий интерес. И смысл этой беседы в том, чтобы дать младшим ее участникам удобный случай показать, были ли они до сих пор усердны в этом деле и насколько, в какой мере обещают быть усердными и в будущем. Реальная ценность добытой с наивысшими баллами ученой степени тоже зависит исключительно от того, насколько ее обладатель зарекомендовал себя именно как учащийся и насколько он и впредь сможет зарекомендовать себя так, чтобы именно в качестве учащегося оказаться пригодным также и в качестве учителя. Кто изучает теологию, тот делает это потому, что в связи со служением, к которому он призван, независимо от каких-либо практических целей, изучать ее необходимо, полезно и прекрасно. Потому что она так владеет им, что он может подходить к ней только как studiosus.

Изучение теологии нужно понимать как встречу (непосредственную или через книги) и осмысленное общение учеников с их учителями. Учителями, которые, в свою очередь, были учениками других учителей, а те, сами, будучи учениками, опять-таки имели своих учителей, — и так далее, вплоть до тех учителей, которые были учениками прямых свидетелей истории Иисуса Христа, приводящей к цели историю Израиля. Изучение теологии состоит в активном участии в деле широкого сообщества учащихся и учителей в школе тех непосредственных свидетелей дела и Слова Божьего, которые стоят все перед их лицом и перед лицом которых стоят все они. Таким образом, обучение, которое кто-то может здесь и сейчас проходить на лекциях, семинарах, практических занятиях или с помощью книг, это обучение может быть только первоначальным и предварительным, только вступлением в ту школу, в которой перед теми, кто сейчас в ней слушает и читает, многие уже слушали, говорили и писали, обретали знания, обменивались ими друг с другом, учились друг у друга и передавали свои знания дальше. Наконец, самое главное: это обучение может быть только введением в их общий источник и норму — в свидетельство Писания, которое и они уже когда-то, в свое время, своим способом и по мере своих возможностей пытались понять и истолковать. Изучать теологию означает сесть со всеми этими предшествующими студентами теологии, — не разбираясь с ними, а собираясь с ними вместе, — как подобает новичку, на заднюю скамью; настроиться и приготовиться их слушать (они всё еще говорят, даже если давным-давно умерли), чтобы через ими достигнутые и провозглашенные взгляды и усмотрения, через их ободряющие или отвращающие примеры испытать побуждение к собственному видению, мышлению и речи, в ответственности перед Богом и людьми. И, прежде всего, изучение теологии означает пройти уже пройденный ими путь, обратиться к тем истокам, из которых они уже черпали; усвоить ту норму, которой они покорялись, как могли, а значит, внимать самому изначальному свидетельству, которому они учились, становясь учителями, и которому покорялись и подчинялись, каждый сообразно собственному дару.

Таким образом, в первую очередь изучение теологии разделяется на основную беседу, в которой младший или старший студент, — как это уже приходилось делать тем, кто был до него, — должен прямо спрашивать, что именно могли бы пророки Ветхого и апостолы Нового Завета сказать миру, сегодняшней общине и ему самому как ее члену, — и на побочную беседу, в которой студент, будучи не первым, но, — в данный момент, — скорее, последним, кто стоит перед этим вопросом, должен в своем, ожидаемом от него ответе принять косвенные указания, а также и предостережения от всех старых, новых и новейших авторитетов, которые были до него, в виде их библейских комментариев и догматик, их исторических и практических исследований. Но пусть никто не вздумает принять эту побочную беседу за главную — и за деревьями не увидеть леса, перестать слышать за громкими голосами отцов Церкви, схоластиков, реформаторов и прежде всего современных профессоров эхо Божественного Откровения, звучащее в Писании! Однако пусть никто не считает себя также настолько духоносным или, скажем, настолько проницательным и мудрым, чтобы вести главную беседу по собственному усмотрению и обойтись вообще без побочной беседы с отцами и братьями! Излишне говорить, что изучение теологии, поскольку оно всегда должно проходить одновременно в этой главной и в этой побочной беседах, в их постоянном различении и постоянном объединении, требует исключительной бдительности, острого внимания и осмотрительности, но чтобы в маломальской мере овладеть ими и научиться применять их, не хватит и целой жизни. Теперь мы попытаемся одним взглядом охватить различные области и сферы теологии, чтобы рассмотреть так называемые «предметы», или «дисциплины», в ее изучении.

Очевидно, что в первую очередь нужно назвать библейскую экзегезу. Она не вполне совпадает с тем, что мы только что назвали совершающейся в теологии основной беседой: ведь слышание, понимание и утверждение библейской вести — не второстепенная предпосылка, а основная задача всего богословского изучения. Но чтение и разъяснение библейских текстов составляет самостоятельную задачу, и поскольку она встает каждый раз заново, то теология в первую очередь и в особенности есть наука о Ветхом и Новом Завете как собрании текстов, в которых община Иисуса Христа издавна призвана слышать голос изначального и неповторимого свидетельства о деле и Слове Божьем — истоке и норме ее учения и жизни. Но слышать этот голос в его оригинальности, многообразии и единстве она должна каждый раз заново, а значит, должна каждый раз заново прочитывать эти тексты, и для этого она нуждается в библейско-богословской науке. Ибо еще слишком многое могло быть услышано неточно, даже искаженно, или вовсе не услышано. Поэтому библейско-богословская наука должна каждый раз заново, беспристрастно и тщательно прояснять, что же там написано и что этим написанным сказано. При этом всегда должны действовать две предпосылки. Первую предпосылку эта наука вполне разделяет с любым историко-критическим исследованием, к области которых принадлежат и библейские тексты: для чтения и понимания этих текстов она тоже должна добросовестно привлекать все известные и доступные вспомогательные средства, правила и критерии лингвистики и стилистики, всемирной истории, сравнительной истории культуры и литературы. Но и вторая предпосылка этой науки сама по себе является историко-критической; только во всех остальных исторических исследованиях она далеко не общепризнанна, и потому в теологической экзегезе, для которой она существенна, ее приходится применять в определенной степени изолированно. Речь идет о той общей предпосылке, что наряду с другими текстами имеются и такие, которые, по мысли их авторов и по своим особенностям, могут быть прочитаны и объяснены только как свидетельство и провозвестие действительно или мнимо совершившихся посреди всей прочей истории действий и речи Бога, и если кто-то не хочет признавать за этими текстами именно такой характер, он не может вчитаться в них. Предпосылка, что есть тексты, которые сверх того, что они говорят как именно такие тексты, не сообщают ничего существенного, а только лишь несущественное. Во всяком случае, они не поощряют задаваться вопросами о тех фактах, которые стоят за их вестью, «намечаются» в их вести, не зависят от их вести и потому должны быть отделены от нее; они делают ответ на эти вопросы вообще невозможным. Тексты, высказывания которых либо наталкиваются на неверие читателей, то есть на умеренный или крайний скепсис, — в той мере, в какой те их понимают, — либо пробуждают в них веру. Если придерживаться трезвого историко-критического суждения, почему бы не существовать и таким, чисто керигматическим текстам, которые только в качестве таковых и могут подлежать интерпретации? Библейско-богословская наука предполагает, что такие тексты есть и что, в частности, в Ветхом и Новом Завете она имеет дело именно с такими текстами — текстами, чьи высказывания, как и высказывания всех прочих текстов, могут быть приняты к сведению, но которые могут быть по-настоящему поняты не иначе, как либо через отрицание в неверии, либо через принятие в вере. А значит, они могут быть истолкованы только в постоянной оглядке на этот их керигматический характер. Библейско-богословская наука работает не в пустом пространстве, а на поприще служения общине Иисуса Христа, основанной пророческим и апостольским свидетельством. Именно с этой стороны она приступает к этим текстам в ожидании, — не больше и не меньше, — что в них она встретится с этим свидетельством. Причем она (именно об этом идет речь в так называемом «герменевтическом круге») все-таки безоговорочно открыта вопрошанию: может ли, и если да, то насколько, в какой форме, в каких конкретных выражениях исполниться это ее ожидание, а значит подтвердиться тот исключительный характер, каким обладают эти тексты для общины. «Догматическая» экзегеза? Она является ею лишь постольку, поскольку отвергает догму, которая изначально воспрещает ей это ожидание, изначально хочет представить его исполнение как невозможное. «Пневматическая» экзегеза? Разумеется, нет, если она мнит, что способна распоряжаться Писанием, исходя из какого-то якобы присущего ей обладания Духом. Но она может быть названа таковой, если только принимает свободу, обоснование которой должно идти от самого Писания, — свободу обращать к нему вопросы о том самосвидетельстве Духа, которое слышится в нем.

Вторая задача теологии относится преимущественно к тому, что мы назвали побочной богословской беседой, но без чего ни библейская экзегеза, ни исследования в других областях теологии были бы невозможны. Речь идет об изучении истории Церкви, ее теоретических и практических проявлений и исповеданий, а значит, и ее теологии, — о том пути, который прошло христианское познание, этот основополагающий элемент жизни общины, со времен пророков и апостолов и до сего дня. Несомненно, эта история на всем своем протяжении есть также мирская история, всемирная история, и потому она должна исследоваться тем же образом, что и эта история. Но столь же несомненно, что она есть та часть всемирной истории, которая преображена своей особой темой, — а именно библейской вестью, от которой она берет начало: история веры, неверия, лжеучений (Irrglaubens) и суеверия; история провозвестия Иисуса Христа и отречения от Него; история искажения и обновления Евангелия; история повиновения, которое оказывал ему христианский мир и в котором он явно или тайно отказывал ему. Перед лицом этого сообщества святых и грешников, в которое включена, в которое должна сама себя включить и любая ныне существующая община, история Церкви, догматики и теологии тоже составляет необходимый предмет теологических исследований. Одно условие их плодотворности состоит в том, чтобы с волнением и любовью, восприимчивой именно к подробностям этой великой истории, не упуская из виду ни одного ее светоча и ни одной тени, устремить взгляд сквозь все это и неуклонно удерживать его на concretissimum [4]этой темы. Если кто-то не знает и не держит перед глазами эту тему, может ли он понять и представить историю Церкви? Другое условие состоит в том, чтобы осуществлять замечательную программу Готфрида Арнольда [5]по написанию «беспристрастной истории Церкви и ересей» лучше, чем он сам, занявший (следуя с точностью до наоборот принятой до него обычной методике) позицию не за Церковь и против еретиков, а за еретиков и против Церкви. Богословская история вообще не должна стремиться вершить Страшный суд; она также не должна пытаться осмыслить историю общины в период между первым и вторым пришествием Господа сообразно какой-либо воспринятой ею философской идее, как это, в частности, попытался сделать великий Ф. Хр. Баур [6]. Она просто должна увидеть и показать, что — и до какой степени — и в этой истории всякая плоть была и есть как трава и как цвет полевой (Ис 40:6): в ней всё преходяще, но все-таки изначально и в своем устремлении к цели всё никогда не совершалось и по сей день не совершается абсолютно вне обетования прощения грехов, абсолютно вне упования на воскресение плоти. Радуясь со всеми радующимися и плача со всеми плачущими (Рим 12:15), она спокойно откажется от всецелого прославления здесь и от всецелого осуждения там, чтобы тем самым дать высказаться тем, кто жил, мыслил, говорил и действовал прежде нас. Когда богословская история изучается и разъясняется именно так, она вторичным и вспомогательным образом тоже служит собиранию, воздвижению и миссии общины в настоящем и в обращенности к будущему. И в этой перспективе теология тоже может ей помочь.

Название, ставшее общеупотребительным для обозначения третьей основной задачи теологии, — «систематическая теология», — есть деревянное железо — постольку, поскольку при изучении догматики и этики, о которых здесь идет речь, никоим образом нельзя приходить к построению и провозглашению некоей системы христианской истины, подлежащей выведению из какого-то одного определенного понятия. В общине не должны господствовать ни одно понятие, ни один принцип, но только Слово Божье, засвидетельствованное в Писании и живущее Святым Духом. Однако в этой посвященной Ему науке речь должна идти не только о том, чтобы принять Слово к сведению при изучении Святого Писания и обсуждении достигнутых прежде знаний. Оно должно быть осмыслено — и притом осмыслено упорядоченно, основательно (ordentlich), в своей внутренней взаимосвязанности, в той прозрачности и наглядности, с какой оно само являет себя. «Упорядоченно» — не значит так, как это на первый взгляд позволяет предположить слово «систематически»: включая, заключая и исключая. Упорядоченная догматика и этика не включает, не заключает и не исключает; напротив, она, подобно библейской экзегезе и церковной истории, является открытой и открывающей наукой. Действительно, в любом настоящем, по всему фронту, она ожидает и чает будущего осмысления Слова Божьего, которое будет лучше, то есть вернее, всеохватнее, глубже, чем доступное ей в каждый данный момент. Не может она претендовать на упорядоченность и тогда, когда она осмысливает и интерпретирует Слово Божье сообразно какой-либо так называемой общепризнанной философии или сообразно каким-либо — выдающим себя за действительные — пожеланиям, притязаниям и постулатам церковного управления. Она должна во всякое время трудиться упорядоченно постольку, поскольку в своем осмыслении Слова Божьего всякий раз точно придерживается им самим предписанного порядка, формы, архитектоники и телеологии, делая именно этот порядок зримым и действительным для своего времени, а значит, для пути познания, принятого в современной ей общине. Она мыслит свободно и призывает общину, со своей стороны, мыслить и говорить свободно — в пространстве той свободы, которая во всякое время дается ей Словом Божьим. Поскольку при изучении так называемой систематической теологии ожидается всякий раз новое познание этого порядка и обретение, удержание, расширение основанной на нем свободы, теология и в занятиях, связанных с этой задачей, означает служение общине и внутри общины. Она служит существенности и существенному обновлению, очищению, сосредоточению и уточнению тех высказываний, которые должны осуществляться в ее провозвестии.

Наконец, «практическая теология», — об этом свидетельствует ее название, — есть теология, переходящая в практику общины, а именно в ее провозвестие. Называя ее в последнюю очередь, мы не хотим сказать ни того, что будто, вслед за Шлейермахером, усматриваем в ней «венец» теологических исследований, ни того, что в ней нужно видеть просто факультативный привесок к прочим богословским дисциплинам. Если смотреть с точки зрения человеческого усилия как такового, здесь, как и везде, мы находимся на периферии; если же смотреть с точки зрения предмета, здесь, как и везде, мы находимся в центре существа дела. Особую проблемную область практической теологии составляет то, что сегодня несколько высокопарно именуют «речевым событием» и пытаются — совершенно ни к месту — выдать за основную проблему экзегезы, а то и догматики. Однако его место здесь, в практической теологии. Здесь встает вопрос: каким образом надлежит служить в общине, а через нее и в окружающем ее мире, человеческим словом — Слову Божьему, узнаваемому из того, как оно засвидетельствовано в Библии и в истории Церкви, и осмысленному в его нынешнем самопроявлении. Речь не идет о праздном вопросе, каким образом провозвестники Слова могли бы «подойти» к тому или иному человеку, «достичь» его этим Словом. Речь о том, каким образом они своим указанием на его, Слова, пришествие, могли бы исполнять обязанность служения этому Слову, которое «доходит» до каждого человека не иначе, как в своей собственной свободе и силе. Именно в этом состоит проблема речи, которую приходится вести тем, кто берется возвещать Слово. Она должна отвечать двум условиям: чтобы указать на Слово Бога к человеку, она должна иметь характер возвещения; чтобы указать на Слово Бога к человеку, — характер обращения. Она может быть речью провозвестия Слова лишь тогда, когда, исходя из источника своего провозвестия, она выражается предельно необычно, а исходя из своей цели — вполне обыкновенно. Когда она звучит празднично и буднично, сакрально и профанно. Когда она есть речь, пересказывающая историю Израиля и Иисуса Христа, и в то же время речь, вплетающаяся в жизнь и поступки сегодняшнего христианина и человека. Когда ее содержательно усваивают через экзегезу и догматику и формально научаются ей через общепринятую в каждую конкретную эпоху психологию, социологию и лингвистику. Когда она есть язык Ханаана и египетская, вавилонская, в каждый данный момент времени «современная» обыденная речь. Так как она должна указать на Слово, идущее от Бога к человеку, она всегда имеет уклон от первого ко второму (и ни в коем случае — наоборот); но никогда первое не существует без второго, как и второе никогда не существует без первого: всегда первое и второе! Чтобы искать и найти, выучить и применять эту речь, существенно необходимую для провозвестия общины в проповеди и беседе, молитве и евангелизации, мы изучаем также — и также на протяжении всей жизни! — практическую теологию.

В заключение заметка на полях относительно всего того, о чем мы сегодня говорили: при изучении теологии слишком бодрые и наивные умы — как справа, так и слева — могут и должны каждый раз заново открывать для себя, что в этом деле все обстоит несколько сложнее, чем им бы хотелось. А слишком меланхоличные и изощренные умы (тоже каждый раз заново!) могут и должны открывать для себя, что здесь опять-таки дело обстоит намного проще, чем они, насупившись, хотели бы его видеть.