С. Н. Булгаков о проблеме кризиса культуры С. В. Колычева

С. Н. Булгаков о проблеме кризиса культуры

С. В. Колычева

С. Булгаков, предвосхищая шпенглеровскую концепцию культурного «заката Европы», в своем труде «Догматическое обоснование культуры» исходит из того, что противоречие между культурой и цивилизацией коренится прежде всего в человеческом сознании. В результате грехопадения самосознание человека оказалось трагически расколотым. Само Бытие дало трещину, родилось противоборство Духа и Плоти, пронизавшее все историческое развитие человечества.

Два полюса человеческой жизни, по Булгакову, противостоят друг другу в борьбе за душу мира и судьбу человека. Они существуют совместно, но проявляются в разных гранях человеческого сознания. Один – это Вавилонская башня «мещанской» цивилизации, другой – это религиозно обоснованная творческая культура, имеющая трансцендентные задачи – одухотворение и преображение Вселенной.

Цивилизация – приспособление к условиям природной жизни. Культура – это отношение человека к миру и самому себе, когда человек налагает на творчество печать своего Духа. Культура и цивилизация не имеют четкого разграничения. Булгаков пишет: «Нет абсолютной культуры и абсолютной цивилизации, потому что человек не может быть ни до конца рабом, ни до конца творцом»[684]. Прообраз раскола самосознания – конфликт между Каином и Авелем. Это один из первых примеров вечного противоборства свободы духа и необходимости успеха, духа и плоти, добра и зла, терпимости и насилия, мира и войны, чистоты и порочности, закона и благодати, Бога и Дьявола.

На первом пути человек уподобляется средству, технике, он – лишь винт государственной машины. Такого человека можно назвать tehnoantropos. Это – «путь рабства миру, путь Каина и каинитов, ковачей и изобретателей орудий»[685]. Человек – homo faber, изготовляющий орудия и подменяющий цели жизни средствами их достижения. Н. А. Бердяев отмечал в этом парадокс истории, так как технические средства подменяют смысл творчества и культуры, но само происхождение культуры неизбежно связано с изобретением орудий, то есть первой техники. Но переоцененные средства извлечения полезности для удобств цивилизации неизбежно превращают «человека-творящего» в «человека-убивающего»: природу, мир, красоту, гармонию, дух. Человек сильной руки и плоти вытесняет человека сильного духа и творчества. Таков «модернизированный человек» – хищник (по Шпенглеру – Raubter), который творит культуру, но в то же время выковывает цепи цивилизованного варварства. Об этом же пишет Г. П.Федотов: «Голая, бездушная мощь – это самое последовательное выражение каиновой, проклятой Богом цивилизации»[686].

Второй путь – это «путь культуры, путь народа Божия, творящего мир по боговдохновению»[687]. Это потомки Авеля, вечно гонимые и притесняемые. Это подвижники духа, святые и мученики Церкви Христовой.

Творцами и хранителями культуры и ценностей эпохи считались русские интеллигенты. Но в статье «Религия человекобожия у русской интеллигенции» Булгаков пишет: «Ни в одной стране в Европе интеллигенция не знает такого повального массового индифферентизма к религии, как наша[688]. Господствующая вера русской интеллигенции – это «рационалистический атеизм», слепая вера в научность, без веры в божественное, трансцендентное. Философия же имеет корни в религии, в познании трансцендентного, являющемся всеобщей необходимостью для всякой твари, заложенной в ее душу Богом.

«Наше русское неверие обычно остается на уровне слепой догматической веры», – писал Булгаков. Многие с легкостью становятся атеистами, по словам Достоевского, «как бы… никак не замечая, что уверовали в нуль. происходит это из боли духовной, из жажды духовной, из тоски по высшему идеалу, по крепкому берегу». Это психология экзальтированных людей, ждущих осуществления Царствия Божьего на Земле, Нового Иерусалима и расчищающих для него дорогу, не останавливаясь ни перед чем. Состояние умов в России отражает, по словам Булгакова, «драму Богоборчества и Бого-отступления, составляющую нерв новой истории: перед ними бледнеют и отступают на задний план все великие политические и социальные интересы, вздымающие волны и рябь на груди исторического моря»[689].

По мнению Булгакова, эта духовная борьба составляет основную тему и содержание новой истории: «Наша историческая эпоха не имеет себе подобной в истории. не было еще такого сознательного и непримиримого стремления свести человека на землю и опустошить небо. Если бы нужно было выразить духовную сущность нашей эпохи в художественном образе, в картине или в трагической мистерии, то эту картину или мистерию следовало бы назвать «Похороны Бога, или Самоубийство человечества»[690].

В этих образах Булгаков показывает, на что покушается человечество и какую судьбу оно себе готовит. «Почему же похороны Бога превращаются в похороны самих похоронщиков?» – спрашивает Булгаков – и сам же отвечает: «Потому что, хороня Бога в своем сознании, они вынуждаются хоронить и божественное в своей душе, а Божественное есть действительная, реальная природа человеческой души. Можно думать о себе как угодно, считать себя человековидной обезьяной, рефлексом экономических отношений, автоматической машиной, куском материи». но он (человек) не перестает быть тем, кем его создал Творец, «наделив его запросами и свойствами высшей духовной природы»[691].

«Но в душе такого человечества, потерявшего Бога, должна быть зияющая рана и страшная пустота, ибо оно «не может заглушить в себе голоса вечности, жажды абсолютного содержания жизни»[692], истинного источника духовного исцеления. Поиски такого источника в «умственных завоеваниях» или в религии «человекобожества» – попытки построить дом на зыбкой почве.

Булгаков спрашивает: «Добилось ли человечество гармонии и счастья, покоя и радости? И отвечает: «Напротив, оно приобрело морщины напряженной тревоги, мучительной тоски. страха смерти, которые легли на его челе». Булгаков сравнивал свое время с эпохой упадка Римской империи, которая была насыщена неверием и пессимизмом. «Теперь снова сумерки надвигаются над человечеством, уходящим в удушливое подземелье, и изнемогающим там от ига жизни»[693].

Пессимизм можно победить только верой. Безверие ведет к крушению человека. «Ему дана только борьба, крест, и когда он землю проклятия, которая так глубоко пропитана потом и кровью, превращает для себя в удобную постель и покойную подушку, забывая о всех противоречиях своего бытия, он опускается и пошлеет»[694]. Эта «духовная анемия» в России приобрела характер хронической болезни. «Россия не знала еще христианской интеллигенции, которая пыл своей души вложив в христианский подвиг деятельной любви, победила бы ту тяжелую атмосферу вражды и человеконенавистничества, в которой мы задыхаемся, и в которой ничего, кроме разрушения, не может спориться»[695].

В другой статье «Героизм и подвижничество» Булгаков также рассматривает историческое будущее России в перспективе самоопределения интеллигенции по отношению к религии. Стремление к спасению человечества от греховности и от страданий во имя грядущего царства правды – отличительная особенность русской интеллигенции. С одной стороны, стремление к Грядущему Граду интеллигенция сохранила от святой Руси Христовой с ее твердой верой в Его новое пришествие, которое переросло в пассивное ожидание. В русской интеллигенции вообще сильно чувство жертвенности, что создает впечатление ее неотмирности. С другой стороны, «нет интеллигенции более атеистической, чем русская. Атеизм есть общая вера, в которую крещаются вступающие в лоно церкви интеллигентски-гуманистической». «Этим пропитана насквозь, до дна, скудная интеллигентская культура», с ее нравами, «подобно тому, как дыхание окисляет кровь, распространяясь по всему организму»[696]. Такого рода атеизм Булгаков называет «наивной верой наизнанку, принимающей воинствующие, догматические, наукообразные формы». Эта прививка от западной цивилизации стала символом веры. «На многоветвистом дереве западной цивилизации, своими корнями идущем глубоко в историю, мы облюбовали только одну ветвь, не зная, не желая знать всех остальных, в полной уверенности, что мы прививаем себе самую подлинную европейскую цивилизацию. Но европейская цивилизация имеет не только разнообразные плоды и многочисленные ветви, но и корни, питающие дерево и, до известной степени, обезвреживающие своими здоровыми соками многие ядовитые плоды»[697].

В России же, когда на культурную пустыню высаживают ростки нигилистического атеизма, вырастают не плодоносящие деревья, а дикий бурьян, способный уничтожить остатки человечности. Религия «человекобожия» в России выродилась в религию само-обожения, которая приняла «горячечные формы», и человекобог превратился в человекозверя.

«Героический интеллигент» жаждет спасения человечества, он одержим желанием создать свою программу этого спасения. «Наша интеллигенция, – пишет Булгаков, – стремящаяся к коллективизму, к соборности человеческого существования, по своему укладу представляет собою нечто антисоборное, антиколлективистическое, ибо несет в себе разъединяющее начало героического самоутверждения». Ее герой – это «сверхчеловек, становящийся по отношению к ближним своим в горделивую и вызывающую позу спасителя»[698].

Экзальтированность, опьяненность борьбой, создающие атмосферу героического авантюризма, – родная стихия «духовной педократии» (власти недорослей), которая есть величайшее зло для государства. Их главный девиз «все позволено» подкрепляется беспринципностью. «В этом, – пишет Булгаков, – одна из важных причин, почему у нас, при таком обилии героев, так мало просто порядочных, дисциплинированных, трудоспособных людей. Людей в России нет, – вот стон, который несется по необъятным равнинам многомиллионной России»[699].

Этим лжегероям Булгаков противопоставляет христианских подвижников, которые верят в силу божественного Провидения. В подвижничестве главное: несение креста, христианское смирение и послушание, подвиг борьбы с самостью, своеволием и самообожением. Это непрерывный контроль, упорство и самодисциплина, борьба с низшими, греховными сторонами своего «Я» через аскезу духа, исполнение своего долга, предоставление себя промыслу Божьему, которые и есть послушание, подвиг Духа.

У российской интеллигенции нет дисциплины послушания, содействующей исторической трезвости, самообладанию и выдержке. Послушание учит нести «историческое тягло, воспитывать почвенность, связь с прошлым, отцами и учителями». Опьяненность же идеями прогресса и реформами без духовной диеты – это ломка традиций и засевание интеллектуальной почвы сорняками. «Разрушение в народе вековых религиозно-нравственных устоев освобождает в нем темные стихии, которых так много в русской истории, глубоко отравленной злой татарщиной и инстинктами кочевников-завоевателей. В исторической душе русского народа всегда боролись заветы обители преподобного Сергия и Запорожской сечи или вольницы Разина и Пугачева»[700].

Но, вместе с тем, «рядом с антихристовым началом в этой интеллигенции чувствуются и высшие религиозные потенции, новая историческая плоть, ждущая своего одухотворения». Это напряженное искание Града Божьего, стремление к исполнению воли Божией на земле, как на небе, глубоко отличаются от влечения мещанской культуры к прочному земному благополучию. «Уродливый интеллигентский максимализм с его практической непригодностью есть следствие религиозного извращения, но он может быть побежден религиозным оздоровлением»[701]. Булгаков считает, что интеллигенцию в России можно сравнивать с евангельским бесноватым, который может быть исцелен только у ног Христа. Отречение же от Христа – религиозное самоубийство.

В христианстве противопоставление культуры и цивилизации «принимает особенно отчетливые формы». Булгаков подчеркивает различия в понимании культуры и цивилизации в православии, католичестве и протестантизме.

Протестантизм резко различает две области жизни христианина: духовную жизнь и область мирских дел и труда, который регулируется морально. «Морально протестант делает все возможное, чтобы спасать культуру от цивилизации, но это ему не удается, и он остается во власти секуляризации»[702]. В католичестве культура и цивилизация находятся в иерархической соподчиненности. Здесь церковная жизнь вдохновляет мирское творчество, но борьба за истинную культуру невозможна, так как она подчинена цивилизации.

В православии – более возможен путь свободы, отсутствия подчинения церковного творчества клерикально-иерархическим правилам. Булгаков видит здесь победу культуры над цивилизацией в быту и в благочестии русского православного народа, которое формировалось у него веками. Булгаков пытается найти истинную цель культуры. Он пишет: «Задача культуры – дело богочеловечества, то есть очеловечение мира и обожение человека»[703]. Путь спасения культуры он видит в следовании христианским заповедям. Само творение культуры связывается с христианской традицией, с осуществлением христианства на земле.

Таков взгляд С.Н.Булгакова на проблему кризиса культуры в условиях развития новой модели техногенной цивилизации, которая начала складываться в России в начале века. Проблема влияния западной цивилизации на духовный путь России актуальна и в наши дни, когда перед нашей страной встали острые вопросы о национальной идее, самоидентификации, идеологии, свободе вероисповедания и месте России в мировом сообществе государств. Пока многие из них остаются неразрешенными.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.